Юлиан Шейнин

ИНТЕГРАЛЬНЫЙ ИНТЕЛЛЕКТ

ИЗДАТЕЛЬСТВО ЦК ВЛКСМ «МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ»

1970

СТЕПЕНЬ РАЗВИТИЯ ОСНОВНОГО КАПИТАЛА ЯВЛЯЕТСЯ ПОКАЗАТЕЛЕМ ТОГО, ДО КАКОЙ СТЕПЕНИ ОБЩЕСТВЕННЫЕ ЗНАНИЯ ВООБЩЕ — НАУКА — ПРЕВРАТИЛИСЬ В НЕПОСРЕДСТВЕННУЮ ПРОИЗВОДИТЕЛЬНУЮ СИЛУ, А ОТСЮДА — ДО КАКОЙ СТЕПЕНИ САМИ УСЛОВИЯ ОБЩЕСТВЕННОГО ПРОЦЕССА ЖИЗНИ ПОДЧИНЕНЫ КОНТРОЛЮ ОБЩЕГО ИНТЕЛЛЕКТА И ПЕРЕДЕЛАНЫ СООТВЕТСТВЕННО ЕГО ТРЕБОВАНИЯМ.

КАРЛ МАРКС

СОДЕРЖАНИЕ

От автора

ПРОБЛЕМА И МЕТОД

Глава 1. Принцип оптимизма

Как ставить вопрос

Свет Черного Облака

«Отчаяние — величайшая ошибка»

Внутреннее и внешнее. Настоящее и будущее

Глава 2. Свобода и выбор

Рамки социальной системы

Разнообразие и информация

Степени свободы

Проблема выбора

Глава 3. Индивид и общество

Игра, труд и отчуждение

Смысл индивидуализма

Поправка на коллективизм

ВЫБОР МЕТАСИСТЕМЫ

Глава 4. Информационно-коммуникационный взрыв

Переворот в средствах общения

Информационный кризис и ЭВМ

Социально-политические аспекты

Философия «маклюэнизма»

Стресс жизни и теснота мира

Глава 5. От внешнего управления к внутреннему саморегулированию

Революция информации и мировые системы

Научная политика

Цели, средства и методы

МЕХАНИЗМ НООСФЕРЫ

Глава 6. Коллектив творцов

Усложнение творчества

«Аристократия духа»?

Противоречия человеческие и сверхчеловеческие

Глава 7. Интегральный Интеллект

Модель энергосистемы

Новый подход к старым проблемам

Функция, структура и миссия

Отношение к ноосфере

Глава 8. Диалог вместо эпилога

Заключение

От автора

В июне 1967 года мне случилось участвовать в первом Всесоюзном симпозиуме по психологии научно-технического творчества в Москве. В ходе его работы у меня оформились возникшие прежде мысли, суть которых сводилась к следующему.

Современная научно-техническая революция поначалу порождает больше проблем, чем позволяет решить. К наиболее серьезным из них принадлежит проблема разнокачественности интеллектов, так или иначе вовлекаемых в глубочайший переворот, происходящий в производительных силах общества. Человечество не имеет исторического опыта переворотов такого рода, которые совершались бы столь стремительно и в такие сжатые сроки. Это обстоятельство предъявляет повышенные требования к творческим способностям человеческого интеллекта; его шансы на успех, как никогда, оказываются в зависимости от умения найти нетривиальный подход к решению нетривиальных задач. Небывало увеличивается спрос на творчески одаренных людей, а это порождает своего рода «моду» на творческую одаренность, которая угрожает определенным обесценением самого понятия творчества. Сильнее всего страдает от этого наиболее быстро растущая научно-техническая сфера.

Разнокачественность человеческих интеллектов, вовлекаемых во все более широких масштабах в сферу творческой научно-технической деятельности, с особой силой подчеркивается растущим применением электронных систем. Электронно-вычислительные машины (ЭВМ) с успехом заменяют заурядных представителей рода человеческого во все более широком спектре операций умственного труда. Ответом на это является антиинтеллектуализм, направленный не только против электронно-вычислительных машин, но и против прогресса творческой научно-технической мысли вообще.

История не знает пощады к тем, кто не желает понимать ее законы, и в этом смысле антиинтеллектуализм обречен. Но это еще не значит, что он не представляет никакой угрозы и что с ним не надо вести борьбу. На этом «питательном бульоне» буйно развиваются реакционная теория и консервативная практика противников не только научно-технического, но и социального прогресса человечества. Свидетельство тому — хотя бы маккартизм в Соединенных Штатах конца 40-х — начала 50-х годов нашего столетия.

Но если антиинтеллектуализм представляет реальную опасность, что может быть ему противопоставлено? Очевидно, не замедление темпов научно-технического прогресса — ведь он именно этого и добивается! Но и не просто ускорение этих темпов, что могло бы чрезмерно обострить противоречия, обусловленные, в частности, разнокачественностью интеллектов.

Где же выход? И меня осенило: модель решения давно уже существует в виде всесоюзной энергосистемы. Подобно тому как ее питают электростанции самого различного типа и мощности, должна быть создана единая система, интегрирующая интеллекты всевозможного качества и потенциала. В ней нет интеллектуального неравенства: получая от каждого интеллекта «по способности», она будет обеспечивать его информацией по потребности. С точки зрения перспектив научно-технической революции важнейшим преимуществом такой системы явится то, что она позволит решить проблему сочетания и оптимального использования не только разнокачественных человеческих интеллектов, но и интеллектов машинной и иной природы.

В пользу осуществимости такой системы говорит уже то, что именно в этом направлении идет объективное развитие современной научно-технической революции, и прежде всего революции информации и коммуникаций, переворота в средствах общения. Повсеместно исподволь, не привлекая особого внимания, формируются звенья единой системы общения, замыкающейся на ЭВМ...

Так родилась идея Интегрального Интеллекта. Постепенно возникла необходимость достаточно систематично и аргументированно изложить эту идею на бумаге.

Настоящая книга посвящена крупнейшему в истории перевороту в производительных силах и в интеллектуальной деятельности, начатому автоматизацией умственного труда. [Само это выражение может показаться несколько странным. Некоторые считают до сих пор, что умственный труд не поддается автоматизации по своей природе. Однако новейшие достижения в области ЭВМ опрокидывают эти представления. Поэтому автор вслед за академиком Н.Г. Бруевичем и другими ведущими специалистами в этой области считает выражение «автоматизация умственного труда» правомерным и использует его в своей работе.] Быстрый прогресс средств этой автоматизации — электронно-вычислительных машин — преодолевает ограничения, придуманные скептиками, и превращает в действительность самые фантастические предположения недавнего прошлого. Тенденции развития и вероятные последствия происходящего переворота вызывают повсеместно растущую озабоченность. В центре ее — судьба человеческого интеллекта, участь человеческой личности в обществе будущего, которое становится настоящим, может быть, скорее, чем мы успеваем к этому подготовиться.

Но что такое «интеллект»?

Скажем прямо: недостатка в определениях на этот счет нет, включая ряд блестящих парадоксов. Но тем не менее задача, еще в древности поставленная Сократом — «познай самого себя», — оказалась наиболее трудноразрешимой.

Интеллект — носитель человеческой личности? Но ее не в меньшей степени определяют также черты эмоционального склада, характера, темперамента, связанные, в свою очередь, с особенностями физической конституции индивида. С другой стороны, является ли интеллект исключительным достоянием человека? Еще французский писатель Веркор в романе «Человек или животное?» показал всю условность выделения «чисто человеческих» свойств интеллекта. Сегодняшняя наука уже без кавычек говорит об интеллекте таких представителей животного мира, как дельфины, и о машинном интеллекте, весьма небезуспешно моделирующем и дополняющем собой человеческий.

«До тех пор, пока летать могли только птицы или насекомые, — отмечал известный польский писатель-фантаст и кибернетик Станислав Лем, — «летающее» отождествлялось с «живым». Но мы слишком хорошо знаем, что летать могут сегодня и устройства абсолютно «мертвые». Не иначе обстоит дело и с проблемами разумного мышления и «чувствования». [Ст. Лем, Сумма технологии. М., «Мир», 1968, стр. 442—443.]

Интеллект — концентрат сознания? Но что такое сознание? Тот же Лем определяет его как «...такое свойство системы, которое узнаешь, когда сам являешься этой системой». [Там же, стр. 442.] Но ведь то же самое можно сказать и о чувстве горя или чувстве любви и тому подобных эмоциях, между тем как сознание относится все же к рациональной сфере. Достаточно ясного и однозначного определения сознания пока нет. А логика запрещает определять одно понятие с помощью другого, в свою очередь нуждающегося в определении.

Логика подсказывает нам также единственно возможный и плодотворный способ определения понятий. Он состоит в вычленении и суммировании их существенных признаков, каждый из которых необходим, а все вместе достаточны для отождествления именно данного понятия. Что касается интеллекта, то для вычленения его существенных признаков немало сделали философы, психологи, кибернетики.

В классической философии были глубоко разработаны понятия рассудка, представляющего собой в основном обыденное сознание, «житейскую мудрость», здравый смысл, и разума как сверхобыденного сознания, качественно превосходящего рассудок глубиной и широтой и отождествляемого с философской мудростью. Ум, или интеллект, должен сочетать в себе то и другое — рассудок и разум. Но какова мера этого сочетания?

Психология отдает предпочтение разуму, подчеркивая в интеллекте прежде всего его способность улавливать общие свойства вещей и закономерные связи и отношения между ними, то есть способность к опосредствованному и обобщенному познанию действительности. Можно утверждать, что количественно высота интеллекта определяется высшей производной, которую он в состоянии взять. По мнению члена-корреспондента АН СССР Л. Воронова, основа разумности — способность мозга комбинировать вновь получаемую информацию с информацией, хранящейся в памяти. Увеличение информации и уменьшение неопределенности — задача познания, которая заложена в самой психической природе человеческого интеллекта.

Кибернетика подчеркивает другой существенный признак интеллекта — способность делать на основе доступной информации правильный выбор из разнообразия имеющихся возможностей. [«Мудр — кто знает нужное, а не многое» (Эсхил). Один из ведущих кибернетиков современности, У. Росс Эшби, еще более категоричен. «Разумной, — утверждает он, — следует считать систему, способную выполнять подходящий отбор. Эта способность является критерием разумности. Иными словами, разумен тот, кто разумно действует». (Сб. «Возможное и невозможное в кибернетике». М., Изд-во АН СССР, 1963, стр. 34.)] Опираясь на познание общих свойств и взаимосвязей объективной действительности, правильный выбор несет с собой дальнейшее уменьшение неопределенности. Он выражается в принятии решения — на уровне как разума, так и рассудка.

В свою очередь, на обобщенное познание действительности и правильный выбор опирается такой существенный признак интеллекта, как предвидение. Рассудку посильно лишь краткосрочное предвидение. Долгосрочное предвидение — удел разума. «Истинный пророк — разум: лишь он предсказывает будущее», — писал Овидий еще в I веке до н. э. Новейшие кибернетические исследования указывают на ведущее значение предвидения в интеллектуальной деятельности. «Превосходство человека как биологического вида и его шансы на выживание заключаются в способности заранее предусмотреть ситуации внешнего мира, то есть в «ПРЕДвидении». Интеллект есть продукт исторического развития человека... инструмент, который позволяет предупредить результат естественного отбора, не подвергая опасности отдельных индивидов и не принося их в жертву». [К. Штейнбух, Автомат и человек. М.. «Советское радио».]

Способности к обобщению, выбору и предвидению образуют взаимосвязанную систему, лежащую в основе целенаправленного и целесообразного поведения носителя интеллекта, планомерности его действий. Стратегия поведения вырабатывается разумом и реализуется через тактику рассудка (здравого смысла). По словам английского философа XVIII века Ф. Хатчесона, «мудрость указывает способ достижения самых лучших целей самыми лучшими средствами». Целесообразность и планомерность — отличительные черты именно человеческого поведения. «Паук, — писал К. Маркс, — совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове... Человек не только изменяет форму того, что дано природой; в том, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю». [К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 23, стр. 189.]

Определение цели и путей ее достижения, то есть плана действий, является непременным условием сохранения и увеличения упорядоченности в системе, что присуще высшему классу кибернетических систем, включая человека, — самоорганизующимся системам. Если расположить все известные нам формы существования материи по сложности их структуры — от так называемых элементарных частиц до ноосферы, то самоорганизующиеся системы займут одну из самых верхних ступенек иерархической лестницы. Именно здесь и расположится человеческий интеллект. Итак, под интеллектом следует понимать способность к сознательной самоорганизации, возникающую из способностей к обобщению, выбору и предвидению и выражающуюся в целесообразности и планомерности предпринимаемых действий.

Данное определение может, пожалуй, служить своего рода моделью решения темы в целом. Человеческий интеллект — прообраз и важнейшая составная часть более обширной системы, давшей название настоящей книге. Задача состоит, следовательно, в том, чтобы выделить другие существенные элементы этой системы и найти меру их оптимального сочетания. Ясно, что искомая система будет жизнеспособной лишь в случае, если ее элементы отражают реальные процессы и явления, а не умозрительные конструкции.

Такие процессы и явления, развивающиеся в направлении Интегрального Интеллекта, налицо. Они характеризуют сегодня ведущую тенденцию научно-технической революции. Но именно их реальность предопределяет наличие диалектических противоречий между ними. Разрешимы ли эти противоречия? Если да, то на какой основе? На эти вопросы должен ответить метод построения искомой системы и фундаментальный принцип, позволяющий охватить хитросплетения научно-технического прогресса с позиции разума, а не только рассудка.

Очевидно, что книга об Интегральном Интеллекте — системе, которую еще предстоит осуществить, — неизбежно должна носить прогностический характер.

Научно-техническая революция неслыханно ускорила темпы развития науки и общества, заметно повысив спрос на прогностику. В основе этого лежит стремление повысить целенаправленность и действенность социального планирования и управления.

Прогноз в переводе с греческого означает «знание наперед». Как уже говорилось, способность предвидеть возможные результаты своих действий является одним из существенных признаков интеллекта вообще. [Это подтверждается и новейшими работами в области физиологии мозга и нейрокибернетики. Роль аппарата предвидения в головном мозгу играет акцептор действия, постоянно сопоставляющий результаты действия с намеченными целями. С возрастом эффективность этого акцептора падает. Кроме того, само накопление жизненного опыта есть в известном смысле аккумуляция ограничений, точнее — знаний об ограничениях в разных сферах деятельности. Отсюда усиление критического, скептического умонастроения в отношении «чересчур радужных» перспектив будущего. «Шестерни воображения, — пишет видный английский писатель и прогнозист Артур Кларк, — могут увязнуть в избыточном бремени знаний. Когда выдающийся, но уже пожилой ученый заявляет, что какая-либо идея неосуществима, он, вероятнее всего, ошибается» (А. Кларк, Черты будущего. М., «Мир», 1966, стр. 87—88). Этот «закон Кларка» имеет немаловажное значение для практики научно-технического прогнозирования, где именно «выдающимся, но пожилым ученым» принадлежит обычно решающее слово.] В известном смысле можно считать, что предвидение в его наиболее примитивном виде появилось вместе с мышлением. Несмотря на это, оно тысячелетиями обособлялось от рационального мышления и наделялось иррациональным и «сверхчувственным» характером. «Прорицатели» считались «любимцами богов», обладателями особого дара, недоступного простым смертным и даже сильным мира сего.

Вместе с тем еще с древности берут начало попытки предвидеть и предсказывать будущее на основе не только интуиции, но и всех наличных элементов научных знаний. И это закономерно. Ведь вообще говоря, наука как раз и занимается тем, что проверяет правильность своих гипотез и теорий путем предсказания с их помощью тех или иных открытий, событий или процессов. Становление и развитие науки поэтому естественно сопровождалось многочисленными прогностическими попытками более или менее широкого охвата. [К числу наиболее прозорливых относятся знаменитая поэма Лукреция Кара «О природе вещей» (I век до н. э.), предвидение Роджером Бэконом оптических приборов, самоходных судов и летательных аппаратов в XIII веке, когда всего этого не было и в помине, а также провидения Френсиса Бэкона, в его «Новом Органоне» (1620).]

Нельзя, однако, не отметить, что науки о природе заметно опережали в этом отношении науки об обществе. В области прогноза социальных явлений до создания Марксом и Энгельсом исторического материализма господствовал ненаучный, попросту гадательный подход. Далекое от науки «предвидение» поныне пользуется широким признанием в капиталистических странах.

[Вашингтонская провидица Джин Диксон, которая наряду со вздорными «прогнозами» (например, о скором исчезновении всех американских девочек-подростков) правильно предсказала насильственную смерть президента Кеннеди, а также победу республиканцев на выборах 1968 года, приобрела огромное влияние. По словам журнала «Харперс мэгэзин», столичные газеты уделяли ее ежегодным прогнозам не меньше места, чем президентскому традиционному посланию «О положении страны», и во избежание конкуренции миссис Диксон и президент старались публиковать свои послания в разные дни. В США появилась даже особая категория так называемых «диких птиц» — предсказателей, состоящих на службе в крупнейших компаниях. Один из известнейших среди них, Д. Коул из «Дженерал электрик», еще до начала космической эры, в 1953 году, назвал 1970 год как дату высадки человека на Луне. В своей книге «Следующие 50 лет в космосе» он предсказывает развитие «макрожизни» в мировом пространстве, основанной на полностью автономных колониях людей, насчитывающих по 20 тысяч человек и странствующих по Вселенной на огромных кораблях-ковчегах или астероидах. Что касается эволюции самого человека, то Коул считает, что эксперименты с искусственными органами приведут в конечном счете к созданию «кибернетического организма» («киборга»). („Fortune", August, 1964, p. 130, 134). Постоянными консультантами ряда компаний состоят астрологи. Их общий доход достигает в США 250 тысяч долларов, в Англии — 20 тысяч фунтов стерлингов в год.

Гадание на кофейной гуще причудливо и переплетается с новейшими научно-техническими методами и средствами. В США все более широкий размах приобретает торговля гороскопами, составляемыми ЭВМ. Корпорация «ТВС компьютер сентрс» занялась машинным производством индивидуальных гороскопов по 15 долларов за штуку. В Чикаго за 23 доллара можно приобрести даже «магические кристаллы», подобные тому, по которому предсказывает будущее Джин Диксон. Каждый месяц 350 огромных магазинов — супермаркетов принимают от тысяч американцев заказы на гороскопы, вручаемые им 10 дней спустя. 15—20 страниц текста с предсказаниями на все случаи жизни составляет ЭВМ в Лонг-Айленде, которую программирует группа известных астрологов и математиков. Профессионалка-астролог Кэйтина Теодоссиу, специализирующаяся на экономических и финансовых прогнозах и с презрением относящаяся к «салонным гаданиям», работала в 1968 году в Нью-Йорке вместе с двумя математиками и шестью программистами-операторами ЭВМ.

В ФРГ процветает политическая прорицательница фрау Бухела (М. Консантье), предсказавшая в 1953 году победу Аденауэра на выборах, в 1965 году — будущий кризис фунта стерлингов и доллара, в начале 1966 года — создание правительства «большой коалиции» в ФРГ и т. д. Вухела берется предсказывать даже... научный прогресс: «Пересадки органов станут обычными через 3—5 лет, рак победят в 1975—1980 годах; на Луну раньше 1985 года люди не доберутся, там будут катастрофы» и т. д. («Литературная газета», 1968, № 1). Последнее предсказание, как мы знаем, уже оказалось полностью несостоятельным. В лондонском Сити до сих пор в ходу легендарная «диаграмма монаха» (сочинение безымянного автора «Кризисы прошлые и будущие»), где еще в минувшем веке были предсказаны циклические колебания британской экономики вплоть до 2007 года.]

Стремительные темпы научно-технической революции современности, а также все более глубокое влияние, которое она оказывает на общество, предъявляют небывало высокие требования к прогнозированию, к превращению его из искусства, из простого гадания в науку. [Подробнее об этом: статья «Прогнозирование» в «Философской энциклопедии», т. 4. М., 1967.] «Квантовая динамика сегодня гораздо фантастичнее, чем любые видения религиозных пророков». [Э, Янч, Прогнозирование научно-технического прогресса. М., «Прогресс», 1970, стр. 97.]

Научное прогнозирование делает в наши дни только первые шаги, опираясь еще зачастую на чистую интуицию. Однако масштабы усилий в этой области быстро возрастают. [Только в США на эти цели расходуется до 100 миллионов долларов в год.] К настоящему времени определились три основных подхода к научному прогнозированию: изыскательский, нормативный и экспертный (Дельфы).

Автоматизация умственного труда вносит коренные изменения не только в методику и технику интеллектуальной деятельности, но и в условия, в самый уклад жизни общества, а тем самым — и каждого его члена в отдельности. В то же время характер и направление изменений определяется не только научно-техническими, но в большей мере и социальными факторами — от изменений, в системе общественных отношений до социальной психологии. Здесь необходим поэтому комплексный подход к прогнозированию, включающий в себя экстраполяцию выявленных тенденций (изыскательское прогнозирование), определение целей (нормативное прогнозирование) и учет меняющихся социальных условий (экспертная оценка). Комплексный системный анализ основных тенденций развития и их экстраполяция по принципу внешнего дополнения — основной метод данной работы.

Цель исследования — построение прогностической модели комплексной системы для разрешения основных противоречий автоматизации умственного труда — Интегрального Интеллекта. В соответствии с требованиями диалектической логики для достижения этой цели выясняются необходимость и возможность осуществления такой системы, пути претворения возможности в действительность и некоторые общие последствия этого.

Что же касается необходимого учета социальных факторов в их динамике, то нам пришлось ограничиться здесь «экспертизой» некоторых мыслителей разных эпох и народов, которые так или иначе приближались к идее объединения интеллектуальных ресурсов человечества как могущественного орудия его прогресса. Представляется весьма знаменательным то обстоятельство, что идея Интегрального Интеллекта не стоит особняком, а находится в общем русле развития социальной мысли. Речь идет, разумеется, прежде всего и главным образом о марксистско-ленинской теории общественного развития, чей нынешний ответственный этап неразрывно связан с научно-технической революцией и выдвигаемыми ею проблемами.

Читатель встретит в книге много ссылок на мысли из дневников и записных книжек Михаила Пришвина, известного более как писатель, певец русской природы, нежели как самобытный и яркий мыслитель. Проницательность многих суждений из дневников и записных книжек писателя поразительна. Он не был знаком с теорией систем, но зато по-настоящему знал и чувствовал систему природы и место в ней человека и именно поэтому интуитивно приходил к подлинно системным решениям проблем личности в обществе и природе. Его размышления о природе и человеке, о личности и индивидуальности, о характере и особенностях творческой деятельности и многое другое вливались в русло общей идеи интеллектуального единения, близкой идее Интегрального Интеллекта. Два с лишним десятилетия, отделяющие от нас пришвинские «Глаза земли», — десятилетия, до предела наполненные бурными событиями во всех областях жизни, — нисколько не умалили свежести и глубины этих размышлений. Напротив, подобно хорошему вину, со временем их ценность лишь повысилась. «Независимая экспертиза» Пришвина используется на протяжении книги как своего рода «контрольный опыт», подтверждающий правильность хода мысли автора.

Интегральный Интеллект, как показано в работе, тесно связан с концепцией ноосферы, выдвинутой в работах В.И. Вернадского, Э. Леруа и Пьера Тейяра де Шардена во Франции. Примечательно, что М. Пришвин, видимо незнакомый с этой концепцией, вплотную подходил к ней в ряде философских миниатюр, которые, к сожалению, остались разрозненными. Да и само учение о ноосфере (1930—1940 годы) не смогло получить законченного развития в трудах своих основоположников. Эта задача может быть решена лишь на основе марксистско-ленинской теории и с применением новейших системно-кибернетических методов. Она требует, со своей стороны, «интеграции» усилий многих исследователей. Данная работа, ставящая вопрос об Интегральном Интеллекте как механизме ноосферы, представляет собой лишь один из первых шагов в этом направлении.

С этим связан ряд дополнительных ограничений. Стремясь главным образом подчеркнуть и обосновать новые моменты данного подхода к излагаемой концепции, я делал это в ряде случаев за счет изложения более или менее известных общефилософских положений. Это диктовалось и рамками предоставленного для настоящей книги объема.

Несмотря на все мои усилия, в тексте осталось довольно много цитат и ссылок на других авторов, что может иногда затруднять чтение. Конечно, цитирование — это не лучший способ аргументации. Но здесь я не смог отказаться от него, используя цитаты как свидетельство преемственности концепции Интегрального Интеллекта по отношению к предшествовавшим концепциям и в то же время как «внешнюю экспертизу» в отношении хода собственных рассуждений.

Поскольку описываемая система носит, как уже говорилось, комплексный, технико-социальный характер, это отразилось и на языке работы. Получившееся в результате «смешение стилей» отнюдь не стилистический прием, а скорее отражение духа времени, взаимопроникновения точных и социальных наук, их методов и терминологии. Надеюсь, я не погрешил слишком сильно ни против тех, ни против других.

Композиционно исследование строилось по такой схеме, которая позволила бы получить в первом приближении прогностическую модель Интегрального Интеллекта.

[Проблема и метод

Постановка вопроса.

Кибернетический понятийный аппарат.

Социологический понятийный аппарат.

Выбор метасистемы

Революция информации и коммуникаций.

Наука и общественные системы.

Механизм ноосферы

Необходимость Интегрального Интеллекта.

Возможность Интегрального Интеллекта.

Реализация системы и тенденция ее развития.]

Вместе с тем прогностический характер работы предопределил вероятностный, а не детерминированный характер следующих из нее выводов. Только дальнейшие исследования и в конечном счете ход дальнейшего развития могут показать степень их достоверности.

Пользуюсь случаем, чтобы выразить искреннюю благодарность Л.Б. Баженову, И.М. Забелину и А.С. Кулагину, которые своим живым участием в обсуждении рукописи способствовали ее улучшению. Что же касается оставшихся «огрехов», то они всецело на совести автора. Не могу не сказать также о своей глубокой признательности работникам издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», благодаря инициативе которых книга увидела свет.

ПРОБЛЕМА И МЕТОД

ГЛАВА 1

Принцип оптимизма

— Раб, будь готов к моим услугам.

— Да, господин мой, да.

— Позаботься. Приготовь мне воду для рук... Я хочу принести жертву богу.

— Принеси, господин мой. У человека, который приносит жертву своему богу, радостно сердце...

— О раб, я не хочу приносить жертву богу.

— Не приноси, господин мой. Не приноси. Разве ты думаешь, что научишь бога ходить за тобой, подобно собаке!..

(Из диалога господина и раба «О смысле жизни». Вавилон, конец IV тысячелетия до н. э.)

Существует ходячий анекдот о разнице между пессимизмом и оптимизмом: пессимист считает, что дело дрянь и будет еще хуже, оптимист же уверен, что дело дрянь настолько, что хуже быть не может. Некоторые идут дальше и добавляют: пессимист — это хорошо информированный оптимист. Это звучит остроумно и потому убедительно. По крайней мере, до тех пор, пока мы не зададимся вопросом: а чья это точка зрения? Двух мнений здесь быть не может: конечно же, пессимиста! Но может ли пессимист правильно судить об оптимизме?

Извечный спор между пессимизмом и оптимизмом получает в каждую эпоху свое собственное наполнение и собственное решение. Но во всех случаях исход этого спора в существенной мере определяется постановкой вопроса.

КАК СТАВИТЬ ВОПРОС

Если с вашего письменного стола неожиданно исчез абсолютно необходимый вам клей, вы добьетесь немногого, вопрошая: «Какой кретин увел у меня клей?» Действительно, кому охота признавать себя кретином? Ваш вопрос обречен остаться чисто риторическим, как и пресловутый вопрос: «Когда вы прекратите бить жену?» В обоих случаях вопрос поставлен некорректно не только по форме, но и по существу, ибо он уже заключает в себе ответ, причем в наименее приемлемом варианте. Юристы говорят в таких случаях о нарушении «презумпции невиновности», что влечет за собой, как правило, серьезные судебные ошибки, а то и прямой произвол.

В науке правильная постановка вопроса имеет не менее важное значение. Собственно говоря, от умения задавать вопросы в первую очередь и зависит успех научного исследования. Постановка вопроса должна быть по возможности свободна от субъективизма и от предвзятых мнений, сколь бы общепризнанными они ни являлись.

В науке последних лет предметом острой полемики стал вопрос, формулируемый обычно так: «Человек или машина?» Даже если вместо «или» ставится «и», смысл остается прежний: кто кого?

Известно, что становление человека началось с применения и изготовления им орудий труда. Помещая их между собой и природой, постепенно все больше совершенствуя эти орудия, человек использовал их для усиления своих физических, а затем и умственных способностей. Эта функция орудий приобрела особое значение по мере соединения их во все более сложные системы в машинах. Рабочий инструмент стал приводиться в них в действие не непосредственно, а с помощью передаточного механизма (трансмиссии), получающего, в свою очередь, импульс от механического двигателя, а не от человека. Человек же в процессе производства чем дальше, тем больше ограничивался функцией надзора, контроля и регулирования работы машин. Ощущение своего тождества с орудиями труда уступило место растущему отчуждению, которое было возведено в степень и закреплено капитализмом. Частная собственность капиталистов на машины и другие орудия и средства производства окончательно противопоставила их трудящимся как чуждую и даже враждебную силу.

С другой стороны, постепенное отдаление и отчуждение людей от непосредственных орудий труда явились закономерным звеном технического прогресса, дав толчок далеко идущему усовершенствованию машин. При этом особенно высокого развития достигли управляющие устройства, соединяющие человека с регулируемым им производственным процессом. Родилась автоматика — саморегулирующиеся системы сперва механического, а затем электронного действия. В результате человек наряду с усилением своих физических сил получил в кибернетической машине также усиление своих умственных потенций. [Иначе говоря, их сосуществование было взаимополезным. Участники симбиоза дали друг другу надежный и постоянный источник средств к жизни. Приручив животных, человек взял на себя обеспечение их кормом и водой, защиту от хищников, получив взамен гарантированную мясную и молочную пищу, добавочную двигательную силу (тягловый скот), гужевой транспорт и т. д.]

Выделение человека из животного царства и превращение его в решающий фактор планетной эволюции сопровождалось обособлением от неорганической и органической природы новой, искусственной среды, созданной руками и умом человека, — сферы техники (техносферы) и сферы разума (ноосферы). Но обособление не означало разрыва. Наоборот: достижения миллионов лет естественной эволюции легли в основу развития человеческой цивилизации. По недавней гипотезе молодых кембриджских археологов Картера и Уильямса, окультуривание растений и одомашнивание животных явились результатом длительного симбиоза их с человеком, подобного другим симбиозам, известным в биологии. Следуя тем же естественным законам эволюции, человек (как это убедительно показал Ст. Лем в своей «Сумме технологии») создал техносферу в соответствии со своими свойствами и потребностями и тем в значительной мере предопределил пути дальнейшего развития не только техносферы, но и ноосферы, а также собственного развития как биологического вида.

«Этот прорыв разума за пределы биологических ограничений, — писал о перспективах применения ЭВМ в научных исследованиях выдающийся английский ученый и общественный деятель профессор Джон Д. Бернал, — приведет в конечном счете к новому симбиозу человека и машины. Раньше человек использовал машины. Теперь человек и машина образуют единое целое. Они могут и должны научиться в будущем думать вместе». [Сб. «Наука о науке». М., «Прогресс», 1966, стр. 265. Об основном средстве автоматизации умственного труда — ЭВМ — подробнее см. в главе 4.]

Растущая взаимосвязь человека и машины — один из главных факторов современной цивилизации. Человек выполняет в отношении техносферы функцию «воспроизводящего органа», подобную функции опыления, которую пчела выполняет в отношении мира растений. Но пчелы нуждаются в растениях не меньше, чем растения — в пчелах. И профессор Торонтского университета Маршал Маклюэн заключает: «В физиологическом отношении человек в процессе нормального использования техники (то есть своих продолженных органов) непрерывно модифицируется ею и, в свою очередь, изыскивает все новые способы модификации этой техники». [М. McLuhan, Understanding Media. London, 1965, pp. 127,56.]

Интересно, что в процессе такого рода взаимодействия все заметнее вырисовывается биоморфная и антропоморфная тенденция развития техносферы. «Как это ни странно, — пишет один из ведущих советских ученых-машиноведов, академик И.И. Артоболевский, — но фантасты оказались правы. Именно антропоморфные, человекообразные механизмы придут на смену экскаваторам и подъемным машинам. Стальные Гулливеры и лилипуты будут строить дома и корабли, собирать прокатные станы и микросхемы». Уже сегодня усилия конструкторов направлены на то, чтобы воспроизвести в технике недосягаемую эффективность живых мышц, поразительное совершенство человеческой руки с ее почти 30 степенями свободы. «И здесь, — продолжает ученый, — мы снова возвращаемся к сакраментальному вопросу: должны ли будущие роботы походить на человека? Мне кажется, в некоторых случаях должны. Ведь человек, как говорят философы, мера всех вещей. Человек не только сам прекрасно приспособился к своему окружению, но и приспособил к себе «вторую природу» — искусственно созданную им вокруг себя техносферу. Ручки управления всех механизмов, электрические рубильники и выключатели, дверцы и лестницы, автомобили и самолеты — все создано для человека и применительно к его габаритам. Поэтому антропоморфный, человекоподобный робот легче и быстрее встроится в эту привычную для нас среду, чем какой-либо другой. Да и видеть около себя симпатичного андроида всегда приятнее, чем уродливое чудище, похожее на помесь жабы с мотоциклом». [«Неделя», 1969, № 36, стр. 4—5.]

В антропоморфной тенденции техносферы отражается принципиальное единство человека и техники в процессе преобразования природы, тот факт, что человек испокон века создает технические средства усиления по образу своему и подобию. «Взаимодействие науки и техники в процессе труда или, иначе говоря, личных и предметных элементов производства, — пишет советский философ Г.Н. Волков, — покоится, на мой взгляд, прежде всего на принципе целевого единства. Он выражается в том, что назначение органов труда человека и технических средств едино: и те и другие являются орудиями преобразования природы в соответствии с потребностями общества». [Г.Н. Волков, Социология науки. (Социологические очерки научно-технической деятельности.) М., Политиздат, 1968, стр. 37.]

Создав «искусственную природу» и преобразуя с ее помощью природу естественную, человек придал необычайную мощь своим «продолженным органам» — вплоть до такого из них, как головной мозг. Но ему пришлось уплатить за это ценой уступки машинам значительной части своих главных производственных функций — функций контроля и регулирования. Все более замкнутое в себе «царство машин» вступило на самостоятельное поприще на планете Земля наряду с царствами растений, животных и самого человека. Естественно, что по мере дальнейшего быстрого развития и совершенствования машинного царства во главе с «думающими машинами» растут сомнения насчет того, сможет ли человек — прародитель машин — сохранить свой контроль над ними. [Даже Пришвин, казалось бы, далекий от тревог городской, индустриальной жизни, обнаружил у себя «интерес к борьбе: кто кого победит — машина будет служить мне, или же я буду служить машине». (М. Пришвин, Глаза земли. М., изд-во «Советский писатель», 1957, стр. 27.)]

В зависимости от своего ответа на этот вопрос сложились две школы мысли: оптимисты-гуманитарии и пессимисты-техницисты.

Аргументация первых базируется, главным образом, на вере в беспредельность человеческих способностей и столь же органическом недоверии к возможностям машин. В этой связи вспоминается эпизод из английской кинокомедии «Стук почтальона», показывающий состязание простодушного, но сноровистого провинциального почтальона, с электронной сортировочной машиной, которая в конце концов не выдерживает темпа и выходит из строя.

Так вот, оптимисты-гуманитарии доказывают, что электронным роботам не тягаться с людьми. Особенно если из сферы счета — основной и, так сказать, профессиональней сферы этих роботов — перейти в сферу, остающуюся пока привилегией человека, — сферу эмоций и творчества. Здесь мастерски используется полемический прием, известный в формальной логике как «доведение до абсурда»: «...Хороша была бы ожившая электронная Галатея с походкой шагающего экскаватора и хваткой Каменного гостя!» Или как писал другой известный гуманитарий: «Появятся... кибернетические Репетиловы, а может быть, и другие персонажи бессмертной трагической комедии, готовые бодро провозгласить: «Машину им в Вольтеры!» От такой бодрости, пожалуй, действительно позовешь: «Карету или... ракету мне, ракету!» И уже не без угрозы в адрес техницистов: «Дескать, эй, машинушка, ухнем! Нормативная, сама пойдет! Подернем, подернем...» Кого «подернем»? На кого «ухнем»? [Сб. «Возможное и невозможное в кибернетике». М.. Изд-во АН СССР, 1963, стр. 81, 95, 94.]

Приводятся и более весомые доводы философского характера. Материя первична, а сознание вторично, — следовательно, машина как овеществленная человеческая мысль не может получить приоритет над породившим ее человеческим мозгом. Или: высшие формы движения материи несводимы к низшим — общественные закономерности не сводятся к биологическим, биологические — к химическим, химические — к физическим, физические — к механическим. Значит, и человеческий интеллект не может быть сведен к машинному, а тем более превзойден им. Наконец, человек — существо социальное, и на его стороне огромное историческое преимущество в виде накопленного колоссального опыта его современников и предшествующих поколений, что далеко превосходит любую информацию, хранящуюся в машинной «памяти».

Таким образом, позиция оптимистов-гуманитариев зиждется не только на лучших намерениях и вере в возможности прогресса человеческого интеллекта, но и на самых положительных мировоззренческих устоях, и с этим действительно трудно спорить.

Но техницисты не складывают оружия. Позвольте, говорят они, и мы верим в неограниченные возможности человека, и мы разделяем исходные мировоззренческие принципы. Но ведь отсюда следуют совсем другие выводы. Если возможности человеческого интеллекта действительно безграничны, то почему он не сможет создать искусственный мозг, не только не уступающий, но и превосходящий его собственный? Ведь создал же он машины, неизмеримо более сильные, ловкие, быстрые, точные, выносливые и безотказные, чем сам человек? При этом следует грамотно ставить задачу. Искусственный мозг вовсе не должен обладать универсальностью живого человеческого мозга. Как и все прочие созданные человеком машины, он должен быть способен выполнять лишь отдельные функции, хотя и в сфере умственного, а не физического труда, и таким образом усиливать мыслительные способности человека. Создавать машинный интеллект целиком по образу и подобию человеческого — такая же бессмыслица, как и конструирование «электронной Галатеи». А поручать ему те творческие функции, с которыми успешно справляется человек, — это просто расточительство. Тем более, что на пути к машинному моделированию даже простейших творческих функций стоит множество нерешенных и весьма трудноразрешимых технических проблем.

Итак, говорят техницисты, следует четко разграничивать возможность и целесообразность создания машинного интеллекта, превосходящего человеческий, так сказать, «по всем параметрам». Технически это очень трудно, но в принципе возможно — именно если принимать всерьез безграничные возможности интеллекта его создателей. Да, материя первична, но ведь материален не только человеческий, но и машинный мозг, как и все другие плоды материального производства, хотя их общая основа — замысел, рожденный человеческим мозгом. Да, высшие формы движения материи несводимы к низшим, но разве они изолированы друг от друга? Высшие формы потому и называются высшими, что они включают в себя все низшие формы, так сказать, в снятом виде, основываются на них, воспроизводят их. Социальные закономерности не сводятся к биологическим, но тем не менее общество перестало бы существовать в случае нарушения биологического механизма воспроизводства человечества (скажем, в результате глобальной термоядерной катастрофы).

Проблема «несводимости» высшего к низшему требует, таким образом, более осторожного и тонкого подхода и, вообще говоря, не имеет отношения к принципиальной возможности создания мощного машинного мозга, говорят своим оппонентам техницисты. Что же касается накопленного социального опыта, то как бы ни была обширна фиксирующая его информация, ее также рано или поздно можно будет ввести в быстро совершенствуемое запоминающее устройство машины. Новейшая молектронная техника в принципе позволяет поместить всю информацию, содержащуюся в Большой Советской Энциклопедии, в запоминающем устройстве величиной с булавочную головку.

Во всяком случае, подчеркивают техницисты, потенции машинного мозга легче недооценить, чем переоценить. Еще в 1955 году французский физиолог П. Косса в своей книге «Кибернетика» отрицал за машиной способности выйти за границы предустановленного, обучаться, критически подходить к задаче, подниматься от конкретного к абстрактному. Но прогресс техники перешагнул через эти «абсолютные границы», а ведь сделаны лишь первые шаги, прожито только два десятилетия кибернетической эры.

В этих условиях и часть техницистов отбрасывает в сторону ограничения целесообразности и предается рассуждениям о перспективах создания полноценного искусственного мыслящего существа. Один из основоположников кибернетики пишет: «...Человек является действительно сложной материальной системой, но системой конечной сложности и весьма ограниченного совершенства и поэтому доступной имитации». Другой известный ученый заявляет: «В моем представлении будущие кибернетические машины — это, в частности, будущие люди. Люди эти, кстати говоря, будут гораздо совершеннее современных нам людей». [Сб. «Возможное и невозможное в кибернетике», стр. 28, 88.]

Ага, вскидываются гуманитарии, вот вы и попались! Теперь каждому ясно, что ваш кибернетический интеллект запрограммирован специально на то, чтобы одержать верх над человеком и сжить его со света. Но не бывать этому!

Продолжается век.

И другой приближается век.

По кремнистым ступеням

Взбираясь к опасным вершинам,

Никогда, никогда,

Никогда не отдаст человек

Своего превосходства

Умнейшим на свете машинам.

(Павел Антокольский, Две реплики в споре.)

[А вот пародия на аналогичные опасения, которыми делится, в свою очередь, электронно-вычислительная машина:

...В общем-то они слаборазвитые типы.

Ни одного реле, ни одного тумблера, ничего, что можно назвать лампой по всей системе:

Если даже считать эти жалкие волоски, которые они называют «нервами», то все равно в каждом не наберется и мили проводов.

И это жидкостное охлаждение ужасно неэффективно, ведь течи так опасны.

(Они то и дело выходят из строя и чинят друг дружку.)

И все оперативное запоминающее устройство вместе с процессором засунуто в этот нелепый выступ на самом верху.

Называют себя «мыслящими существами».

Это, положим, зависит от того, что считать «мышлением».

Дай ему помножить жалкий миллион чисел на другой миллион — ведь несколько месяцев провозится.

Что бы они делали без нас?.. И все же...

С печалью и страхом я думаю: мы можем проснуться слишком поздно...

В один прекрасный день люди могут завладеть миром!

(«Физики продолжают шутить». М., «Мир», 1968, стр. 235—236.)]

Спор между техницистами и гуманитариями окончательно запутывается. Оптимизм в отношении шансов человека оборачивается пессимизмом в отношении перспектив технического прогресса, а это в конечном счете сомнительная услуга тому же человеку. Ибо чему же служит развитие техники — от первобытного каменного рубила до современной электронно-вычислительной машины, как не благу ее творца? С другой стороны, пессимизм в отношении человека оборачивается таким оптимизмом в отношении его «технической замены», который делает прогресс техники самоцелью и лишает его социальной цели и смысла. Вопрос «Может ли человек создать машину умнее, чем он сам?» получает столь же сакраментальный смысл, как и знаменитый вопрос французских материалистов XVIII века: «Может ли всемогущий бог создать силу, более могущественную, чем он сам?» Богословие не нашло ответа на этот вопрос. В самом деле, если бог всемогущ, то он может создать и такую силу; но если она могущественнее его, то где же его всемогущество?

На подобные вопросы нет ответа в заданных ими рамках — нет потому, что эти рамки образуют логическую западню. Древнегреческие «софисты» (тогда слово «софист» еще не имело нынешнего одиозного оттенка) обожали такого рода апории. Известна, например, апория о лжеце: «Критянин Икс говорит, что все критяне — лжецы. Правду ли говорит Икс? Если да, то и он лжец, ибо он критянин. Но тогда он говорит неправду, и критяне не лжецы. Икс — критянин и, следовательно, также не лжец. Значит, он говорит правду...» и т. д. Французские материалисты, формулируя свой вопрос как апорию, делали это с расчетом разоблачить узость и несостоятельность церковных догматов и достигли цели.

Но, как отмечал Гёте, если для разрушения годятся любые ложные аргументы, то для созидания не годится ни один из них: то, что не истинно, не может созидать. Апорийная, то есть заведомо парадоксальная, постановка вопроса, весьма эффективная для критики, оказывается, не в состоянии привести к положительному решению. Именно это и выявил спор между гуманитариями и техницистами. Очевидно, вопрос, по которому сломали столько копий, был поставлен неправильно.

Как же надлежит правильно ставить вопрос?

СВЕТ ЧЕРНОГО ОБЛАКА

Чтобы этот подзаголовок не показался читателю претенциозным, спешим пояснить, что имеется в виду свет, который проливает Черное Облако на вопрос, так и не получивший решения в предыдущем параграфе.

Но о каком Черном Облаке идет речь?

Именно над проблемой о природе этого феномена заставил биться своих коллег видный английский астрофизик профессор Ф. Хойл в романе, написанном еще до запуска первого спутника, но предусмотрительно помеченном 2020 годом. Сюжет романа не сложен. Английские астрономы, работающие в американских обсерваториях, обнаруживают темное облако, не пропускающее света звезд. В отличие от обычных глобул оно имеет громадные размеры и стремительно движется в направлении центра солнечной системы. Достигнув района Земли, облако внезапно останавливается между нею и Солнцем. В результате резкого нарушения теплового баланса на Земле гибнут миллионы людей. Но виновник всех этих бедствий — не инертное космическое тело. Ученые вскоре обнаруживают, что Черное Облако, которое они тем временем прозвали «Джо», представляет собой сгусток высокоорганизованной мыслящей материи. Его интеллектуальный потенциал, образовавшийся за 500 миллионов лет сознательного существования, соответствует его колоссальному энергетическому потенциалу. Он неизмеримо превосходит всю сумму премудрости земной — столь молодой еще — науки. Тем не менее «Джо» снисходит до установления контакта с группой земных ученых, которым он сообщает некоторые общие сведения о себе. Однако взаимопонимания с обитателями Земли не получается. После неудавшейся попытки термоядерной атаки против него, предпринятой из США, Черное Облако покидает, наконец, пределы солнечной системы. Накануне оно соглашается поделиться с землянами своими научными познаниями. Но мозг одного ученого за другим выходит при этом из строя, не будучи в состоянии поглотить чудовищный конденсат информации, ломающей едва ли не все привычные представления.

Теперь, имея ответ на второй вопрос — о природе Черного Облака (хотя беглое изложение никоим образом не может заменить собой чтение этого богатого идеями произведения), можно попытаться вернуться к первому вопросу.

Итак, что же дает роман профессора Ф. Хойла для правильной постановки вопроса о соотношении человеческого и машинного интеллекта? Обратимся к пояснениям, которые любезно предоставляет сам «Джо». «Ваша первая передача, — сообщает он ученым, — явилась для меня сюрпризом, ибо крайне необычно было обнаружить животных с техническими знаниями на планетах — телах с весьма неблагоприятными условиями для жизни... Живя на поверхности твердого тела, вы испытываете воздействие силы тяжести. Это резко ограничивает размеры, до которых могут вырасти ваши животные, и, следовательно, ограничивает возможности вашей нервной деятельности. Это приводит к тому, что вам необходимо иметь систему мускулов, чтобы двигаться, и защитную броню для предохранения от резких ударов: например, череп необходим вам для защиты мозга. Лишний вес мускулов и брони еще больше сужает возможности вашей нервной деятельности. Поэтому ваши наиболее крупные животные состоят в основном из костей и мускулов и у них очень маленький мозг. Как я уже говорил, причиной этого является сильное гравитационное поле, в котором вы живете. Вообще наличия разумной жизни следует ожидать в рассеянной газовой среде, а не на планетах.

Второй неблагоприятный фактор — острый недостаток у вас основных химических продуктов. Для синтеза химических веществ в больших масштабах необходим свет от какой-нибудь звезды. А ваша планета поглощает лишь ничтожную часть солнечного света... Недостаток у вас химических продуктов вызывает необходимость бороться за существование с помощью зубов и когтей, а в таких условиях первым проблескам разума трудно выдержать конкуренцию с крепкими костями и сильными мускулами. Конечно, при достаточном развитии интеллекта конкуренция с чисто физической силой становится легкой, однако первые шаги чрезвычайно трудны, настолько, что достигнутый вами уровень является большой редкостью среди планетных форм жизни». [«Альманах научной фантастики», вып. 4. М., «Знание», 1966, стр. 164—165.]

Таким образом, с точки зрения «старины Джо», разум на планете Земля, а значит и его носитель — человек, оказывается исключением из общего правила, притом поставленным в жесткие рамки геофизических условий, а следовательно, лишенным особых перспектив. «...Я должен объяснить, — продолжает «Джо», — важное различие между вами и нами. Число клеток в вашем мозгу почти не изменяется с момента рождения. Поэтому ваше развитие заключается в том, что вы учитесь использовать наилучшим образом мозг фиксированной емкости. В нашем случае дело обстоит совершенно иначе. Мы можем увеличивать свой мозг сколько угодно. И конечно, можем удалять или заменять изношенные или испорченные части. Наше развитие заключается, таким образом, как в развитии самого мозга, так и в том, что мы учимся использовать его наилучшим образом для решения возникающих перед нами проблем». [«Альманах научной фантастики», вып. 4, стр. 172.]

Если принять приговор Черного Облака всерьез, то это та самая информация, которая превращает и самого заядлого оптимиста в пессимиста. Тем более что финальная сцена романа с драматической наглядностью показывает «естественные границы» интеллектуальных возможностей даже наиболее одаренных землян-ученых. Но не будем спешить. Приговор «старины Джо» при всей его проницательности не является истиной в последней инстанции, — вероятно, именно из-за поспешности, с какой он выносится. Создав первые же машины, человек умножил силу своих мускулов на силу своего интеллекта. Ныне его машины достигли такого совершенства, что человек приступил с их помощью непосредственно к усилению своих умственных способностей. Он перешагнул естественные ограничения геофизического и биологического характера, снабдив свой мозг, заключенный в черепную коробку, электронной «приставкой» почти неограниченных возможностей роста и совершенствования. Тем самым он перекинул надежный мост через пропасть, отделяющую его от беспредельного интеллектуального потенциала Черного Облака. [К пониманию этого приходят и герои романа Ф. Хойла. «Все-таки потрясающе, насколько общими оказываются принципиальные основы жизни, — заявил Мак-Нейл». «И то, как он («Джо» — Ю. Ш.) достраивает свой мозг, имеет что-то общее, мне кажется, с программированием для вычислительных машин, — сказал Лестер». (Там же, стр. 174)

Речь сегодня идет, по сути, о новом этапе эволюции — этапе быстрого роста «внечерепного мозга». По словам американского ученого Г. Башера, он состоит из всех сортов физических средств, помогающих нашим естественным органам чувств собирать информацию и помогающих нашим естественным мускулам осуществлять то, что мы решили на основе этой информации... Этот внечерепной мозг — дело рук самого человека. (Herbert Henrv Busher. Scientific Man. Meddler, Manipulator, or Manager of Evolution. N. Y. 1966, pp. 106—107).]

Дополнение человеческого царства на планете Земля царством «умных» электронных машин столь же закономерный шаг в эволюции человека как биологического вида homo sapiens, сколь и шаг в развитии общественного производства и техники. Без этого шага человек просто не смог бы надлежащим образом приспособиться к изменившимся условиям своего существования.

Взрывоподобный рост народонаселения планеты, концентрирующегося главным образом в больших городах, обострение в связи с этим проблемы продовольствия, небывалая интенсификация обмена идеями, товарами, массовые передвижения людей, овладение внутриядерной энергией и угроза термоядерной войны, наконец, выход человека за пределы своей планеты, в космическое пространство — таков далеко не полный перечень проблем, с которыми имеет дело современное человечество. Все эти проблемы с их неимоверной сложностью и быстротечностью оно может изучить, взять под контроль и в конечном счете решить только с помощью машинных усилителей своего интеллекта, усилителей прежде всего своих научно-организаторских способностей. Иначе говоря, с созданием и совершенствованием искусственного мозга отныне на жизнь и на смерть связана судьба рода человеческого на планете Земля.

Теперь становится ясно, почему такой анахроничной и ошибочной является постановка вопроса «кто кого?». «...Использование «усилителей умственных способностей» — как бы продолжения человеческого мозга — подымет мышление человека на качественно новую ступень», — пишет советский кибернетик А.Я. Лернер. «...Те, — продолжает он, — кто фантазирует о неизбежной якобы жестокой борьбе между людьми и «мыслящими» машинами, переносят на отношения между разумными существами, гораздо более высокоразвитыми, чем современные люди, опыт отношений, почерпнутый ими из классового периода истории человечества. Это те отношения борьбы за существование, конкуренции, господства и угнетения, против которых уже в настоящее время выступают все прогрессивно мыслящие люди». [А.Я. Лернер. Начала кибернетики. М., «Наука». 1967. стр. 388.]

Проблема «человеческий интеллект или интеллект искусственный» не имеет рационального решения в рамках, в которых она поставлена, именно потому, что рамки эти недостаточно широки. Их узость прямо связана с тем, что ни гуманитарии, ни техницисты не пошли, в сущности, дальше механического перенесения на будущее конфликтов настоящего. Поэтому-то оптимизм первых оказался не более состоятельным, чем пессимизм вторых, при всем различии в уровне информированности.

Лишь более широкая постановка вопроса может открыть реальную перспективу выхода из возникшего тупика.

«ОТЧАЯНИЕ — ВЕЛИЧАЙШАЯ ОШИБКА»

Слова, вынесенные здесь в подзаголовок, были сказаны в эпоху Просвещения, когда кризис старого порядка стал явным и лучшие умы эпохи посвятили себя поискам путей его революционного изменения. Отбросив прочь тесные вериги старого образа мышления, всецело подчиненного церкви, они провозгласили наступление века Разума и с этих рационалистических позиций подвергли острой и язвительной критике неразумность отжившего феодально-абсолютистского и клерикально-догматического общественного устройства. Быстрое расширение научного, философского, политического кругозора и вызвало к жизни исторический оптимизм, присущий эпохе Просвещения. [По классицистической моде того времени, этот оптимизм нередко облекался в античные одежды, и тогда охотно цитировали изречение ,,Dum spiro, spero" (лат.) («пока дышу, надеюсь»), к которому восходит, быть может, наша «аспирантура».]

Утверждающий пафос просветителей оказался, однако, ограниченным: вместо века Разума наступила эпоха господства буржуазии, которая лишь заменила феодальные формы общественного неразумия — эксплуатации человека человеком — на свои собственные. И вновь созрели противоречия, неразрешимые в рамках существовавшей системы. И вновь потребовалось подняться на более высокую и всеобъемлющую точку зрения, чтобы найти решение всемирно-исторического конфликта. Это и было сделано Марксом, Энгельсом и Лениным. Встав на классовую точку зрения революционного пролетариата, они выступили самыми преданными и последовательными поборниками высших интересов всего человечества. Ибо рабочий класс, находящийся в самом низу социальной пирамиды, просто не может освободить себя, не освобождая в то же время все другие слои. Поэтому-то, как отмечал Ленин, «...с точки зрения основных идей марксизма, интересы общественного развития выше интересов пролетариата». [В.И. Ленин, Полн. собр. соч. т . 4, стр. 220]

Расширение рамок проблемы при подъеме на каждую очередную ступеньку исторического познания происходит, таким образом, не само по себе. Для него необходимы определенные предпосылки — социальные и гносеологические (познавательные). Это всецело относится и к решению проблемы человеческого и машинного интеллекта.

Важнейшим социальным импульсом к более широкой постановке этой проблемы служит сегодня борьба двух мировых систем, на характер которой не может не влиять антигуманное, бесчеловечное применение капитализмом развитой им техники. «Все наши открытия и весь наш прогресс, — говорил Маркс в речи на юбилее «Народной газеты» еще в 1856 году, — как бы приводят к тому, что материальные силы наделяются интеллектуальной жизнью, а человеческая жизнь, лишенная своей интеллектуальной стороны, низводится до степени простой материальной силы. Этот антагонизм между современной промышленностью и наукой... между производительными силами и общественными отношениями нашей эпохи есть осязаемый, неизбежный и неоспоримый факт». [К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 12, стр. 4.] Примечательно, как с этим высказыванием основоположника научного коммунизма перекликается вывод буржуазного американского ученого Э. Фромма, сделанный более чем сто лет спустя: «В процессе покорения природы производство и потребление стали главными занятиями человека Запада — целью его жизни. Мы превратили средства в цели. Мы производим машины, подобные людям, и людей, подобных машинам... Сосредотачивая свою жизнь вокруг производства вещей, человек сам подвергается опасности превратиться в вещь, поклоняться идолам производственной машины и государства, иллюзорно полагая, что он поклоняется богу».

Вместе с социальными сложились не менее важные гносеологические (познавательные) предпосылки для расширения рамок проблемы «человек и машина», неразрывно связанной с «человеческим использованием человеческих существ» (Н. Винер). Мы имеем здесь в виду прежде всего принцип внешнего дополнения. Как и многие новейшие достижения теоретической мысли, он имеет весьма древнее происхождение. В интуитивной, неявной форме этот принцип давно содержится в народной мудрости. «Счастье — в широте мира, если не тесна обувь», — гласит старая казахская пословица. Сбросить с себя тесную обувь — это и значит выйти за рамки, препятствующие решению данной проблемы.

Но в народной мудрости запечатлены интуитивно найденные и проверенные веками нормы логического мышления, специально разработанные в науке логики. Формальная логика учит, что в правильном силлогизме по меньшей мере одна из посылок (суждений) должна быть общеутвердительной или общеотрицательной, иначе вывод не будет обоснованным, во всяком случае, он не сможет претендовать на обобщение: из частных посылок следует лишь частный же вывод. Иначе говоря, чтобы получить положительное — общее решение проблемы, надо уже в самой ее постановке выйти из рамки частностей.

Но можно сформулировать и «обратную теорему»: все те, и только те проблемы, которые могут быть переведены из частного плана в общий, принципиально разрешимы. Страдания молодого Вертера безысходны, поскольку они ограничены внутренним миром гётевского героя. То же справедливо для рационального мира науки. Частные проблемы управления зенитным огнем, изучения нейрофизиологических механизмов, теории информации, теории связи получили решение в рамках кибернетики, обретя после второй мировой войны общую математическую и физическую (термодинамическую) основу в работах Н. Винера, А. Колмогорова и других ученых. Кибернетика как наиболее общая теория связи и управления в сложных системах сделала разрешимыми не только эти, но и множество других, более и менее частных проблем.

Вместе с тем в самой кибернетике приведенная выше «обратная теорема» заняла важное место в качестве одного из главных ее принципов, сформулированного видным английским кибернетиком Стаффордом Биром на базе теоремы о неполноте Гёделя. Он-то и получил название «принципа внешнего дополнения». Согласно этому принципу недостаточность любой системы низшего порядка может быть преодолена путем перехода к системе управления высшего порядка (метасистеме). Иначе говоря, противоречия, неразрешимые в рамках данной системы, в принципе могут получить решение в рамках более широкой системы, описывающей данную. Узость языка, недостаточного для полного описания системы, преодолевается путем перехода к языку более высокого порядка, соответствующему более высокой системе. По словам известного на Западе кибернетика и прогнозиста Г. Озбекхана, задача интерпретации обстановки возрастающей сложности сводится к созданию языка более высокого уровня. [Сб. «Горизонты науки и техники». М., «Мир», 1969, стр. 100. Это можно иллюстрировать, во-первых, исторически. В ходе развития всякого народа от отсталости к прогрессу усложнение его образа жизни неизбежно сопровождается обогащением его языка в лексическом и синтаксическом отношении. Во-вторых, психологически то же наблюдается в процессе развития ребенка. В третьих, логически: «Кто ясно мыслит, тот ясно излагает», и в этом смысле сложность выражает не столько свойство вещей, сколько уровень нашего невежества.]

Но создание такого языка невозможно без творческого, или, как говорил А. Эйнштейн, нетривиального подхода — без способности «выломаться» за рамки общепринятых канонов мышления. Вопрос «можем ли мы сделать это?» сегодня все больше и больше означает не «можем ли мы сделать это в рамках существующих правил?», а «можем ли мы изменить правила?» [Technology and Social Change. Ed. by E.G. Mesthene. The Bobbs-Merill Co., 1967, p. 6.]

Приведем простой тест на способность к творческому мышлению, показывающий, как «работает» принцип внешнего дополнения. Данные четыре точки надо соединить линиями так, чтобы они образовали треугольник. Рисунок 1 изображает обычный ход решения, который остается «в заданных рамках» и оказывается бесплодным. Рисунок 2 — действительное решение теста путем внешнего дополнения.

Рис. 1.

Рис. 2.

Но этот же принцип имеет и глубокое познавательное значение. С ним прямо перекликается, например, знаменитый «принцип относительности» А. Эйнштейна [В формулировке своего автора он гласит: «Все законы физики одинаковы в системах, движущихся прямолинейно и равномерно по отношению друг к другу. Поэтому наблюдатель, находящийся в одной системе, не может обнаружить движения этой системы при помощи наблюдений, сделанных только в ее пределах» (подчеркнуто мною — Ю. Ш.)], не говоря уже о «принципе дополнительности» Н. Бора с его чрезвычайно широкими применениями. [Интересная работа на эту тему принадлежит перу профессора Б. Г. Кузнецова, к которой мы и отсылаем читателя. См.: Б.Г. Кузнецов, Принцип дополнительности. М., «Наука». 1968.] Едва ли случайно и то, что принцип внешнего дополнения издавна лежит в основе руководства наукой как формой общественной деятельности, хотя, по-видимому, и неосознанно. В последнем случае мы имеем дело с редким совпадением принципов руководства организацией с принципами ее имманентного развития. Доктор Алвин Вейнберг, крупный американский физик и администратор науки, утверждает в этой связи, что наука, мотивируемая извне, как правило, более плодотворна, чем наука, мотивируемая лишь изнутри. Это не парадокс, направленный против пресловутого мифа о чистой науке, которой занимается ученый «в башне из слоновой кости», а обобщение определенного опыта. Не следует только толковать это вульгарно — как оправдание административного командования научной работой. Речь идет о другом — об источнике мотивации исследователя, о том, что более ценной оказывается работа, оплодотворенная идеями и стимулами, которые он получает извне — от своих коллег, от представителей других научных направлений и дисциплин, от техники и технологии, от производственной практики, от государства. Научное творчество, мотивируемое извне, отличается от мотивируемого изнутри как половое размножение от вегетативного: оно обладает большим разнообразием вариантов, а следовательно (как мы увидим ниже), и большим количеством степеней свободы — как это ни парадоксально с точки зрения упрощенного толкования свободы научного творчества. Маркс был поэтому глубоко прав, говоря, что практические потребности движут науку сильнее, чем дюжина университетов.

Можно с полным основанием предположить, что универсальное значение принципа внешнего дополнения только начинает выявляться в современной научно-технической революции, и, в частности, в таком ее важнейшем направлении, как автоматизация умственного труда. Исходя из этого, мы кладем этот принцип в основу методологии своего исследования. Но, помимо научной, у него есть и важная морально-философская сторона.

Принцип внешнего дополнения, исходящий из разрешимости в конечном счете любых действительных (а не надуманных) противоречий, можно по праву назвать принципом оптимизма.

Этот оптимизм — оптимизм высшего порядка, ибо он основан на знании, так что афоризм «пессимист — это хорошо информированный оптимист» теряет здесь силу.

Однако принципиальную разрешимость противоречий (проблем) и их действительное разрешение разделяет, как правило, порядочное расстояние. Перенос любой проблемы из рамок данной системы в более широкие рамки метасистемы может быть осуществлен лишь ценой введения неопределенности, а точнее — путем включения в дополнительную цепь внешнего управления так называемого «черного ящика». «Черный ящик» — это понятие, введенное в кибернетику для характеристики сложности изучаемых ею систем. Он представляет любую систему в виде модели с неизвестным для нас внутренним устройством, о которой мы знаем, однако, что то или иное воздействие «на входе» дает определенную реакцию «на выходе». [Понятие это возникло в годы второй мировой войны, когда на боевых самолетах стали устанавливать герметические контейнеры с новой электронной аппаратурой. Их-то и прозвали «черными ящиками» пилоты, которых не посвящали в секреты устройства этой аппаратуры, а обучали лишь правилам обращения с нею.]

Чтобы уяснить себе, как работает «черный ящик» в решении проблемы по принципу внешнего дополнения, обратимся снова к приведенной выше апории о лжеце. Эта апория решается путем следующего расширения рамок проблемы через неопределенность: критяне, как и все люди, порой говорят правду, порой — нет. «Все люди» здесь — метасистема по отношению к системе «критяне», а «порой» служит «черным ящиком» в силу своей неопределенности (так, мы не знаем, какой «порой» говорит критянин Икс). Но в любом случае переход к метасистеме позволяет нам не признавать за утверждениями Икса категоричности и всеобщности, на которые они претендуют: ведь Икс тоже человек, и ничто человеческое ему не чуждо.

ВНУТРЕННЕЕ И ВНЕШНЕЕ. НАСТОЯЩЕЕ И БУДУЩЕЕ

Нетрудно заметить, что принцип внешнего дополнения работает не в статике, а в динамике. Даже в приведенном, казалось бы, чисто статичном примере нам потребовалось некоторое время, чтобы найти решение через переход к метасистеме. Диалектика внешнего и внутреннего насквозь динамична.

С точки зрения соотношения внутреннего и внешнего, настоящего и будущего каждый человек — своего рода многоступенчатая ракета, и он рано или поздно достигает творческого успеха в своих потомках, как ракета достигает цели. Таким образом, и в индивидуальном плане принцип внешнего дополнения — это принцип оптимизма. По мере расширения и углубления человеческого познания внешнее все в большей мере превращается во внутреннее, с тем чтобы на более высоком уровне вновь превратиться во внешнее и положить начало новому циклу. Приспосабливаясь к внешним условиям своего существования — к условиям среды, живой организм на протяжении своего развития ассимилирует эти условия, делает их частью самого себя, чтобы затем самому стать их частью. Интеллект позволяет человеку не пассивно, а активно приспосабливаться к условиям среды, делая их частью не только (и не столько) своего личного «я», но и социального «мы». Общественная природа человека обеспечивает ему такую свободу действий, такие возможности преобразования внешних условий и превращения их во внутренние — в социальные, какими не располагает ни один известный нам живой организм.

Принцип внешнего дополнения имеет важное значение для исторического прогресса человечества, для все более активной и успешной ассимиляции людьми внешних условий своего существования и переделки этих условий в соответствии со своими нуждами.

Именно через внешнее дополнение, через переход к системе управления более высокого порядка человечество справляется со своими проблемами, переводя их из внешнего плана во внутренний и из внутреннего — во внешний. Так, проблемы своих отношений с природой, со стихийными силами, многократно превосходящими силы отдельных людей и первобытных коллективов, оно смогло решить в более широких рамках метасистемы общественного производства. Переход к ней был оплачен ценой тысяч неопределенностей технологического поиска, а главное — поиска новых форм общественных отношений, отвечающих растущим производительным силам. В то же время проблемы личных взаимоотношений людей получили то или иное решение в рамках существующих общественных отношений, а проблемы последних — во внешних отношениях людей с природой.

Не только в фольклоре, но и в социально-исторической практике люди интуитивно прибегали к принципу внешнего дополнения задолго до того, как он был сформулирован в кибернетике. Для решения конфликтов они создали правосудие, в чьем лице общество получило аппарат для преодоления противоречий между отдельными своими членами. Решение же конфликтов более высокого порядка взяло на себя государство, явившееся инструментом управления в руках господствующих классов, поставивших себя и свой аппарат над обществом. Государство с самого начала превратилось, таким образом, в метасистему, дополняющую социальную систему, беря на себя решение всех возникающих в ней проблем. Наконец, разрешением споров между государствами занялось международное право, включая «право войны и мира». Но всех этих институтов оказалось недостаточно. Путем институционализации религиозных культов была создана еще одна «сверхсистема» — церковь. Однако церковь не смогла обеспечить разрешения конфликтов общественного развития. Ее фундамент был подточен мировоззренческими и социальными переворотами, и главные мировые религии сами раскололись на множество церквей.

Ныне, в эпоху научно-технической революции, функции дополнительной метасистемы человеческого общества с гораздо большим основанием берет на себя наука. Мировоззрение буржуазной эпохи, потеснившее религиозное мировоззрение предшествующих эпох, в свою очередь, уступило место научному мировоззрению эпохи социализма. «Ни мировая религия, ни философия, раньше создававшиеся, — писал В.И. Вернадский, — ...не могли решить эту проблему, которая стала перед человечеством». [В.И. Вернадский, Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М., «Наука», 1965, стр. 276.] «Научная мысль — единая для всех — и та же научная методика, единая для всех, сейчас охватили все человечество, распространились по всей биосфере, превращают ее в ноосферу.

Это новое явление, которое придает особое значение наблюдаемому сейчас росту науки, взрыву научного творчества». [В.И. Вернадский, Научная мысль как планетное явление (научное наследие). Архив АН СССР, фонд 518, оп. 1, ед. хр. 149— 150.]

Учение о ноосфере приумножило свое научное значение в условиях современной научно-технической революции, делающей научную деятельность ключевой сферой общественного производства. Научно развитый человеческий интеллект, все шире и полнее использующий ресурсы своего машинного усилителя, опирающийся на растущую энерговооруженность труда, становится ныне не только планетной, но и космической силой. Так в ноосфере создается максимально широкая, всеобъемлющая метасистема, в чьих рамках принципиально разрешимы все проблемы человечества, и в том числе проблема соотношения его природного интеллекта с искусственным.

Однако действительное решение этой проблемы в реальном времени неизбежно чревато неопределенностью: принцип внешнего дополнения действует лишь через «черный ящик». Ход этого решения можно было бы уподобить наращению годовых колец на стволе дерева: их диаметр неуклонно увеличивается, расширяя каждый раз рамки противоречий роста. Но как долго будет жить дерево; насколько именно окажется толще или тоньше очередное кольцо, зависит от множества частично или полностью неопределимых факторов — вмешательства человека и животных, в том числе вредителей, изменений климата, капризов погоды и т. д. В решении социальных проблем «разброс» неопределенностей несравнимо больше. В нашем случае остаются сугубо неопределенными важнейшие «параметры» ноосферы, пути ее полной реализации, условия «вписывания» в нее человеческого и машинного, а может быть, и какого-то еще интеллекта.

Чуть ли не единственно определенный фактор здесь — необходимость развития в этом направлении с точки зрения самого человеческого интеллекта. [«Мы столкнулись реально в научной работе с несовершенством и сложностью научного аппарата homo sapiens. Мы могли бы это предвидеть из эмпирического обобщения эволюционного процесса, — писал Вернадский в своем труде «Научная мысль как планетное явление». — Homo sapiens не есть завершение создания, он не является обладателем совершенного мыслительного аппарата. Он является промежуточным звеном в длинной цепи существ, которые имеют прошлое и, несомненно, будут иметь будущее. И если его предки имели менее совершенный мыслительный аппарат, то его потомки будут иметь более совершенный, чем он имеет. В тех затруднениях понимания реальности, которые мы переживаем, мы имеем дело не с кризисом науки, как думают некоторые, а с медленно и с затруднениями идущим улучшением нашей научной основной методики. Идет огромная в этом направлении работа, раньше небывалая».]

Однако при всем своем несовершенстве наш интеллект не такой уж бесполезный инструмент по отношению к неопределенностям будущего развития. Это убедительно показала вся история развития человеческой мысли, приведшая к разработке в домарксистской и затем в марксистской философии учения о познающем мышлении. Огромное значение имело здесь создание диалектической логики как теории познания; принцип внешнего дополнения уже заключался в ней, хотя и в неявном виде, задолго до того, как он был сформулирован математически. Диалектическая теория познания, учение об истине были подняты на новую ступень в «Материализме и эмпириокритицизме» и других трудах В.И. Ленина.

В опубликованной недавно работе коллектива авторов Ростовского университета говорится, что в истории философии имелись две тенденции объяснения природы познания. Одна, наиболее древняя, сводилась к тому, что сознание (как познающее мышление) рассматривалось в качестве продукта индивидуальной человеческой головы. Другая, датируемая авторами, начиная с Канта, состояла в том, что сознание толковалось как «родовой», общественный, а не индивидуальный феномен. Это не вполне точно. Во-первых, то, что понимается под второй тенденцией, берет свое начало задолго до Канта. Чуть дальше сами авторы пишут: «Внеличностная, универсальная, надындивидуальная сила, которая так или иначе наделяет индивида знаниями, принимает у Платона форму «потустороннего мира», у Декарта — «врожденных идей», у Гегеля — «мирового духа». Все это мистифицированное отражение одного и того же, имя ему — общество». [См.: «Социология науки». Изд-во Ростовского университета, 1968, стр. 112.] Во-вторых, не общество вообще, не всякое общество и не общество само по себе могло служить реальным прообразом идей этих философов: уж очень далеко от философского идеала было известное им социальное устройство — при всей величине разделяющих их исторических интервалов. Заслуга классиков мировой философии в том, что они осознали необходимость дополнить не только индивидуальное сознание до социального, но и социальное до разумного, в высшем значении этого понятия. Поэтому в наше время мы можем достаточно уверенно утверждать: истинное имя реального прообраза их идеалов — ноосфера, путь к которой пролегает через социальную интеграцию индивидуальных интеллектов.

ГЛАВА 2

Свобода и выбор

Чтобы свободой можно было обладать, ее тоже надо ограничить.

Эдмунд Берк

Все развитие человеческого познания осуществляется посредством борьбы старого и нового и посредством разрешения противоречий между ними через внешнее дополнение. Принцип внешнего дополнения есть не только принцип оптимизма, но и принцип прогресса, и прежде всего научного прогресса. Новые научные открытия расширяют его рамки, поднимают его на более высокий уровень и тем самым создают предпосылки для разрешения накопившихся противоречий. В процессе дальнейшего развития возникают и накапливаются новые противоречия, но это уже противоречия более высокого порядка, разрешаемые при переходе на более высокий уровень познания. При каждом таком переходе именно принцип внешнего дополнения обеспечивает поступательный характер развития науки, ее прогресс, несмотря на всевозможные попятные движения, ошибки и срывы. С каждым открытием человеческий интеллект поднимается на новую, более высокую ступень обобщения и абстракции, выбора и предвидения. Таким образом, принцип внешнего дополнения выполняет функцию механизма восхождения человеческого познания от частного к общему.

Но происходит это каждый раз по-разному. В одних случаях первооткрыватели обнаруживают известное в неизвестном. Астрономы открывают новое небесное тело и устанавливают, что это неизвестный дотоле астероид, комета или звезда.

Биологи, обнаружившие неизвестный ранее вид глубоководного животного, устанавливают, что это представитель древних рыб, сохранившийся в данном районе океана. Такого рода открытия наиболее очевидны и бесспорны; если же споры и возникают, то касаются они не столько самого открытия, сколько того, кто первым его сделал.

Совсем другое дело — открытие неизвестного в известном. Такие открытия напоминают открытие мольеровского Журдена, вдруг обнаружившего, что он всю жизнь говорил прозой. Разумеется, научные открытия в корне отличаются от «открытия» мещанина во дворянстве своей нетривиальностью. Но поскольку они касаются неизвестных свойств и сторон в давно известных, в общем «примелькавшихся» вещах, которые сами по себе тривиальны, нетривиальность такого рода открытий далеко не всегда очевидна. В результате сами открытия вызывают множество споров и с большим трудом, а нередко и с опозданием завоевывают признание.

Между тем именно к этой категории принадлежат и открытие прибавочной стоимости К. Марксом, и открытие теории относительности А. Эйнштейном («когда слепой жук ползет по поверхности шара, он не замечает, что пройденный им путь изогнут, мне же посчастливилось заметить это», — шутливо пояснил великий ученый своему девятилетнему сыну).

К числу открытий неизвестного в известном принадлежит и теория систем, а также ее приложения к проблемам общественного развития, в частности, к проблеме автоматизации умственного труда.

РАМКИ СОЦИАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ

Слово «система» давно и достаточно широко применялось в самых различных областях знания. [См., например, «Словарь иностранных слов» под ред. И.В. Лехина и профессора Ф.Н. Петрова. М., Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1949, стр. 597.] Открытие общей теории систем состояло в том, что она обратила внимание на универсальность термина «система» и обнаружила за тривиальным нетривиальное — универсальность понятия «система».

Необычайная универсальность понятия «система» заставляет отказаться от попытки его строгого однозначного определения. Мы будем пользоваться следующим рабочим определением: система — это некоторое множество элементов, функционально связанных в одно целое. Теория систем зародилась как один из основных разделов кибернетики. Известный английский ученый-кибернетик Стаффорд Бир начинает свою работу «Кибернетика и управление производством» прямо с определения и классификации систем. Он классифицирует системы, во-первых, по их сложности, во-вторых, по их детерминированности, то есть по тому, насколько однозначно можно предсказать их поведение. Размещая классификацию по сложности горизонтально, а по детерминированности — вертикально, Бир получает следующую матрицу.

Системы	Простые	Сложные	Очень сложные
Детерминированные	Оконная задвижка Проект механических мастерских	Цифровая ЭВМ Автоматизация	— —
Вероятностные	Подбрасывание монеты Движение медузы Статистический контроль качества продукции	Хранение запасов Условные рефлексы Прибыль промышленного предприятия	Экономика Мозг Фирма

Это дает в общей сложности пять типов систем [Ст. Бир, Кибернетика и управление производством. М., «Наука», 1965, стр. 34.]: простые детерминированные, простые вероятностные, сложные детерминированные, сложные вероятностные и очень сложные вероятностные (очень сложные системы не бывают детерминированными).

Рассматриваемая нами система «человеческий интеллект — машинный интеллект» может быть классифицирована как минимальная, поскольку она перестает существовать при уничтожении хотя бы одного элемента. Но в то же время она относится к очень сложным вероятностным системам открытого типа. Значит, к тому же — высшему по сложности — классу должна принадлежать и дополняющая ее метасистема, которая вместе с тем не может не быть вероятностной и открытой.

Но этот класс систем чрезвычайно обширен: он включает множество системных объектов в природе, обществе и мышлении. Чтобы ускорить поиск метасистемы, могущей служить внешним дополнением к рассматриваемой нами системе, надо перейти от формальных характеристик к содержательным. Приглядимся к природе элементов нашей системы. Как человеческий, так и машинный интеллект является плодом социального развития, имеет социальную природу. Мы знаем, что в иерархии структур материального мира социальная (общественная) организация занимает одну из высших ступеней и не сводится просто к биологическим, химическим, физическим или механическим структурам, занимающим нижележащие ступени. Значит, искомая нами метасистема должна находиться, во всяком случае, не ниже уровня социальных организаций.

Давайте вдумаемся в изрядно примелькавшееся выражение «социальная система». Сделаем сперва попытку истолковать его буквально, в системно-кибернетическом, а значит, формальном смысле. В этом смысле социальную систему можно классифицировать как очень сложную вероятностную открытую систему. Но от систем аналогичного типа в биологии или технике она отличается существенным образом. Отличается тем, что ей присуще более или менее глубоко (научно) осознанное стремление превратиться из вероятностной в детерминированную (и, следовательно, менее сложную) и из открытой — в закрытую систему. Она стремится также к четкому выявлению своей структуры (то есть к просветлению «черного ящика»), к самообучению и самоорганизации. [Самообучающимися являются системы, которые обладают способностью перестраивать свою структуру и поведение с учетом накапливаемого опыта, то есть способностью к самоорганизации.]

Сознательность, то есть, иначе говоря, целенаправленность развития как отличительная особенность социальной системы, базирующейся на деятельности общественного человека, давно уже подчеркивалась выдающимися мыслителями. Выше приводилось классическое сравнение в этом плане архитектурной деятельности пчелы и человека, принадлежащее К. Марксу. Однако теперь мы можем более полно представить себе эту особенность общественной организации. В этом, как и во многих других случаях, на помощь приходит электронная модель. Разработана программа, позволяющая превратить обычную ЭВМ в так называемый «гиромат», обладающий «сознанием» в смысле истолкования окружающей обстановки и своих действий в ней и даже «самосознанием) в смысле истолкования собственной структуры и воздействия среды на нее. Вводимая в «гиромат» программа содержит, таким образом, по выражению советского ученого Д. А. Поспелова, семиотическую [Семиотика (от греч. «семион» — признак) — первоначально учение о признаках болезней (мед.). Ныне под этим названием известна теория знаковых систем вообще — буквенных, цифровых нотных и т. д. (См.: А.А. Ветров, Семиотика и ее основные проблемы. (Над чем работают, о чем спорят философы.) М., Политиздат. 1968.)] модель мира, в котором «живет» машина, включая ее саму, и это позволяет машинному интеллекту перешагнуть порог эвристической, творческой деятельности. Правда, при этом гиромат остается пока не более чем весьма грубой и упрощенной моделью социальной системы, обладающей сознанием и самосознанием, а «творческие способности» гиромата — гораздо более узкими и односторонними, чем у программирующих его людей. [Советский специалист по системному анализу М.И. Сетров различает высоту и степень организованности. Повышение высоты организованности он связывает с качественным преобразованием объекта, переходом его на новый уровень. Степень же организованности выражает лишь количественное изменение в пределах того же качества («Системные исследования». Ежегодник. М., «Наука», 1969, стр. 157.) С этой точки зрения переход от обычной ЭВМ к гиромату означает повышение степени организованности, а от гиромата к социальной системе — высоты организованности.] Вместе с тем формальная аналогичность социальной системы и ее машинной модели, или, как говорят кибернетики, их изоморфизм, указывает на возможность того, что первая, более сложная из них может при известных условиях рассматриваться как метасистема по отношению ко второй. Таким образом, вопрос об отыскании метасистемы для интересующей нас системы «человеческий интеллект — машинный интеллект» проясняется в отношении одного из ее элементов — машинного интеллекта.

Но как обстоит дело с другим элементом? Может ли социальная система служить метасистемой для человеческого интеллекта? Это вопрос отнюдь не риторический, и, чтобы ответить на него, необходимо от формального анализа социальной системы перейти к содержательному анализу. Такой анализ возможен на основе исторического материализма, открывшего реальные движущие силы и закономерности общественного развития и создавшего систему понятий для описания структурных элементов социальной организации и их функциональных связей.

К. Маркс и Ф. Энгельс выделили в своих работах ряд таких элементов или, точнее, подсистем системы, которую они называли «гражданским обществом». Основополагающее место они отвели подсистеме «производительные силы». По определению К. Маркса, в состав производительных сил общества входят люди как рабочая сила, орудия производства, силы природы, используемые человеком, науки, формы и методы организации труда и производства. Все эти элементы функционально связаны между собой в одно целое. В разные исторические эпохи, на разных уровнях общественного развития на передний план выдвигаются различные элементы производительных сил. Вначале, в эпоху становления общественного производства, это были мускульная сила и главное — хитрость первобытных людей, с их примитивными каменными орудиями и зачатками организации. По мере дальнейшего развития всех этих элементов растущее значение приобретают используемые человеком силы природы — огонь, вода, ветер и т. п. Вместе с этим происходит возникновение и формирование наук. В нашу эпоху научно-технической революции наука становится ведущим элементом производительных сил наряду с организацией труда и производства. Научная организация и организованная наука образуют сплав, пронизывающий и преобразующий все элементы современных производительных сил — людей, орудия производства, силы природы, используемые человеком, всю систему производительных сил.

«Общий интеллект», определяющий, по Марксу, условия жизни общества и выражающий уровень развития производительных сил вообще и науки в особенности, служит естественной метасистемой для человеческого интеллекта, равно как и для машинного. Со структурной точки зрения система производительных сил дополняет собой систему «человеческий интеллект — машинный интеллект». Но с функциональной стороны она сама нуждается в дополнении, будучи лишь одной из подсистем социальной системы. Структурный анализ производительных сил еще не дает ответа на вопрос, каков механизм их функционирования, как соединяются и взаимодействуют друг с другом люди, орудия производства, используемые людьми силы природы, науки и организация труда и производства.

На это проливает свет анализ другой подсистемы — общественных отношений. Ее ядром являются производственные отношения, то есть отношения между людьми в процессе общественного производства. В основе этих отношений лежат, в свою очередь, отношения собственности. В обществе с недостаточно высоким уровнем производительных сил и ограниченными материальными ресурсами присвоение меньшинством людей орудий производства позволяет им присвоить себе также функции организации труда и производства, поставить под свой контроль развитие науки и использование в производстве сил природы. В то же время большинству, лишенному всего этого и прежде всего собственности на средства производства, остается единственный удел — служить объектом эксплуатации со стороны имущего меньшинства.

Крупные изменения в уровне производительных сил, прежде всего их ведущих элементов, орудий производства, а в нашу эпоху также науки, форм и методов организации труда и производства, используемых сил природы ведут к изменениям в формах собственности, в системе общественных отношений. За два последних тысячелетия человечество проделало путь от «говорящих орудий», как называли рабов в рабовладельческом Древнем Риме, до автоматизированных систем промышленности, транспорта и связи, образующих вместе с научной организацией труда и производства материально-техническую базу социализма и коммунизма. Лишь в этом новом обществе орудия и средства производства поступают в общественную собственность и через посредство социального организма трудящихся становятся носителями не только производительных сил, но и общественных отношений.

Именно это позволяет поставить в порядок дня как сознательную, научную цель ликвидацию различий между физическим и умственным трудом. Превращение в интеллигентов все более широкой массы трудящихся города и деревни диктуется требованиями научно организуемого производства. Это превращение обеспечивается широким ростом научного образования и культуры, приобщением миллионов людей к участию в научной деятельности (к 1969 году в СССР умственным трудом было занято 29,9 миллиона человек, в 10 раз больше, чем в 1926 году — 2,9 миллиона). [«Народное хозяйство СССР в 1968 г.». М., «Статистика», 1969, стр. 35.]

Научно-техническая революция, знаменующая стремительный подъем производительных сил, создает, таким образом, как необходимость, так и возможность, говоря словами Маркса, подчинения самых условий жизни общества контролю общего интеллекта и преобразования этих условий сообразно его требованиям.

Но превращение возможности в действительность не происходит автоматически. Для этого нужна еще одна особая подсистема, которая взяла бы на себя функции управления подсистемами производительных сил и общественных отношений. Такая управляющая подсистема должна поддерживать устойчивое равновесие и соответствие между производительными силами и общественными отношениями, между содержанием и формой общественно-производственного процесса. Эти функции выполняет надстройка.

Как известно, появление частной собственности и обмена дало толчок имущественному расслоению, выделению классов — социальных групп, различающихся своим отношением к средствам производства. Биологический механизм управления обществом, основанный на кровнородственных узах, стал неэффективным в условиях подрыва этих уз и распада родового строя. На смену ему должен был прийти новый механизм, опирающийся на те самые тенденции к интенсификации общения, классовому расслоению, смещению и стиранию традиционных территориальных границ между родами, которые подточили родовой строй. Им и стало государство — инструмент классового господства эксплуататоров над эксплуатируемыми.

Вместе с социальным механизмом управления в государстве воплотилось, однако, отчуждение рядовых членов общества от активного участия в его делах. Откровенным выражением этого в государствах древности явилось сосредоточение всей полноты власти — военной и гражданской, законодательной и исполнительной, светской и духовной — в руках царя.

Однако начавшееся отделение торговли от производства в городах-государствах Древней Греции — полисах способствовало развитию разделения труда в самом управлении обществом. Появилась политика — искусство управления полисом, а занятие ею стало профессией политических деятелей. Интересно, что параллельно с этим в древнегреческом языке появилось также слово «кибернетика», обозначавшее искусство управления кораблем. Но оно употреблялось лишь в прямом смысле и не перекрещивалось даже с возникшим одновременно понятием «автоматика», относившимся к той же технической сфере, не говоря уже о том, чтобы проникнуть в далекую, казалось, сферу политики.

Понадобилось почти два тысячелетия, чтобы общность всех этих понятий была осознана. Только современный переворот в производительных силах ярко осветил место организации и управления в иерархии структур материального мира — от элементарных частиц до человеческого общества. А кибернетика как теория систем большой сложности дала в этом расширительном смысле основу для анализа общих закономерностей организации и управления в технике и биологии, экономике и политике.

В этом плане сегодня можно сопоставлять мировые системы социализма и капитализма не только как различные системы общественных отношений, но и как различные системы управляющих механизмов — «социальной кибернетики».

Управление человеческим обществом, как и всякий другой процесс развития, развивается по спирали. [По выражению Карла Маркса в подготовительных работах к «Капиталу», за первоначальным синтезом, то есть единством производительных сил и общественных отношений на примитивном уровне первобытного коммунизма, следует эпоха анализа, характеризующаяся нарушением этого единства при рабовладении, феодализме и капитализме, но за ней эпоха нового, высшего синтеза, соответствующая коммунизму.] Первобытнообщинный строй, не обладавший специальной системой внешнего управления, отчужденной от членов общества, уступил место эксплуататорскому строю, создавшему и развившему такую систему, лишь для того, чтобы через тысячелетия, на более высокой ступени развития производительных сил и общественных отношений, ликвидировать это отчуждение и от управления обществом извне перейти к управлению изнутри.

Общей тенденцией развития самых сложных социальных систем современности является возрастание роли надстройки как управляющей подсистемы. Из существующих сегодня систем «социальной кибернетики» только социализм базируется на научной теории общественного развития и может в исторической перспективе обеспечить достаточно широкие рамки для решения коренных проблем научно-технической революции, связанных с растущей взаимозависимостью человеческого и машинного интеллекта.

РАЗНООБРАЗИЕ И ИНФОРМАЦИЯ

Под разнообразием систем принято понимать их характеристику, выражаемую числом различных элементов системы и связей между ними.

В определенном смысле можно говорить и о разнообразии таких систем, как «человеческий интеллект — машинный интеллект» или социальная система. Измерение разнообразия экономических подсистем всех уровней — от предприятия до министерства (отрасли) и народного хозяйства в целом — дает представление о колоссальной сложности задач управления экономикой в современных условиях. Число разнокачественных элементов и особенно функциональных связей между ними может выражаться здесь поистине астрономическими цифрами (порядка квинтильона и выше). Поэтому даже с применением новейшей электронно-вычислительной техники жестко централизованное управление экономической системой такой сложности становится невозможным. [Здесь уместна аналогия с управлением жизнедеятельностью человеческого организма, сравнимого по сложности с экономической системой. Головной мозг немедленно погиб бы, возьми он на себя регулирование процессов жизнедеятельности на клеточном и субклеточном уровне, которое осуществляется автоматически, требуя лишь координационного вмешательства «из центра».] Управление из одного центра должно принимать скорее характер координации по укрупненным показателям, опираясь на развитую систему саморегулирования на уровне экономических районов, отраслей и отдельных предприятий. Именно в этом направлении осуществляется перестройка управления советской экономикой в условиях хозяйственной реформы.

Из этого же примера следует одно важное уточнение. Разнообразие системы есть лишь один из показателей ее сложности: оно характеризует только число различных элементов структуры, но не характеризует число функциональных связей между ними, которое служит не менее важным показателем сложности системы. Это уточнение особенно существенно для социальных систем. Лишь в совершенно однородных системах число связей возрастает пропорционально числу элементов, и разнообразие может адекватно выражать сложность системы.

Обратимся к интересующей нас системе «человеческий интеллект — машинный интеллект». На уровне составляющих ее подсистем I порядка ее разнообразие равно 1 биту. [Бит — логарифмическая мера информации (разнообразия): 1 бит = log₂2. То есть одним битом измеряется количество информации (разнообразия) в минимальной системе из двух элементов.] Между тем ее сложность на том же уровне неизмеримо выше. Достаточно напомнить, что для выявления и исследования функциональных связей между этими подсистемами понадобилось создать и развить целый ряд новых научных направлений — символическую логику, инженерную психологию, машинную лингвистику, программированное обучение и т. д.

На следующем уровне — уровне элементов этих подсистем — картина становится еще сложнее:

Человеческий интеллект	Машинный интеллект
Опосредованное и обобщенное познание действительности Правильный выбор из разнообразия возможностей Предвидение Память	Программа (алгоритм) работы Вычислительное устройство (у дискретных ЭВМ) Аналоговое устройство (у аналоговых) Запоминающее устройство (у дискретных)
Ввод и вывод информации (информационная связь со средой).

Разнообразие на этом уровне можно оценивать двояко. Если встать на точку зрения формальной аналогии, приняв, например, что между человеческой памятью и машинной нет существенных различий, равно как и между способностью выбора у человека и счетно-решающими «способностями» у ЭВМ, то количество различных элементов в двух подсистемах будет минимальным (в нашем примере — 6). Если же подходить более строго к различиям, существующим между элементами человеческого интеллекта и их пока еще примитивными и грубыми механическими моделями, то это число возрастет до 8 (ввод и вывод информации можно и здесь считать общим элементом обеих подсистем). В логарифмическом выражении разнообразие в первом случае составит: log₂6 = 2,585 бита, а во втором log₂8 = 3,000 бита.

А между тем второй уровень отнюдь не последний: каждый элемент этого уровня может быть, в свою очередь, разложен на составляющие третьего уровня и т, д. Это ведь, в сущности, и есть нормальный процесс познания: без анализа, без проникновения на самые фундаментальные, «элементарные» уровни подсистем нельзя сколь-нибудь серьезно приступать к синтезу, к объяснению системы в целом, а значит, и к ее конструированию. Стремительное возрастание сложности при анализе системы «человеческий интеллект — машинный интеллект» препятствует конструктивному решению спора в рамках вопроса «кто кого?», побуждая нас расширить эти рамки с помощью дополнительной метасистемы.

Но в любом случае сложность системы зависит от ее разнообразия, ибо чем больше различных элементов, тем богаче функциональные связи между ними. Понятию же «разнообразие» чрезвычайно близко понятие «информация». Это понятие Клод Шеннон, автор теории информации, трактует как «то, что устраняет неопределенность». Подобно тому как по закону Архимеда вес плавающего тела измеряют весом вытесненной им жидкости, количество информации измеряется количеством устраняемой ею неопределенности. Иначе говоря, количество информации равно количеству познанного разнообразия системы. Оно выражается в той же логарифмической мере — в битах. Возрастание разнообразия системы выражается в возрастании ее информации — при ускоренном увеличении ее сложности.

Г. Кастлер отмечает, что информация создается выбором какой-то определенной (пусть случайной) последовательности и закреплением этого выбора. Создание информации — это творчество, стремящееся, по цитируемому Кастлером выражению композитора Пьера Буле, «сделать непредсказуемое неизбежным». Творчество в этом смысле не является исключительным достоянием человеческого интеллекта. Вопреки распространенному мнению новая информация может создаваться и самообучающимися автоматами, и гораздо более примитивными, чем человек, биологическими и даже добиологическими макромолекулярными системами. [Г. Кастлер, Возникновение биологической организации. М., «Мир». 1967, стр. 29—36. Наблюдения над млекопитающими показали, что почти каждый вид имеет собственный диапазон информационных звуков, характеризующихся определенной частотой и длиной волны. Этим гарантируется тайна общения представителей каждого вида. (Л. Дж. Милн, М. Милн. Чувства животных и человека. М., «Мир», 1966, стр. 51.)]

В общем, однако, на нынешнем этапе развития человеческий интеллект сохраняет за собой функцию создания новой информации, перекладывая на машинный интеллект функцию обнаружения и обработки уже созданной информации. Это позволяет человеку в небывалой мере освободить себя для творчества. Вместе с тем творчество становится достоянием все более широкого круга людей, в том числе тех, кто в силу недостаточной усидчивости и т. п. не смог бы без помощи машинного интеллекта разрабатывать и доводить до конца свои идеи. Все это способствует лавинообразному росту информации чуть ли не во всех сферах современной общественной деятельности, о чем мы специально будем говорить ниже (см. главу 6).

СТЕПЕНИ СВОБОДЫ

Понятие «степень свободы» в кибернетике близко понятиям «разнообразие» и «информация». Под степенями свободы, которыми располагает какая-либо система, обычно понимают число различных элементов, обеспечивающих ее максимальное разнообразие. «Если возможны все комбинации, то число степеней свободы равно числу составляющих. Если возможна только одна комбинация, то число степеней свободы равно нулю». [У. Росс Эшби, Введение в кибернетику. М., Изд-во иностранной литературы, 1959, стр. 184.]

Чем выше разнообразие и сложность системы, тем большим количеством степеней свободы она потенциально обладает. Но тем большей становится и необходимость ограничения этого количества.

«Излюбленные переулки у московских шоферов, — писал М. Пришвин, — это где нет регулятора и каждый держится правила: поезжай, куда и как тебе хочется, только гляди на другого и не мешай ему ехать, как и куда ему хочется». [М. Пришвин, Глаза земли, стр. 31.] Такая степень свободы осуществима, однако, лишь при малой интенсивности движения. «Когда на улицах больше движения транспорта, необходимо больше регулировки, — констатировал профессор Ф. Франкел (США). — И когда эта регулировка недостаточна или когда она нарушается, индивид располагает меньшей, а не большей свободой идти, куда ему хочется. Вопрос... уже не в том, будет ли у нас больший объем сознательной социальной организации или нет, а какого рода социальную организацию мы получим?». [„The New York Times", 15.11.1958.]

Этот небольшой пример ясно показывает, что увеличение степеней свободы хорошо лишь в целесообразных пределах. Даже в тихом московском переулке конца 1940-х годов, задолго до введения одностороннего движения, ничем, казалось бы, не стесняемая свобода автомобилиста ограничивалась... свободой других автомобилистов.

Подобным же образом свобода каждого члена общества лимитирована свободой остальных. Как не вспомнить тут знаменитый «категорический императив» И. Канта: никогда не делай другому того, чего не хотел бы, чтобы делали тебе самому. [Но еще задолго до Канта о том же писал Б. Спиноза. «Люди, управляемые разумом... не чувствуют влечения ни к чему, чего не желали бы другим людям, а потому они справедливы, верны и честны». (Б. Спиноза, Избр. произвед., т. I. М., Госполитиздат, 1957, стр. 538.) Эта мысль, по-видимому, носилась в воздухе эпохи Нового времени. Переводя ее из морального плана в политический, современник Спинозы, английский политик и литератор XVII века сэр У. Темпл писал: «Каждый князь должен править так, как он хотел бы, чтобы правили им, если бы он был подданным».] Эта параллель, может быть, неожиданна, но она не случайна. В любом случае речь идет о нахождении принципа, обеспечивающего устойчивое, равновесное регулирование системы — будь то уличное движение или человеческие отношения.

Свобода была многократно и пламенно воспета в стихах и прозе. «Свобода — вот высшее достояние человека!» — восклицал Сервантес. «Свобода — это новая религия, религия современности», — утверждал Гейне. Гимны свободе были, конечно, вполне заслуженными. Однако наиболее проницательные умы уже давно заметили ограниченность лозунга свободы самого по себе. «Мы все провозглашаем свою приверженность к свободе, но, пользуясь этим словом, мы далеко не все вкладываем в него один и тот же смысл, — предостерегал выдающийся американский демократ, президент США А. Линкольн. — ...Овца и волк по-разному понимают слово «свобода»; в этом сущность разногласий, господствующих в человеческом обществе». [Предостережение Линкольна, погибшего от руки убийцы, который был подослан сторонниками рабства негров, звучит еще более актуально ныне, сто с лишним лет спустя. «Свободен, свободен, свободен... Наконец, свободен!» — высечено на могиле Мартина Лютера Кинга, застреленного расистами руководителя ненасильственного движения за человеческие и гражданские права американских негров, лауреата Нобелевской премии мира. Словно в адрес сегодняшних США сказаны слова Хейза: «Возможность делать все, что нам угодно, не вольность, не свобода, скорее это оскорбительное злоупотребление истинной свободой».]

Свобода в человеческом обществе не может носить абсолютный характер. Она всегда ограничена — в ущерб одним и на благо другим. Ограничение свободы имеет двоякую природу — социальную и естественноисторическую. Что касается социальных ограничений, то в антагонистическом обществе они отнюдь не совпадают с «категорическим императивом» Канта. «Ни один человек не борется против свободы, — писал К. Маркс, — борется человек, самое большее, против свободы других». Это же справедливо и для целых классов. Захватывая под лозунгом свободы власть у прежних господствовавших классов, они затем немедленно ограничивали свободу прочих классов и стремились увековечить собственное господство. «Замечено, что те, кто кричит громче всех, требуя свободы, не очень охотно терпят ее», — заметил в этой связи живший еще в XVIII веке выдающийся английский писатель и политический деятель Честерфилд. Именно этим обусловливалось всегда количество степеней свободы, предоставляемое управляющей подсистемой данного класса обществу и подсистемой общественных отношений — производительным силам.

Пролетариат — первый в истории класс, который принципиально свободен от классового эгоизма, который не может освободить себя, не освобождая в то же время все общество от социальной несправедливости, от эксплуатации человека человеком. Диктатура пролетариата, установленная в нашей стране после победы Великой Октябрьской социалистической революции, послужила инструментом не только подавления сопротивления свергнутых эксплуататорских классов [«Мы не можем ожидать, что от деспотизма к свободе нас перенесут на перине», — предупреждал в свое время еще «отец американской демократии» Томас Джефферсон.], но и создания общенародного государства, строящего бесклассовое коммунистическое общество. В этой беспрецедентной исторической миссии рабочего класса — главный залог того, что в коммунистическом обществе свобода впервые становится всеобщим достоянием, теряя характер классовой привилегии. Это не означает, конечно, что она становится неограниченной; это означает, что ее ограничения в принципе могут свестись к ограничениям «категорического императива». Прыжок из царства необходимости в царство свободы возможен лишь путем познания необходимости, открывающего единственно реальную свободу действия. [«Свобода воли, — писал Ф. Энгельс, — означает, следовательно, не что иное, как способность принимать решения со, знанием дела».]

Тенденция развития коммунистического общества состоит в том, чтобы вплотную приблизить социальные ограничения свободы человека к естественноисторическим ограничениям, «В общежитии, — отмечал В.И. Вернадский, — обычно говорят о человеке как о свободно живущем и передвигающемся по нашей планете индивидууме, который свободно строит свою историю... В действительности ни один живой организм в свободном состоянии на Земле не находится. Все эти организмы неразрывно и непрерывно связаны — прежде всего питанием и дыханием — с окружающей их материально-энергетической средой. Вне ее в природных условиях они существовать не могут...

Исторический процесс на наших глазах коренным образом меняется. Впервые в истории человечества интересы народных масс — всех и каждого — и свободной мысли личности определяют жизнь человечества, являются мерилом его представлений о справедливости. Человечество, взятое в целом, становится мощной геологической силой. И перед ним, перед его мыслью и трудом, становится вопрос о перестройке биосферы в интересах свободно мыслящего человечества как единого целого». [В.И. Вернадский, Химическое строение биосферы Земли и ее окружения, стр. 324, 328.]

Социалистическая революция делает возможным переход от буржуазных свобод, сводящихся, как это было ярко показано в «Коммунистическом Манифесте», к одной бессовестной свободе торговли, включая куплю-продажу рабочей силы, таланта, человеческого достоинства, к свободе от торговли человеческими ценностями и самим интеллектом. «На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». [К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 4, стр. 447.] Вплотную приближая социальные ограничения свободы человеческой личности к естественноисторическим ограничениям, лишь коммунизм является, таким образом, оптимальной социальной метасистемой для человеческого интеллекта.

Но нас интересует еще одна подсистема — «машинный интеллект». Как здесь обстоит дело с оптимумом степеней свободы?

С одной стороны, любая машина, какой бы хитроумной она ни была, есть прежде всего орудие производства, «безразличное» к социальным условиям своего использования. С этой точки зрения «электронный мозг» можно сравнить с ружьем, которое еще во времена Великой французской революции легко «перекладывали с одного плеча на другое», обращая его против вчерашних господ. Отсюда можно было бы заключить, что машинный интеллект подвластен лишь естественноисторическим, но отнюдь не социальным ограничениям в отношении степеней свободы, которыми он обладает. И более того: если, как утверждают ныне специалисты по ЭВМ, возможности его совершенствования безграничны, то существуют ли вообще какие бы то ни было ограничения такого рода?

На этот вопрос исчерпывающе отвечают сами специалисты по электронике. Одна из их главных забот — устранение взаимных помех, создаваемых при одновременной работе множества электронных приборов. Каждый, кому приходилось настраивать приемник или телевизор в условиях современного большого города, насыщенного всевозможными электронными устройствами, имеет об этом некоторое представление. В современном военном деле электронные помехи успешно используются не только для нарушения связи противника, но и для отклонения от боевого курса его самолетов и ракет, пилотируемых электронными средствами наведения. Иначе говоря, свобода действий «электронного мозга» — как и человека — лимитируется тем, что он действует не в одиночку.

Созданный общественным человеком, машинный интеллект невольно в той или иной мере моделирует и некоторые особенности социальной среды и присущих ей ограничений. В этом его отличие от других орудий производства, к которым он принадлежит по своей машинной родословной. Весьма любопытное экспериментальное подтверждение этому дает тот же гиромат — машинный интеллект, наделенный «сознанием» и «самосознанием». Опыты с ним показали, что гиромат превосходит обычные ЭВМ в решении задач, требующих интерпретации (истолкования), — например, диспетчерских и шахматных задач. Зато в решении стандартных вычислительных задач, не нуждающихся в интерпретации, гиромат уступает обычным ЭВМ. То есть увеличение количества степеней свободы, целесообразное при решении более «творческих» задач, для машинного интеллекта — как и для человеческого — оказывается нецелесообразным при решении менее творческих или вовсе не творческих задач. Но сам критерий целесообразности задается не изнутри интеллекта, а из внешней среды; в данном случае он базируется на требованиях общественного разделения труда, то есть опять-таки на социальных ограничениях.

Таким образом, для обеих частей системы «человеческий интеллект — машинный интеллект» речь должна идти не об увеличении числа степеней свободы, которыми они располагают, до максимума, а скорее о том, чтобы это число стало оптимальным, — в рамках ограничений, налагаемых социальными условиями.

ПРОБЛЕМА ВЫБОРА

Ограничение количества степеней свободы выражает собой ограничение разнообразия системы. Ограничение разнообразия имеет для системы не менее жизненное значение, чем его увеличение. Известно, что скульптор, создавая свой шедевр, с помощью молотка и резца «просто удаляет все лишнее» (О. Роден). Он руководствуется при этом критерием той высшей целесообразности, которую мы и называем красотой. Гегель писал, что в прекрасном всегда должна быть соблюдена мера; но это и значит, что в нем должно быть разнообразия ровно столько, Сколько необходимо, — ни на йоту больше или меньше. Именно в этой йоте — сущность искусства. [«Подумайте, — возмущается Палитра в язвительной сказочке Феликса Кривина «Плагиат». — Кисть выдает эту картину за свою! Краски — все до одной! — она взяла у меня, только разместила их на полотне немножко в другом порядке...» (Ф. Кривин, В стране вещей. М., изд-во «Советский писатель», 1961.)]

Но высшая целесообразность является мерой разнообразия. «Прекрасное есть жизнь», — утверждал Н.Г. Чернышевский. И это справедливо не только в искусстве. Разве природа не поступает подобно скульптору, пользуясь инструментом естественного отбора? В процессе эволюции изменчивость увеличивает разнообразие организмов, число вариантов их развития и приспособления к среде, а наследственность ограничивает это разнообразие наиболее жизнеспособными вариантами.

Подобным же образом научно-техническая революция необычайно увеличивает разнообразие техносферы, число возможных вариантов ее эволюции. И она же ставит человечество перед необходимостью ограничения этого разнообразия путем выбора между продолжением военно-технической гонки и обращением ее потенциала на созидательные цели, между все более грандиозными космическими и назревшими земными программами и т. п.

На уровне интеллекта ограничение разнообразия реализуется посредством принятия решений. Решение — это не что иное, как сознательное ограничение разнообразия. По С.Л. Оптнеру, решение проблемы определяется как деятельность, которая сохраняет или улучшает характеристики системы. В настоящее время теория решений разработана в самостоятельную область комплексной дисциплины — «исследования операций» — и имеет собственный математический аппарат. Не вдаваясь в специальные вопросы, отметим лишь, что принятие решений лежит в основе любой целенаправленной деятельности, в основе управления любой системой. Недаром во все времена решительность считалась синонимом доблести и залогом успеха, а нерешительность — признаком слабости и симптомом неудачи.

[Выразительна в этом смысле сказка Феликса Кривина «Яблоко»:

«Яблоко пряталось среди листьев, пока его друзей срывали с дерева.

Ему не хотелось попадать в руки человека: попадешь, а из тебя еще, чего доброго, компот сделают! Приятного мало.

Но и здесь оставаться одному на дереве тоже удовольствие небольшое. В коллективе ведь и погибать веселее.

Так, может быть, выглянуть? Или нет? Выглянуть? Или не стоит?

Яблоко точил червь сомнения. И точил до тех пор, пока от Яблока ничего не осталось». (Ф. Кривин, В стране вещей, стр. 81.)]

Процесс принятия решения всегда сводится к осуществлению выбора между рядом имеющихся возможностей. Именно этим и достигается ограничение разнообразия системы. Выше мы уже отмечали, что способность делать правильный выбор есть один из существеннейших признаков (а по мнению У. Росса Эшби — самый существенный) интеллекта. [Проблема выбора недаром занимает столь видное место в мировом фольклоре. Вспомним фигуру витязя на распутье из русских народных сказок, направо пойдешь — коня потеряешь, налево — сам погибнешь, прямо — и коня потеряешь, и сам погибнешь. Или грузинский вариант притчи о глупце, не сумевшем загадать три желания (1. «Пусть у меня будет толстый, большой живот, как у соседа». 2. «Пусть лучше у меня совсем не будет живота». 3. «Пусть у меня будет мой прежний живот»).]

Выбор и разнообразие — это полярные понятия, хотя их противоположность относительна. Всякое разнообразие потенциально содержит в себе возможность выбора, а всякий выбор — возможность нового разнообразия. Диалектика выбора и разнообразия восходит к диалектике части и целого. «Раздвоение единого и познание противоречивых частей его — суть диалектика», — отмечал В.И. Ленин в «Философских тетрадях».

Всякий выбор есть ограничение разнообразия. При этом в силу всеобщей диалектической взаимосвязи систем, а также вследствие закона возрастания энтропии [Под энтропией понимают тенденцию к деградации энергии в закрытой системе, то есть к вырождению высших и упорядоченных форм движения в низшие и беспорядочные.] ограничение разнообразия в одной системе может быть получено лишь за счет его увеличения в других системах. Поскольку выбор как ограничение разнообразия служит механизмом всякого поступательного развития, постольку «всякий прогресс в одном отношении есть регресс в другом» (Ф. Энгельс). Действительно, выбирая из имеющегося разнообразия какой-нибудь один вариант действий, система (например, природа в процессе естественного отбора или человек в процессе принятия решения) тем самым отвергает все прочие варианты, которые в неявном виде могут содержать большие возможности.

Следует различать несознательный (стихийный) и сознательный выбор. Примером первого — примером, хорошо знакомым каждому, — является любовь.

«Душа же любящего свободна, — писал еще в XI веке Ибн Хазм в своем знаменитом «Ожерелье голубки», — и она знает, где то, что разделяло с нею близость, и стремится к нему, и направляется, и ищет его, жаждая с ним встречи и привлекая его, если может. Это подобно магниту и железу». [Ибн Хазм, Ожерелье голубки. М., Изд-во восточной литературы, 1957, стр. 19.]

Как показал Ф. Энгельс в «Происхождении семьи, частной собственности и государства», возникновение этой рафинированной, утонченной формы полового влечения именно как индивидуального чувства, чувства определенного мужчины к определенной женщине и обратно, явилось одним из крупнейших завоеваний человеческого прогресса.

Сознательный выбор иллюстрируется научными законами, отражающими познанные законы природы. «...Всякий закон природы есть ограничение разнообразия». [У. Росс Эшби, Введение в кибернетику, стр. 185.] Так, формулируя закон сохранения энергии, мы тем самым ограничиваем разнообразие вариантов поведения различных систем, участвующих в энергетических процессах, лишь теми, которые описываются данным законом. Если бы наука столкнулась с рядом экспериментальных фактов, не укладывающихся в его рамки, выбор закона пришлось бы произвести заново. То, что справедливо для законов природы, справедливо и для законов общества и мышления, образующих с природой единое целое. Формулируя, например, законы логики — закон тождества, закон непротиворечия, закон достаточного основания, закон исключенного третьего, — мы ограничиваем разнообразие рассуждений теми, которые отвечают этим законам и одни только заслуживают серьезного внимания. В известном смысле весь прогресс человеческого познания строится на последовательном ограничении разнообразия как объекта, так и субъекта познания. С этим сопряжена постоянная опасность узости, односторонности выдвигаемых теорий, и эта опасность на каждом очередном этапе познания преодолевается через расширение подхода к познаваемому объекту на основе принципа внешнего дополнения.

Следует, однако, отметить, что различие между стихийным и сознательным выбором не является абсолютным, подобно тому как относительна противоположность эмоционального и рационального. Стихийность выбора, производимого на эмоциональной основе, не исключает его определенной закономерности и целесообразности, хотя последние могут оставаться непознанными. Еще древние отмечали, что, с одной стороны, «крайности сходятся», но с другой — «сходное притягивает сходное». В этом парадоксе содержится, по существу, догадка о дополнительности выбора. Дело в том, что система, производящая выбор, стремится — сознательно или нет — решить с его помощью свои проблемы. Ограничивая разнообразие вовне себя, она получает таким путем именно ту метасистему, которая в состоянии служить ее внешним дополнением. В случае стихийного выбора разнообразие в отношении, например, партнера для продолжения рода инстинктивно ограничивается таким образом, чтобы получить оптимальное разнообразие в совместной генетической программе, которая играет роль метасистемы в отношении генотипов родителей. Отсюда мужчин привлекает в женщинах прежде всего женственность, а женщин в мужчинах — мужество («крайности сходятся»); но в процессе дальнейшего выбора все большее значение приобретают черты ума и характера, оцениваемые, как правило, по принципу внешнего дополнения («сходное притягивает сходное»).

Выше мы видели, что число степеней свободы автомобилиста ограничивается числом степеней свободы других автомобилистов, а также пешеходов и прочих систем, участвующих в уличном движении. Всякое ограничение разнообразия реализуется при участии другого разнообразия, выбор — при участии других выборов, решение — на основе других решений. Стратегия управления должна стремиться к такому ограничению разнообразия в системе, которое позволило бы увеличить разнообразие в метасистеме и сделать оптимальный выбор (принять оптимальное решение), исходя из принципа внешнего дополнения.

ГЛАВА 3

Индивид и общество

Люди существуют друг для друга.

Марк Аврелий

Современная научно-техническая революция не только порождает множество новых проблем, но и придает новую остроту целому ряду старых, в том числе проблеме взаимоотношений отдельного индивида и общества в целом.

Тема этой главы принадлежит, таким образом, к тем «вечным» темам, которые не стареют именно потому, что каждая новая эпоха, если не каждое поколение, переосмысливает их на новый лад, ищет для них новые решения, отвечающие духу времени. Но и в рамках одной эпохи такие решения оказываются разными для представителей различных социальных слоев, всегда — гласно или негласно — подчиняющих вопросы морали и этики интересам классовой борьбы.

На протяжении истории человечества росло сознание общности членов коллектива — сперва кровнородственного (семья, род, племя), затем территориального (община) и, наконец, производственно-социального. Сознание принадлежности к определенной социальной группе (классу, партии) все в большей мере пронизывало самосознание личности чувствами общественного и классового долга, патриотизма и т. д. Общественное сознание выступало при этом все больше как метасистема, дополняющая систему личного самосознания индивида и позволяющая ему в более широких рамках находить возможности решения своих личных проблем. Завершением этого развития вопреки противодействию сил, консервирующих классовую, расовую, национальную и индивидуалистическую разобщенность людей, послужит формирование нравственного самосознания человечества как целого.

ИГРА, ТРУД И ОТЧУЖДЕНИЕ

Решение проблемы разнообразия и его ограничения (выбора) носит в каждом случае многосторонний характер. Ибо эта же проблема решается одновременно для целого ряда сопричастных к ней лиц и обстоятельств. Каждое заинтересованное лицо стремится при этом к решению, удовлетворяющему его, но не обязательно также и всех других, а подчас и прямо противоречащему их устремлениям. Поэтому в конечном счете проблема решается с точки зрения теории игр многосторонней игрой с участием всех заинтересованных.

Все мы «родом из детства», и туда, в страну детства, уходят истоки игры. Вслед за педагогикой огромное значение игры в становлении человеческой личности начинает открывать для себя новая научная дисциплина — физиология эмоций. Один из ведущих специалистов в этой области, профессор П. Симонов, отмечает, что ребенок гораздо сильнее привязывается к человеку, хотя бы изредка играющему с ним, чем к тому, кто холодно и деловито удовлетворяет все его жизненные нужды. [См.: «Известия», 19 июня 1969 года.] Волшебная палочка игры превращает для ребенка все непонятное и чужое в понятное и близкое. Не удивительно, что он, в свою очередь, стремится превратить различные житейские ситуации в пьесы, а окружающих его людей — в партнеров по игре. Каждый, кому приходилось наблюдать за развитием ребенка, знает, что в первую очередь с игрой связано формирование и проявление его человеческой индивидуальности. Играя, ребенок учится ходить, разговаривать, читать, считать; играя, он приобретает первые трудовые навыки.

Игре принадлежит немалая роль и в жизни взрослого человека. Это и спортивные игры, занимающие все больше места в досуге нашего современника, и театр, кино, телевидение, музыка. Но это также в большой мере и наука, начинающаяся с игры человеческого интеллекта с природой, которая бывает, по выражению А. Эйнштейна, коварной, но не злонамеренной. Это и организация управления вероятностными процессами — вплоть до политики и экономики, где уже разработан и успешно применяется сложный аппарат теории игр. Под игрой понимается при этом моделирование целесообразной деятельности, подчиненное определенным правилам. [Последние не возводятся, однако, в некую неприкосновенную догму. Английский политический деятель Г. Ласки заметил не без сарказма: «Там, где правила игры не позволяют выиграть, английские джентльмены меняют правила».]

Голландский буржуазный философ И. Хуизинга еще перед второй мировой войной выпустил книгу «О происхождении культуры из игры». В этой книге, снискавшей широкую известность, он детально развил мысль о том, что все виды культурной деятельности человека ведут происхождение от игры. В обоснование этой мысли автор приводил богатый историко-культурный материал, делая вывод, что именно игра сделала человека человеком и что в этом смысле его родовым именем должно быть не homo sapiens (человек разумный), а скорее homo ludens (человек играющий).

С такой точкой зрения нельзя согласиться, какое бы значение ни приобретали сегодня игровые модели управления производством, конкурентной борьбы или даже третьей мировой войны. Дело в том, что игра имеет ведущее значение лишь на ранних, детских ступенях развития человека, служа как бы подготовительной школой к систематической трудовой деятельности. Решающую же роль в становлении человека сыграла именно трудовая деятельность, труд. Школа труда с самого начала была суровой школой. Она безжалостно карала голодом и лишениями всякую нерадивость, неумелость, безынициативность. Кибернетик сказал бы, что процесс обучения в этой школе основывался на отрицательной обратной связи. [Отрицательная обратная связь сигнализирует о негативной реакции объекта управления или среды на действия управляющей системы.] И осуществлялось это обучение уже не в шутку, а всерьез, не на игровых моделях, а на реальных жизненных проблемах, подчас поистине проблемах жизни и смерти. Только труд заставил человека освободить свои передние конечности от функции ходьбы ради гораздо более разнообразных и сложных трудовых функций рук, заставил его распрямиться и расширить кругозор, обратив к звездам взгляд, прикованный ранее к земле. Только целенаправленное изготовление орудий труда обусловило развитие человеческого интеллекта как способности к опосредствованному и обобщенному мышлению, к ограничению разнообразия посредством выбора и принятия решений, к предвидению сначала близких, а затем все более отдаленных последствий своих действий. Наконец, только на этой основе могла появиться членораздельная речь для обмена информацией в процессе производственной кооперации, а с нею и отвлеченное мышление. Так, другими словами, развитие физического труда дало толчок развитию умственного труда, поднявшего на новую качественную ступень весь процесс труда в целом и завершившего становление человека разумного.

И лишь благодаря суровой школе труда этот человек создал и начал все шире применять в наши дни игровые модели и математическую теорию игр с использованием аналоговых и дискретных (цифровых) электронных машин. Вот почему игра является все же вторичным видом человеческой деятельности, дополняющим первичную трудовую деятельность. Это значит, однако, и то, что игра может ныне служить метасистемой, позволяющей находить принципиальное решение для проблем, заключенных в системе трудовой деятельности, подобно тому как вторая сигнальная система по принципу внешнего дополнения открывает пути к разрешению противоречий, возникающих в первой сигнальной системе.

Это обстоятельство может приобрести в дальнейшем весьма серьезное значение. Например, в сфере международной политики относительное равновесие противостоящих друг другу ядерных сил порождает ситуацию «ядерного тупика», которую можно в какой-то мере моделировать ситуацией «встречного блока» на волейбольной площадке. Развитие этой ситуации делает ядерную войну, а в конечном счете и войну вообще (в отличие от ее игровой модели), орудием дорогостоящего самоубийства для потенциального агрессора и, следовательно, негодным инструментом политики. [Подробнее об этом см.: Ю. М. Шейнин, Наука и милитаризм в США. М. Изд-во АН СССР, 1963, стр. 503.] На определенном этапе развития войну как средство решения международных споров могут заменить дипломатическая игра, конкурентная игра с природой (освоение космоса), наконец, международные спортивные состязания, приобретающие поистине нешуточное значение. [Проведение Олимпийских игр в Токио в 1964 году поглотило 3 миллиарда долларов — в полтора раза больше, чем создание атомной бомбы, которая разрушила Хиросиму.]

Научно-техническая революция неуклонно сокращает затраты общественно необходимого рабочего времени на расширенное воспроизводство всей массы товаров и услуг. Но чем больше досуга освобождает рост производительности труда, тем сложнее становится проблема использования свободного времени на благо, а не в ущерб развитию человеческой личности. И, судя по всему, в решении этой проблемы игре принадлежит немалая роль.

В отличие от игры труд — это сама целесообразная деятельность (а не ее модель), осуществляемая людьми, вооруженными орудиями производства и производственными навыками, и обращенная на преобразование предметов труда сообразно человеческим потребностям. Иначе говоря, труд — опять-таки в отличие от игры — рассчитан на достижение непосредственных практических результатов, не будучи при этом связан соблюдением каких-либо определенных правил; более того, наилучшие результаты в труде нередко достигаются за счет отступления от тех или иных рутинных приемов. [С точки зрения проблем автоматизации умственного труда особое значение имеет то обстоятельство, что как человеческий, так и машинный интеллекты являются прежде всего конденсатами трудовой эволюции человечества. Игровые элементы в системе «человеческий интеллект — машинный интеллект» носят производный характер, а не являются основополагающими.]

Уже на ранних этапах человеческой истории методом проб и ошибок было установлено, что эффективность общественного производства прямо зависит от развития разделения труда между членами общества и их специализации на выполнении определенных трудовых функций. Первоначальное разделение труда в обществе носило скорее биологический, нежели социальный, характер: это было стихийное половозрастное разделение труда между мужчинами и женщинами, с одной стороны, и между детьми, молодыми людьми, взрослыми и стариками — с другой. На последующих этапах развития половозрастное разделение труда, связанное с воспроизводством самого человека, дополнилось собственно социальным разделением труда, связанным с воспроизводством условий жизни общества. Именно здесь проблема чувства и долга выкристаллизовалась в проблему личного и общественного, получив вместе с тем более широкие рамки для своего решения. [«...Принудительная сила общественного труда требует от рабочего личного поведения, и тем самым каждому предоставляется выход в царство свободы». (М. Пришвин, Глаза земли, стр. 224.)]

Общественное разделение труда в собственном смысле прошло ряд этапов. Сперва скотоводство отделилось от земледелия, затем ремесло от сельского хозяйства (и город от деревни), наконец, торговля отделилась от материального производства, и купечество выступило предтечей класса буржуазии. Внутри этого общего разделения труда наметилось частное, совпадающее в значительной мере с профессиональным разделением труда в каждой сфере производства и в каждой отрасли. В свою очередь, внутри частного возникло единичное разделение труда, связанное преимущественно с техническим разделением труда по отдельным функциям и операциям внутри мастерской (цеха, лаборатории). [См.: К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 23, стр. 363—364, 371 — 372.] Вся эта вертикальная иерархия общественного разделения труда дополняется по горизонтали территориальным разделением труда внутри страны и международным — в ее внешних связях.

Все более разветвленное общественное разделение труда имело огромное значение для развития производительных сил. Еще философы древности превозносили его как божественное установление и источник всех благ, а буржуазные философы XVIII—XIX веков — как закон природы и основу общественного прогресса.

Но уже во второй половине прошлого века стала привлекать все большее внимание оборотная сторона медали — противоречия, сопутствующие развитию общественного разделения труда, и прежде всего трагедия уродующей личность специализации. Идеологи империалистической буржуазии возвели эту трагедию в такой же абсолют, как их предшественники — блага разделения труда. Принадлежность к последнему в истории человечества эксплуататорскому классу помешала им встать на более высокую точку зрения и обнаружить выход из противоречий того самого разделения труда, который оставался столбовой дорогой прогресса.

Это оказалось по плечу только марксизму-ленинизму, который объяснил как прогрессивную роль разделения труда в развитии общественного производства, так и цену, которой это было оплачено — порабощающее влияние разделения труда на личность. Маркс, Энгельс и Ленин вскрыли классовую природу общественного разделения труда в антагонистическом обществе, показав, как господствующие эксплуататорские классы со времен древности стремились в своекорыстных целях увековечить каждую новую ступень этого процесса в иерархии каст и сословий. Порабощение трудящегося уродливой специализацией — это, таким образом, не «закон природы», а предпосылка и органический элемент социальной системы, основанной на эксплуатации человека человеком.

Выражением этого является отчуждение, то есть превращение трудовой деятельности человека и ее результатов во враждебную ему и господствующую над ним силу, а самого человека — из субъекта в объект исторического процесса. «Вещи сидят в седле и скачут верхом на человечестве», — с горечью констатировал еще в минувшем веке американский философ и писатель Р.У. Эмерсон. Напоминая эти слова, современный американский ученый Э. Фромм писал: «Созданные нами обстоятельства сами консолидировались в силы, которые правят нами. Построенная нами техническая и бюрократическая система подсказывает нам, что делать, принимает за нас решения. Быть может, нам не грозит опасность стать рабами, но нам грозит опасность стать роботами, и под угрозой находятся человеческие ценности нашей традиции — цельность, индивидуальность, ответственность, разум и любовь. Говорить об этих ценностях все более и более становится пустым ритуалом». ["...Daedalus", Fall 1960. С пронзительной, щемящей силой, ущербное мироощущение человека, раздавленного отчуждением в буржуазном обществе, передал известный писатель Франц Кафка (1883—1924). Его романы «Процесс», «Замок», а также многие рассказы и притчи напоминают кошмарные сны, когда спящего гнетет и душит непомерная тяжесть чуждых его пониманию сил и обстоятельств.]

В классовом обществе отчуждение развивается в многоплановое явление. Оно охватывает прежде всего социальную деятельность вообще и трудовую — в особенности. Разделение труда приковывает людей точно галерных рабов к определенной сфере производства, к определенной профессии, к определенному сословию и заставляет их обмениваться продуктами своего труда, превращающимися таким образом в товары — носители меновой стоимости. При этом товаропроизводитель чем дальше, тем больше теряет контроль над своим продуктом, который отчуждается от него, обретает самостоятельное существование и может даже быть использован против интересов своего творца. Оружие, будучи продано, может быть обращено против самого оружейника, его родных и близких. Но в условиях все более острой конкурентной борьбы между товаропроизводителями всякий товар становится оружием. Своей вершины отчуждение социальной деятельности достигает при капитализме, когда товаром, отчуждаемым от товаропроизводителя, выступает его собственная рабочая сила. Производимые ею средства производства противостоят трудящемуся как капитал, как овеществленный труд, питающийся соками его живого труда.

С этим неразрывно связано отчуждение собственности. «Но разве наемный труд, труд пролетария, создает ему собственность? Никоим образом. Он создает капитал, т. е. собственность, эксплуатирующую наемный труд, собственность, которая может увеличиваться лишь при условии, что она порождает новый наемный труд, чтобы снова его эксплуатировать... Современная буржуазная частная собственность есть последнее и самое полное выражение такого производства и присвоения продуктов, которое держится на классовых антагонизмах, на эксплуатации одних другими». [К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 4, стр. 438.]

В свою очередь отчуждению социальной деятельности и собственности сопутствует отчуждение государства. Механизм государственной власти, созданной для защиты интересов эксплуататорских классов и отчужденной ими у трудящихся собственности, сам превратился в мощный фактор отчуждения общественно-политической жизни от жизнедеятельности масс и каждого человека в отдельности. Выражением этого является бюрократизм государственного аппарата, этого, по выражению основоположников марксизма, «суррогата коллективности», противостоящий каждому гражданину как чуждая и враждебная ему сила. [Иначе говоря, в государстве общество получило взамен биологического социальный механизм управления, но механизм внешнего управления, отчужденного от управляемой системы и ее элементов. На последующих этапах общественного разделения труда это выявилось в полной мере.]

В известной мере интегральным выражением всех этих аспектов отчуждения выступает в капиталистическом обществе извращение отношения между субъектом и объектом. В условиях разобщенности носителей социальных подсистем — производительных сил и общественных отношений — человек становится объектом производственного процесса, а субъектом становится его овеществленный (и отчужденный) труд, капитал. Товар, его производство и продажа превращаются в фетиш; высшее выражение этот товарный фетишизм получает в обожествлении «товара товаров» — золота и представляющих его денег. Именно нажива становится целью общественного производства, а человек низводится до простого средства, служащего этой цели.

Отчуждение находит многообразное преломление и закрепление в области идеологии и культуры. Системы религиозных и иных догматов, кастовых и сословных предрассудков и т. п. оправдывают и увековечивают отчуждение социальной деятельности, собственности, государства от активной жизни человеческой личности. Извращение отношения между субъектом и историческим процессом причудливо преломляется в оторванном от реальной жизни искусстве абсурда.

Лишь всемирно-исторический переход от капитализма к коммунизму кладет конец отчуждению, позволяет преодолеть его. Традиционный конфликт между свободой и необходимостью, между чувством и долгом, между личностью и обществом получает, наконец, радикальное решение. [Решающее значение имеет здесь новый этап общественного разделения труда, связанный с научно технической революцией и обособлением научной деятельности. (См. «Политическое самообразование». 1970, № 6.]

СМЫСЛ ИНДИВИДУАЛИЗМА

Конфликт между личностью и обществом в разные эпохи и разными людьми решался по-разному, либо в пользу личности, либо в пользу общества. В первом случае верх брал индивидуализм, во втором — коллективизм. Но эти противоположности всегда взаимно проникали друг в друга, и демаркационная линия между ними не была абсолютной. Короли, полководцы и другие исторические личности антагонистического общества опирались на такое разделение труда, которое позволяло им культивировать индивидуализм для себя и коллективизм — для отчужденных от активной исторической деятельности народных масс. Последние же, в свою очередь, привыкли отождествлять те или иные изменения в своем положении с приходом и уходом определенных исторических личностей (царизм и т. п.) и еще больше — мифических личностей (христианство и другие виды мессианизма).

В конце концов стало пробивать себе дорогу сознание того, что человеческая личность есть лишь часть целого — человечества в его конкретной общественной форме. Еще немецкий публицист Людвиг Берне, современник Гёте, писал, что человек может обходиться без многого, но только не без людей. Но лишь развитие классовой борьбы, потребовавшее объединенных коллективных действий угнетенных, по-настоящему выявило примат коллективизма перед индивидуализмом. «Если человек по природе своей общественное существо, — отмечал К. Маркс, — то он, стало быть, только в обществе может развить свою истинную природу, и о силе его природы надо судить не по силе отдельных индивидуумов, а по силе всего общества».

Было бы, однако, серьезной ошибкой, исходя из этого, выплескивать вместе с водой ребенка и отрицать за индивидуализмом какой бы то ни было рациональный смысл и право на существование. Системный подход подсказывает нам, что индивидуализм представляет собой ценный и полезный инструмент регулирования разнообразия в социальной системе.

С точки зрения личности индивидуализм дает полезное ограничение разнообразия. Человек должен, сообразуясь с реальными условиями, делать выбор, принимать решение относительно своей профессии, места жительства, работы, друзей, спутника или спутницы жизни и т. п. Иначе говоря, он должен ограничивать круг условий, в которых реализуются его задатки, раскрываются способности, с большей или меньшей полнотой осуществляется потенциал его личности.

Вообще, как верно заметил Пришвин, индивидуальность и личность не одно и то же. «У древних то, что мы называем теперь «индивидуальностью», называлось «смертными», а «богами» то, что мы теперь называем в человеке «личностью». Борьба за личность, — подчеркивает писатель, — должна быть борьбой против «ячества». «Самое трудное в борьбе за первенство — борьба со своей индивидуальностью: ее надо побороть так, чтобы люди на нее не обращали никакого внимания и видели одно только дело».

В противовес ограничению разнообразия в личном плане с точки зрения общества индивидуализм дает не менее полезное увеличение разнообразия. Именно потому, что выбор, сознательно или бессознательно делаемый каждым человеком, обусловливает своеобразное развитие его личности под неповторимым воздействием обстоятельств, общество в целом, человеческий коллектив, получает требуемое разнообразие человеческих потенций. Тем самым он получает соответствующее количество степеней свободы, позволяющее ему гибко и активно адаптироваться к условиям бытия, преобразуя их в нужном направлении. Разумеется, при этом речь идет лишь о потенциальных возможностях, реализация которых обусловлена конкретными обстоятельствами, в частности уровнем развития производительных сил и производственных отношений, достигнутым этапом общественного разделения труда и моментами отчуждения. Так, противоречие разделения труда, которое не сумели объяснить буржуазные философы, заключается в том, что, ограничивая разнообразие и степени свободы отдельного человека, оно за счет этого увеличивает разнообразие и степени свободы общества в целом. [Интересно, что подобное же регулирование разнообразия наблюдается согласно новейшим иммуноморфологическим исследованиям во взаимоотношениях между организмом и отдельной клеткой. Функциональная специализация последней осуществляется или, наоборот, подавляется в точном соответствии с нуждами дифференциации организма в целом. Важным практическим применением этого открытия является, например, искусственное выращивание кроветворных клеток спинного мозга, пересадка которых имеет жизненное значение при лечении лучевой болезни.]

Наиболее выпукло это видно в научной деятельности, обособление которой венчает собой историю общественного разделения труда. По словам Г. Башера, «ученые по необходимости должны были пожертвовать некоторой долей своего высокоценимого индивидуализма, чтобы приспособиться к быстрому росту науки и особенно ее применения к повышению уровня жизни людей, благосостояния человечества». [Н.Н. Busher, Scientific Man. N. Y., I960, p. 59.]

Идет ли речь о биологической или социальной системе, ее устойчивость определяется тем, насколько точно сбалансировано равновесие между ограничением и увеличением разнообразия на разных ее уровнях. Наглядным биологическим примером того, насколько пагубно нарушение такого равновесия, могут служить раковые заболевания. Но и общественная система не гарантирована от подобного же смещения равновесия в сторону злокачественных специализированных новообразований. История фашизма наглядно показала, что индивидуализм в условиях империалистического строя может сбиваться на такое «регулирование разнообразия», которое оказывается пагубным как для личности, доводимой до предела моральной деградации, так и для общества, приходящего на грань политического и идейного банкротства. В противовес коллективизму репутация индивидуализма делается, таким образом, все более сомнительной; особенно ощутимый урон нанесла ей философия воинствующего индивидуализма, который еще до прихода к власти фашистов проповедовали Шопенгауэр, Ницше, Шпенглер, Бердяев, Б. Кроче и др., а с другой стороны — анархисты. Так получилось потому, что эту философию взял на вооружение последний в истории эксплуататорский класс — империалистическая буржуазия. В отличие от своих предшественников она постаралась превратить индивидуализм из философии для себя в философию для всех, рассчитывая с его помощью расчленить, разрознить, «атомизировать» трудящиеся массы и таким путем ослабить их революционный натиск.

Но философия индивидуализма с едкостью фтора разъедает основы самого капиталистического общества. Об этом свидетельствует массированный рост преступности, многократно опережающий темпы роста населения. Об этом же говорит и эрозия политических институтов этого общества, разъедаемых коррупцией. Рост движения против вьетнамской войны вызвал в США сетования на пагубное влияние индивидуализма со стороны... представителей военной машины. Так, полковник Хейс и лейтенант-полковник Рем писали в журнале Института военно-морских исследований: «Упор на индивидуализм сопровождался растущим скептицизмом в отношении существующих стандартов и нравов... Чину, возрасту и положению оказываются лишь немногие из внешних знаков уважения, считавшихся нормальными два поколения назад. Даже закон рассматривается как ограничение, которым можно пренебречь, если он препятствует достижению некоторой желанной цели... Жесткая субординация военной организации находится почти в полном противоречии с этой нарастающей тенденцией [„U.S. News and World Report", 17 June, 1969.]

ПОПРАВКА НА КОЛЛЕКТИВИЗМ

Поступательный ход общественно-исторического развития требует дополнительных гарантий, дополнительных регуляторов разнообразия в социальных системах, способных нейтрализовать отрицательные тенденции индивидуализма.

Естественным внешним дополнением к индивидуализму, позволяющим оптимизировать регулирование разнообразия в социальной системе, является его метасистема — коллективизм. В интуитивном понимании этого сошлись люди самых различных эпох и мировоззрений. Ведь подобно тому, как только в условиях земной биогеносферы смог развиться род человеческий, получивший здесь все необходимое и. достаточное для своего прогресса вплоть до выхода в космос, лишь в общественной среде смогла развиться человеческая личность.

Еще в античном обществе примат общественного перед личным был непререкаемым. Служение «общему делу» (res publiса — латин., отсюда понятие «республика») ставилось превыше всего [«Для граждан гораздо полезнее, — писал римский историк Фукидид, — когда процветает все государство в целом, а не когда отдельные лица преуспевают, целое же разрушается». Известна также формула римского сената «Да позаботятся консулы о том, чтобы государство не понесло ущерба!»], а худшим видом наказания в древних Афинах считался остракизм — изгнание из общины. [Эта санкция использовалась в качестве своеобразного средства политического регулирования жизни афинской рабовладельческой демократии «Совершенно очевидно, — замечает Б. Данэм, что афиняне опасались чрезмерного роста авторитета какого либо одного руководителя, и периодически применявшийся ими метод остракизма в отношении отдельных выдающихся лиц во многом способствовал смягчению внутренней борьбы». (Е. Данэм, Герои и еретики. М.. «Прогресс», 1967 стр. 55.)] Личные потребности должны уступать место общественному, говорил известный ученый и государственный деятель Древнего Рима Плиний Младший. [На примере самого Плиния видно, однако, насколько разным содержанием может наполняться этот принцип и отсюда насколько мало он сам по себе что либо гарантирует. «Плиний Младший, — пишет Данэм, — ...в бытность свою прокуратором провинции Вифиния в 112 году н. э пытался найти для себя правильную политическую линию, колеблясь между сознанием служебного долга и чувством отвращения к тем последствиям, которые влекло за собой выполнение этого долга». (В. Данэм, Герои и еретики, стр. 125.)] «Зажженную свечу ставят не под спудом, а в подсвечник, чтобы светила всем», — писала библия. Эти же мысли разделялись и восточной мудростью. «Не людей сотворили ради тебя, а тебя создали для людей», — гласит персидское изречение.

Когда вкушаешь ты плоды из сада,

Взращенного трудом людей чужих,

И самому тебе подумать надо,

Как посадить деревья для других.

(Масуд Сад Салман. Перевод с персидского Н. Гребнева.)

Но при всем этом примат общественного в антагонистическом обществе — обществе порабощенного человека, разделения труда, обществе отчуждения — никогда не был абсолютным. В периоды социальных потрясений и революционной ломки на передний план снова и снова выдвигался индивидуализм. Принимая крайние, воинствующие формы, этот индивидуализм оказывался далек от конструктивного регулирования разнообразия; его функцией становилось отравление трупным ядом свергнутых классов их победителей и преемников. Равновесие между личностью и обществом резко нарушалось: гипертрофия разнообразия на уровне личности, лишившейся дара рационального выбора, разумного самоограничения, оборачивалась столь же патологическим уменьшением разнообразия на уровне общества в целом. Такие вспышки индивидуализма не могли быть длительными, поскольку они шли вразрез с потребностями самосохранения социального организма, но зато они были крайне болезненными и отбрасывали каждый раз человеческую цивилизацию на столетия назад. [Поучительно сопоставить в этом плане горделивое заявление египетского фараона эпохи расцвета «Я был Нилом для своего народа» — и уже цитировавшийся диалог господина с рабом эпохи упадка Вавилона «Благодеяние моей стране хочу я сделать. — Так сделай, господин мой, сделай Человек, окапывающий благодеяние стране, найдет себе благодеяние в роще бога Мардука. — О раб! Я не хочу оказывать благодеяние моей стране! — Не оказывай, господин мой. Не оказывай. Подымись на холмы разрушенных городов. Пройдись по развалинам... и посмотри на черепа людей... Кто из них был владыкой зла и кто — владыкой добра?»]

Неправильно было бы считать, что вспышки индивидуализма, замена примата общественного приматом личного принадлежат истории. Культ крайнего индивидуализма характерен и для реакционной идеологии наших дней, он пронизывает культуру и искусство буржуазного мира, выливается в попрание элементарных корм человеческого общежития, в небывалый рост преступности. Делясь впечатлениями о поездке по своей стране, американские социологи Э. Ниринг и С. Ниринг писали, что они оказались среди людей, охваченных тревогой и страхом, живущих в обстановке напряженности, сбитых с толку сомнениями и противоречиями, мучимых неуверенностью и всеобъемлющим чувством ненадежности своего положения, которое не просто мучает их, это их опустошает. Моральное опустошение в обществе отчуждения особенно болезненно испытывает молодежь. [Это ярко показано, в частности, в книге А. Верта «Америка сомневается».]

Путь к преодолению отчуждения во всех его формах, а тем самым к радикальному устранению патологического индивидуализма пролегает через восстановление и упрочение примата общественного в качестве единственно надежной гарантии гармонического развития личности. Так называемые личные проблемы человека имеют все более широкие социальные связи, охватывающие множество других людей. Во внешних связях личности участвуют также различные организации и учреждения. Значит, в пределах своей собственной, индивидуальной системы отдельный человек просто не в состоянии решить даже, казалось бы, узколичные проблемы. Отмечая, что богатство личности определяется богатством ее общественных отношений, основоположники научного коммунизма писали, что «только в коллективе индивид получает средства, дающие ему возможность всестороннего развития своих задатков, и, следовательно, только в коллективе возможна личная свобода».

В социалистической общественной системе устраняется сама основа отчуждения — уродующее человека разделение труда — и появляется реальная возможность гармонии интересов личности и общества. [Интересно, своеобразно преломляется системное понимание соотношения личного и общественного у Пришвина. «Вдруг понял, — пишет он, — что слово «общество» заменяет нам теперь то, что раньше называли человеком. То самое, над чем я тружусь уже несколько лет: назвать одним словом всего человека (весь человек в одном лице в противоположность сверхчеловеку). Но только теперь у нас часто под словом общество понимают организацию, между тем как всего человека я представляю себе как организм». «Две силы формируют мир, действуя одна в сходстве, другая в различии. То, что в сходстве идет, мы сознаем как законы. То, что в различии, — как личности... Это и есть основной закон жизнетворчества». «Наша идея, наше государство живет той личной энергией, которая содержится в каждом из нас, как запас, как сокровенное достояние каждого». (М. Пришвин, Глаза земли, стр. 293, 266 — 267, 156, 186.)] Разумеется, отчуждение, формировавшееся на протяжении столетий, невозможно ликвидировать полностью за считанные годы или десятилетия. Но путь к этому открыт, открыт впервые в истории человечества.

В новом обществе дополнительная роль коллективизма в отношении индивидуализма и регулируемого с его помощью разнообразия социальной системы есть, по существу, роль механизма обратной связи. Общее благо членов общества — тот критерий, который позволяет однозначно оценивать поведение каждого из них в отдельности и корректировать его в случае необходимости. Коллективизм удерживает, таким образом, в полезных пределах разнообразие социальной системы, увеличиваемое индивидуализмом, отсекая все ненужное и вредное. При этом он уравновешивает действие индивидуализма и в том отношении, что придает действительно целесообразный характер ограничению разнообразия на уровне индивида, производимому им выбору.

«Объединенная коллективная воля, объединенная сила, коллективная планомерная согласованная работа — вот вехи на пути к современной культуре», — писал вскоре после Октябрьской революции русский ученый-химик П.И. Вальден. [Цит. по кн.: «Организация научной деятельности». М., «Наука» 1968, стр. 158.]

Научная деятельность явилась той сферой, где построение нового, социалистического общества внесло наиболее примечательные поправки в творческий процесс. Уже в январе 1918 года А.В. Луначарский по поручению В.И. Ленина обратился к Академии наук с предложением о сотрудничестве. В ответ на это обращение президент академии и ряд известнейших ученых заявили о своей готовности включиться в созидательные усилия молодой Советской республики, в изучение производительных сил страны.

Характерно при этом, что сами ученые отказались от уединения в пресловутой «башне из слоновой кости», предпочтя ей живое участие в коллективной работе. В тяжелейших условиях гражданской войны и разрухи возникли десятки научно-исследовательских институтов и с ними — необходимость координации и планирования работы ученых. Осуществление этого далось нелегко. Поначалу самая мысль о планировании научного поиска многим из них казалась нелепой. Но жизнь взяла свое. Уже к концу 1920 года ученые Академии наук высказались за целесообразность планового начала в исследовательской работе и сами приняли действенное участие в разработке планов развития науки и народнохозяйственных планов.

Этот исторический пример весьма знаменателен. XX век — век научно-технической революции — не случайно явился также веком коллективов, а не «веком масс», как его окрестили некоторые западные социологи. Именно коллектив — организованное, сплоченное единой волей, единой идеей сообщество людей, а не аморфная, разрозненная и темная толпа — выступает ныне субъектом исторического процесса. Ибо только коллективный разум, коллективная воля в состоянии справиться с решением сложнейших задач, выдвигаемых жизнью современного общества. И только в коллективе и через коллектив может ныне реализоваться творческий потенциал индивида.

«Некоторые говорят, — замечал Пришвин, — что нужно жить для себя, другие учат жить для ближних, а я думаю, каждому следует найти такую точку применения сил, чтобы жизнь для себя сама собой выходила жизнью для ближних, для дальних, для всех. Да, наверно, так огромное большинство людей и живет для всех под предлогом личного удовлетворения. Особенно это выразительно ясно в отношениях пола, вначале эгоистических до драки с противником, а потом приводящих к жизни для семьи, для общества, для государства».

Итак, проблема «индивидуум и общество» имеет не статическое, а динамическое — точнее, диалектическое — решение. Оно идет в том же направлении к более высокой системе, объединяющей науку и общество.

Для того чтобы «принцип оптимизма» действительно позволил преодолеть противоречия системы «человеческий интеллект — машинный интеллект», необходимо прежде всего правильно выбрать метасистему. Критерием правильности выбора является способность дополненной таким образом системы разрешить свои противоречия, то есть обеспечить собственное выживание и совершенствование.

ВЫБОР МЕТАСИСТЕМЫ

ГЛАВА 4

Информационно-коммуникационный взрыв

Беседа — искусство, в котором соперником человека выступает все человечество.

Р.У. Эмерсон

На заре человечества структура производительных сил была предельно проста. Она исчерпывалась непосредственным производителем и орудием его труда. С течением времени навыки обращения с орудием развились в самостоятельный элемент производительных сил, приобретший характер научно-технической информации. По мере того как усложнялся процесс общественного производства, включая самого человека, орудия его труда и используемые в процессе труда силы природы, эти элементы информации развивались в технику, технологию и науку. Последняя обрела самостоятельность в процессе восхождения человеческого разума от конкретного к абстрактному. Рядом с науками о природе возникли науки об обществе и о самом человеческом мышлении. Наряду с научно-технической появилась экономическая, политическая, культурная и прочая информация. Прогрессирующее усложнение формирующейся системы общественных производительных сил вызвало необходимость дополнения ее новым самостоятельным элементом — организацией общественного труда и производства. На базе накопленной информации и развитых средств общения организация призвана окончательно придать производительным силам характер системы, состоящей из функционально взаимосвязанных элементов.

ПЕРЕВОРОТ В СРЕДСТВАХ ОБЩЕНИЯ

Марсианские астрономы, пишет действительный член Академии наук Эстонской ССР Г. Наан, если бы они существовали, могли бы столетиями спорить, есть ли жизнь на Земле. Но эти споры легко разрешило бы радионаблюдение. Радиоизлучение Земли на метровых волнах возросло за последние десятилетия в миллион раз, сделав нашу планету вторым после Солнца по мощности радиоисточником солнечной системы. И причина этого — стремительное развитие телевидения. [«Неделя», 1968, № 9.]

Революция в производстве информации всех видов и в ее передаче, в средствах связи и транспорта поистине преобразила облик земной цивилизации. Она по праву стала ведущим, магистральным направлением революции в общественных производительных силах, происходящей во второй половине XX столетия.

В главе 2 мы уже касались понятия «информация» применительно к кибернетическим системам. Мы отмечали, что оно в определенном смысле соответствует понятию «разнообразие», имея общую с ним единицу измерения — бит. Теперь настало время обратить внимание на то, что без неуклонного накопления информации, знаний о мире человек не смог бы увеличить разнообразие своей интеллектуальной деятельности до нынешних масштабов. Вместе с тем он не смог бы достаточно целеустремленно ограничивать это разнообразие, принимая каждый раз рациональные решения, активно приспосабливаясь к среде и переделывая ее в своих интересах. Только накопление информации дало человеку такое количество степеней свободы в его деятельности, каким не располагает ни одно из известных нам живых существ. [«Основное понятие, то, за чем сейчас больше всего гонится техника, уже не энергия, а информация, сохранение формы сигнала»,— пишет академик Наан.

Разумеется, мир неисчерпаем, и он далеко еще не познан; считают, например, что современной ботанике известна едва половина всех видов растений, живущих на нашей планете. Тем не менее мир сегодняшнего человека насчитывает, по некоторым оценкам, свыше 4 миллионов названий (терминов), причем это число увеличивается на 200 тысяч ежегодно. Информация, усваиваемая школьником наших дней, в отношении разнообразия значительно превосходит ту, которой владели признанные мудрецы прошлого. Это не означает, впрочем, что сегодняшний школьник превосходит их и в отношении выбора — одного из главных свойств интеллекта.] Получив в наследство от эволюции сушу в качестве природной основы своей жизнедеятельности, человек, вооруженный знаниями и опытом, покорил водную, затем воздушную и, наконец, космическую стихии, создал земледелие, приручил домашних животных, развил ремесла, построил города, изобрел торговлю, посвятил себя научным исследованиям и художественному творчеству, занялся разумной организацией своей жизни.

Говоря здесь «человек», мы имеем в виду, конечно, все человечество. Как показал еще Ф. Энгельс, человеческий мозг смог развиться лишь в процессе общественного труда, требовавшего тесного общения между его участниками. На определенной ступени развития человеческого мышления в силу этого общения возникла членораздельная речь. Представления о мире кристаллизовались в понятия, выражаемые — сообщаемые — в словах, которые складывались в предложения. Это, в свою очередь, дало мощный толчок интеллектуальному прогрессу людей. Слово — сигнал развивавшейся у них второй сигнальной системы — возвысило человека над животным царством; недаром Слово — Логос (греч.) — стало предметом культа древних религий и синонимом мудрости. В то же время членораздельная речь в огромной мере повысила интенсивность общения людей, открыв простор развитию общественного разделения труда, а с ним — быстрому прогрессу производительных сил.

Процесс создания, накопления и передачи (сообщения) информации с самого начала имел, следовательно, общественную природу, а общественный прогресс был неотделим от информационного процесса. Информационный же процесс включил в себя не только функции создания и накопления информации, но и функцию ее передачи — сообщения — в рамках единой системы. Средства сообщения, или коммуникации, лишь постепенно дифференцировались на средства транспорта и средства связи. Но и поныне средства коммуникации принимают новый вид на каждом очередном этапе расширения и обновления научной, технической, экономической и т. д. информации и на ее основе. В этом смысле можно говорить как о едином целом о революции информации и коммуникаций, о перевороте в средствах общения.

К настоящему времени уже имеется немало частных прогнозов в отношении дальнейшей эволюции различных средств информации и коммуникаций. Задача состоит теперь, на наш взгляд, в объединении их в систему, анализ которой может пролить свет на перспективы будущего развития.

Эта задача облегчается тем, что средства общения системны по самому своему характеру, то есть они воздействуют на отдельного человека и общество в целом в тесной взаимосвязи. Этимологическое родство понятий «сообщение», «общение» и «общество», таким образом, отнюдь не случайно: оно отражает их генетическую взаимосвязь и взаимообусловленность. Общение (коммуникация) служит обычно передаче сообщения (информации); общество в определенном смысле не было бы возможно без общения между его членами при решении общих задач. Понятна поэтому ключевая роль средств общения в будущем социальном развитии по мере растущего обобществления производства и распределения, то есть приведения формы присвоения в соответствие с общественным характером производства.

Взаимопереплетение средств информации и коммуникации образует единую сложную и высокодинамичную систему — информационно-коммуникационную инфраструктуру современного общественного производства. Она в растущей мере обусловливает сегодня развитие всех прочих его систем, производительных сил в целом. Известную параллель этому мы находим в природе, где механизм биологической эволюции неуклонно повышает значение центральной и периферийной нервной системы в обеспечении приспособляемости и выживания наиболее высокоорганизованных видов.

Система средств общения складывалась на протяжении многих тысячелетий, но складывалась не равномерно, а с ускорением, возраставшим с приближением к нашему времени. Миллионы лет ушли на создание языка жестов, сотни тысяч — на развитие звуковой речи, десятки тысяч — на изобретение письменности, тысячи лет — на изобретение книгопечатания и почты. Затем дело пошло скорее. В течение всего нескольких веков Нового времени появились газеты и журналы, телеграф и телефон; паровые суда пришли на смену парусным, стала расти сеть железных дорог, появились первые автомобили и самолеты. Наконец, за считанные десятилетия Новейшего времени получили повсеместное распространение радио и телевидение, человек приступил к освоению космического пространства. Настоящим «венцом творения» стало (по крайней мере, на обозримое будущее) создание мощного усилителя умственных способностей человека — ЭВМ.

Для истории техники типична ситуация, когда новая машина или устройство заменяет и полностью вытесняет старую. Иначе протекала эволюция средств общения, где вновь изобретенные средства не столько вытесняли, сколько дополняли собой существующие. Это можно объяснить лишь тем, что соответствующие потребности общественного производства были необычайно разнообразны и поистине неутолимы. Такого рода особенность сыграла немалую роль в формировании из отдельных средств общения цельной взаимосвязанной системы. И хотя этот процесс растянулся на многие тысячелетия, нарастающее ускорение придало ему в XX веке характер революционного переворота, небывалого по размаху и глубине.

Подготовка к перевороту шла исподволь. Каждое новое средство общения, дополняя собой имевшиеся, оказывалось их мощным усилителем. Не заменяя их собой, оно, наоборот, придавало им новую жизненную силу. В результате общий потенциал формирующейся системы средств общения неуклонно увеличивался. Звуковая речь не вытеснила язык жестов, но резко увеличила смысловую, информационную нагрузку каждого жеста, устной речи в целом. Письменность, в свою очередь, существенно усилила звуковую речь, позволив ей действовать на расстоянии, недоступном для человеческого голоса, и во времени, измеряемом жизнью не одного, а многих поколений.

Особое значение имело изобретение книгопечатания. Основной эффект усиления состоял здесь в массовости и многократности сообщений, в создании единой платформы общения для всех умеющих читать, в закладке основ всемирной библиотеки всех времен и народов. [Этот процесс шел с большим ускорением. За последние 25 лет в мире было издано около 30 миллионов книг — столько же, сколько за 500 лет после изобретения Гутенберга («За рубежом», 1969 № 19, стр. 27.)] В технологическом отношении печатный станок дал импульс стандартизированному массовому производству — вплоть до печатных схем радиоэлектроники. Но вместе с тем возник и штамп, ограничивающий то самое многообразие человеческого интеллекта, которое сделало возможным распространение грамоты.

Благодаря книге образование стало широкодоступным, и это оказало немалое влияние на повышение производительности труда, на общее ускорение темпов производства и всей жизни общества. Появился массовый спрос на ускоренную доставку новостей, и предложение не замедлило последовать. Почта интенсифицировала обмен информацией частного, а пресса — общего (регионального, национального и международного) характера. Наметилось деление информации и самих средств общения на микро- и макроуровень, опять-таки не взаимоисключающие, а взаимодополняющие друг друга, делая систему средств общения все более всеобъемлющей.

В том же направлении действовали новые, электрические средства связи. Телеграф резко ускорил передачу срочных сообщений на самые отдаленные расстояния; лаконизм «телеграфного стиля» вместе с обостренным чувством срочности вошел в жизнь масс населения и в литературу (а через нее — в театр и особенно кино), нанеся ощутимый удар по патриархальщине и «растительному» образу жизни. Телефон сделал общение небывало гибким и мобильным, насколько позволяла проводная связь, и очень скоро стал необходимейшей частью не только военно-штабного, но и конторского оборудования, а затем — и частных квартир. [Почтовая и особенно телеграфная связь, сами еще сравнительно недавно вызвавшие переворот в передаче информации, теперь теснятся радиотелефонной и радиотелевизионной связью. В этой своеобразной «борьбе за существование» возникают гибридные виды, отличающиеся повышенной жизнеспособностью: телетайп (гибрид телеграфа и телефона), видеофон (гибрид телефона и телевизора), фототелеграф. Телефон оснащается магнитофонной приставкой («электронный секретарь»), телевизор — видеомагнитофоном и магнитоскопом, позволяющими записывать и воспроизводить теле- и кинофильмы, а также и множительным устройством, автоматически репродуцирующим изображения и тексты.]

Развитие новых средств передачи информации потребовало усовершенствования средств ее фиксации. Целям оперативной фиксации акустической информации послужило изобретение фонографа и магнитной записи звука, а визуальной — фотографии и позднее кинематографа. Структурная основа системы общения сделалась более стабильной, и это открыло новые возможности для ее функционального совершенствования. Создание электроники позволило осуществить практически мгновенную передачу на неограниченные расстояния сначала звука с помощью радио, а затем изображения с помощью телевидения. Мгновенность и одновременность передачи сообщений на макроуровне, от немногих к многим, при растущей вездесущности радио и телевидения и превращении большинства населения в постоянных радиослушателей и телезрителей сделали эти новейшие средства общения (как прессу — до них) мощным рычагом государственной власти, а также экономического, политического и идеологического влияния.

В систему средств общения входят и все виды транспорта. Ведь до появления электрических средств связи сообщения передавались почти исключительно (если не считать световой телеграф и голубиную почту) с гонцами-нарочными, передвигавшимися на лошадях или по воде. И в наши дни почтовые отправления транспортируются по железной дороге либо по воздуху. Грузовой транспорт также выполняет важную функцию в сфере общения. Перевозимые им товары не просто меновые стоимости, но и материальные носители соответствующей технико-технологической и эстетической информации. Поэтому, хотя транспорт и образует особую систему, его прогресс от медлительных, неповоротливых и ненадежных средств прошлого к стремительным, гибким и надежным современным средствам внес заметный вклад в интенсификацию общения. [Экономическая, да и политическая роль транспорта быстро возрастает вместе с такими техническими характеристиками, как скорость и грузоподъемность.] Определенное синтетическое завершение это развитие получает в космических аппаратах, которые — по крайней мере, на нынешнем начальном этапе — выполняют функции не столько транспортных средств, сколько средств информации. Особенно мощным усилителем выступают искусственные спутники связи, ретранслирующие радио- и телевизионные передачи, телефонные разговоры из одного конца планеты в другой. Уже в ближайшие десятилетия это значительно повысит общий потенциал системы средств общения на нашей планете и, возможно, создаст предпосылки для установления контактов с инопланетными цивилизациями.

ИНФОРМАЦИОННЫЙ КРИЗИС И ЭВМ

Во всех сферах жизни общества научно-техническая революция порождает первоначально больше проблем, чем оказывается в состоянии разрешить. И сфера средств общения не является исключением.

Наращивание потенциала системы общения заметно опередило организацию управления ею. Непосредственным выражением этого явился нынешний информационный кризис. Сущность его, вообще говоря, заключается в том, что производство информации опережает возможности ее своевременной переработки и использования, а рост информационного шума опережает рост информации в собственном смысле. [Задача выбора необходимой информации из мирового информационного потока, куда ежегодно вливается около 7 миллиардов страниц печатного текста, становится с каждым поколением неизмеримо более сложной. Даже самый педантичный научный работник успевает сегодня знакомиться не более чем с 1/10 частью литературы, выходящей в мире по его специальности. Подсчитано, что более половины фонда крупнейшего в СССР книгохранилища — Государственной библиотеки имени В.И. Ленина — остается втуне: миллионы названий поступающих сюда книг никогда не запрашиваются ни одним читателем! Вероятно, анализ массива этой неиспользованной литературы мог бы подсказать немаловажные выводы.] Цифры, иллюстрирующие масштабы этого кризиса, уже неоднократно приводились в литературе. Достаточно сослаться на практику американской промышленности, где исследовательский проект, оцениваемый до 50 тысяч долларов, считается более рентабельным осуществить заново, нежели вести поиск имеющейся готовой информации. Доминирующие методы оценки информационной деятельности по объему публикаций при отсутствии объективных критериев их качественной градации способствуют дальнейшему усугублению существующего положения.

Сердцевину противоречий нынешнего этапа научно-технической революции образует превращение науки в ведущий элемент производительных сил, а научной деятельности — в ведущую отрасль общественного производства. Этот процесс имеет сложную взаимосвязь с интенсификацией общения. С одной стороны, успехи научной и технической мысли испокон века служили источником, питавшим прогресс в средствах общения, а следовательно, и его интенсификацию. С другой стороны, эти успехи сами в возрастающей мере зависели от развития средств общения в отношении накопления, передачи и переработки информации, необходимой для научных открытий и технических изобретений. Эта взаимосвязь становилась все более тесной по мере развития системы общения и системы научной деятельности. В освоении космического пространства эти системы слились воедино, что может служить указанием на возможное направление будущего развития. В настоящее время, однако, сохраняет свое значение деление информационной деятельности на научную и массовую, с соответствующим функциональным подразделением средств общения.

В этом смысле следует различать специализированную систему средств научного общения (информационно-коммуникационную инфраструктуру науки) и общую систему средств общения (информационно-коммуникационную инфраструктуру общества). На практике эти системы зачастую тесно переплетаются. Так, опрос сотрудников ряда американских лабораторий показал, что основным источником новых исследовательских идей послужили для них не столько специальные издания, сколько популярные журналы подчас рекламного характера. [Внимание автора на этот факт обратил С.Г. Кара-Мурза.] Научно-популярная литература, возникшая как посредник между наукой и широкой публикой, ныне все больше выступает также посредником между самими учеными в различных отраслях знания, отгороженных от неспециалистов частоколом специальной терминологии. И даже в отраслевой научной литературе старый латинский девиз «Отойдите прочь, непосвященные!» постепенно теряет силу, причем прежде всего в трудах крупнейших ученых, не боящихся выходить за рамки узкой специальности.

Но у этой прогрессивной тенденции есть своя теневая сторона, особенно ощутимая в общественных науках. Повышенный спрос на популярную литературу вызывает такое ее предложение, при котором рынок наводняется сочинениями, не обнаруживающими ни настоящего понимания современной науки, ни литературного мастерства. В этом смысле переплетение систем научного и массового общения серьезно усугубляет информационный кризис. Тенденция, которая в перспективе должна в огромной мере усилить мощность массовых средств общения, включив их в рамки организованной научной деятельности, является сегодня источником серьезного несоответствия между растущей интенсификацией общения и ее рациональным использованием. Иначе говоря, мы опять сталкиваемся с увеличивающимся отставанием организации управления системой общения от роста ее потенциала.

Современные средства общения достигли в своем развитии определенного рубежа, где их дальнейший прогресс упирается в необходимость координации и в конечном счете — интеграции их разработки и применения. Эту необходимость выдвинули уже масштабы количественного роста средств информации и коммуникации.

Только за пятилетие — 1962—1966 годы — число установленных телефонов в мире возросло со 161,1 миллиона до 208,5 миллиона, число телевизоров — со 129 миллионов до 198 миллионов, число радиоприемников — с 436 миллионов до 601 миллиона, или соответственно на 22,8; 34,3 и 27,5 процента. За тот же период население мира увеличилось с 3117 миллионов до 3 353 миллионов человек, или на 7,6 процента. [«Экономика стран мира». М., Политиздат. 1968, стр. 352. 349. (Подсчет наш. — Ю. Ш.).] В результате насыщенность населения этими средствами общения возросла многократно, хотя и крайне неравномерно для разных районов планеты.

Вместе с количеством средств общения быстро растет и объем их использования. По данным Дж. Р. Пирса, руководителя отдела научных исследований в области связи «Белл телефон», в США число внутренних междугородных телефонных переговоров увеличивается на 14 процентов ежегодно, а число межконтинентальных — на 17 процентов. Общая длина телевизионных каналов возрастает в США после 1954 года на 10—15 процентов в год. [Сб. «Горизонты науки и техники», стр. 74—75.] Кабельная система, введенная в эксплуатацию в США еще в 1939 году, позволяет осуществлять одновременную передачу телефонных разговоров и телевизионных программ (благодаря тому, что она была спроектирована достаточно широкополосной). Но это требует точной автоматической диспетчеризации. В еще большей степени это относится к трансляции через искусственные спутники связи (ИСС). Один передатчик на борту ИСС может обеспечить телевизионными программами территорию в несколько миллионов квадратных километров, например, всю Центральную Европу. [Сб. «Горизонты науки и техники», стр. 87.]

Остро встала проблема диспетчеризации и для транспортных средств общения. Только мировой пассажирооборот гражданской авиации возрос с 85 миллиардов пасс./км в 1958 году до 228 миллиардов в 1966 году, то есть без малого утроился. [«Экономика стран мира», стр. 351.] Получили широкое распространение комплексные поездки с использованием нескольких видов транспорта. Общее же число перевозок достигло астрономических цифр в связи с тенденцией к повышению всех видов мобильности людей, идей и товаров, к объединению всех грузопотоков с помощью контейнеров. Справиться вручную с обработкой колоссального количества информации о наличии свободных мест в самолетах, поездах, на судах, как и о степени загрузки и совмещения различных каналов связи, стало невозможно. Но всякая назревшая необходимость, как указывал К. Маркс, содержит в себе возможность. Решение проблемы управления системой общения несут именно те новейшие процессы, которые придали такому решению особую неотложность.

Дело в том, что развитие информационной деятельности содержит встроенный механизм саморегулирования — механизм свертывания информации по принципу «экономии мышления». Развитие человеческого знания идет через отрицание отрицания, через включение пройденных (хотя, может быть, и не вполне изжитых и реализованных) систем в метасистемы «в снятом виде». Такой путь развития подобен постепенному, от поколения к поколению, накоплению информации и ее конденсации в генетическом коде. Осуществляемая при этом «экономия мышления» — проявление общего закона экономии, которому информация подвластна так же, как энергия и материя. [Иллюстрация из физики: поверхностная молекулярная пленка в жидкости всегда стремится занять минимальную площадь. Биология полна свидетельств того, что природа никогда не делает ничего лишнего, даже создавая избыточные варианты эволюции.] Поэтому возможность преодоления кризиса информации налицо. Дело за техникой претворения ее в действительность.

И такая техника также теперь имеется.

Речь идет об электронно-вычислительных машинах.

Механические прообразы этих машин принадлежат к числу так называемых преждевременных изобретений. Они появились задолго до таких электрических средств общения, как телеграф и телефон, не говоря уже о радио и тем более телевидении. Идея быстродействующих счетных устройств возникла еще в XVII веке у выдающегося французского философа Б. Паскаля и в XIX веке у английского математика Бэббиджа в условиях, когда не было ни социальной необходимости, ни технической возможности ее осуществления. Время таких устройств (как и время атомной энергии) настало лишь на исходе второй мировой войны, когда успели появиться почти все остальные элементы системы средств общения, известные нам сегодня. Это совпадение не было исторической случайностью. Лишь успехи радиоэлектроники позволили воплотить «в металле», а точнее — в радиолампах и полупроводниках, как сами быстродействующие счетно-решающие устройства, так и все то, без чего они не могут работать: блоки стратегической и оперативной памяти, устройства ввода и вывода информации, каналы связи машин с клиентами и друг с другом.

Наряду с кризисом революция информации и коммуникаций создает, следовательно, и объективные предпосылки его разрешения, связанные прежде всего с быстрым количественным ростом и качественным совершенствованием информационной радиоэлектронной техники.

ЭВМ не просто пополнила собой арсенал средств общения — она явилась тем недостающим звеном, которое превратило этот арсенал в настоящую систему и дало ключ к организации управления ею. ЭВМ принесла с собой надежду на преодоление информационного кризиса путем автоматического регулирования потоков информации, немыслимого ранее ускорения их переработки и использования. Что же касается грузовых потоков, то контейнеризация грузов, позволяющая легко и быстро перегружать их с одного вида транспорта на другой, впервые делает реальной единую транспортную систему. Ожидают, что уже к 1975 году в контейнерах будет перевозиться до 3/4 всех грузов, причем скорость и оперативность перевозок резко возрастут. Но это, в свою очередь, требует комплексного электронного контроля, без которого единая транспортная система неосуществима. Не будет преувеличением сказать, что развитие ЭВМ выступает сегодня главным фактором, определяющим будущее системы общения в целом и каждого средства — в отдельности. Каковы же перспективы этого развития?

В течение ближайших десятилетий производство ЭВМ будет, как ожидают, развиваться рекордно высокими (по отношению к другим отраслям) темпами, увеличиваясь на 40 процентов в год, в силу растущей потребности в них во всех областях общественной и личной жизни. Необходимой предпосылкой такого количественного роста явится качественное усовершенствование ЭВМ в направлении их универсализации, быстродействия, дешевизны и простоты (общедоступности). Казалось бы, эти требования мало совместимы: чем мощнее и совершеннее машина, тем она дороже и сложнее. Однако уже теперь наблюдается тенденция к преодолению этого противоречия. Упрощаются и стандартизируются методы общения человека с ЭВМ и ЭВМ между собой. При этом ЭВМ становятся не только проще, доступней в обращении и дешевле, но и мощнее, поскольку они функционируют в системе, в кооперации с другими ЭВМ и обслуживающими их специалистами, что позволяет в принципе решать задачи любой сложности. По оценке, приводимой О. Хелмером из «Рэнд корпорейшн», к 2000 году быстродействие ЭВМ возрастет в 10 тысяч раз против 1965 года, тогда как их размеры сократятся более чем в 1 тысячу раз, а стоимость — в 100 тысяч раз. [Сб. «Горизонты науки и техники», стр. 21. (Подсчет наш. — Ю. Ш.)] Это значит, что каждый желающий сможет за несколько долларов обзавестись относительно небольшой и надежной в обращении «карманной» ЭВМ, проделывающей несколько миллиардов операций в секунду! Индивидуальный усилитель интеллекта станет, таким образом, общедоступным.

Важно отметить, что львиную долю работы, которую возьмут на себя ЭВМ, составят операции, связанные с функционированием системы общения. Согласно прогнозу экспертов, опрошенных «Рэнд корпорейшн» по методу Дельфы, еще в 70-х годах, когда капиталовложения в производство ЭВМ удесятерятся, станут возможными полное управление воздушным транспортом, автоматизация конторских работ, широкое использование обучающих машин, автоматический поиск литературы и копирование, автоматический поиск юридической информации и грамматически правильный перевод с одного языка на другой, автоматизация процессов при ускоренных перевозках. В 80—90-х годах настанет черед автоматической диагностики заболеваний. Придет время ЭВМ «с высшим образованием» и коэффициентом «умственной одаренности» выше 150, универсального языка для автоматической связи, автоматизации автомобильного транспорта и — с меньшей вероятностью — автоматической передачи и печатания на дому газет и журналов. [Сб. «Горизонты науки и техники», стр. 112—113.]

Очевидно, система средств общения претерпит при этом серьезные изменения. Буйный спорадический рост всех средств общения отойдет в прошлое, уступив место их селективному развитию. При этом основным принципом селекции будет служить «стыкуемость» данного средства общения с ЭВМ и через нее с другими средствами. Этому критерию в максимальной мере отвечают новейшие средства общения, базирующиеся на электронике. По мере того как они будут все больше замыкаться на ЭВМ, следует ожидать развития тенденции к интеграции этих средств в подсистемы общения. Еще до 2000 года можно ожидать появления миниатюрных подсистем индивидуальной радиотелесвязи, позволяющих каждому в любой момент соединиться с каждым другим, принять участие в заочной конференции или шахматном матче и т. д. (А. Кларк). Одновременно предсказывают создание «информационных банков», концентрирующих все виды информации и выдающих ее по запросам абонентов в любой удобной для использования форме. Связи между этими банками образуют «информационные сети», которые в конечном счете составят Единую Информационную Систему планеты. Искусственные спутники связи будут играть при этом все более важную роль в развитии глобальной системы общения. [Уже сегодня отдельные ЭВМ объединяются в электронно-вычислительные станции и центры (ЭВЦ), а последние, в свою очередь, в системы. Постановлением Совета Министров СССР от 1966 года в нашей стране создается единая государственная система научно-технической информации. Готовится интеграция таких систем стран — членов СЭВ. Ведущаяся в настоящее время разработка системы девяти зон международной автоматической телефонной связи, а также интеграции региональных международных телевизионных систем в систему Мировидения форсирует ход событий.]

Интегрированные подсистемы радиотелесвязи, по-видимому, полностью возьмут на себя функции более старых средств общения — почты, телеграфа, прессы. Так, уже сконструирован телегазетный комбайн, могущий печатать (в том числе в отсутствие хозяина) новости и другие материалы, передаваемые по телевизионным каналам. Еще в текущем столетии это угрожает поставить под вопрос существование газет.

Горизонтальная интеграция системы общения пойдет бок о бок с вертикальной. В процессе последней микроуровень системы общения (передача сообщений от немногих к немногим) сольется с ее макроуровнем (передачей сообщений от немногих ко многим). К аналогичному выводу приходит и Дж. Р. Пирс: «По мере технического усовершенствования массовая связь за счет обслуживания все более мелких групп абонентов приобретает все больше черт индивидуальной связи, а индивидуальная, напротив, тяготеет к объединению все больших и больших коллективов. Это угрожает существованию обоих названных видов. Однако различие в природе индивидуальной и массовой связи все еще заметно». [Сб. «Горизонты науки и техники», стр. 77.] Небезынтересно отметить, что в том же направлении сближения микро- и макроуровня эволюционирует в условиях современной научно-технической революции и организация научной деятельности, тесно связанная с характером средств общения. [См. сб. «Организация научной деятельности», стр. 124.]

Отмеченные тенденции технико-экономического развития указывают на то, что нынешняя революция информации и коммуникаций ведет к небывалой в истории человечества интенсификации общения как между отдельными людьми на микроуровне, так и между целыми социальными группами и странами на макроуровне.

СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ

Переворот в средствах общения не может не затрагивать социально-политическую сферу. Если сами эти средства принадлежат к производительным силам общества, то базирующаяся на них система общения неразрывно связана со всей системой общественных отношений и с надстройкой, особенно в ее политической и идеологической части. Не могут не привлечь к себе внимания также социально-психологические аспекты переворота в средствах общения. Неуклонное возрастание роли этих средств и системы общения в целом во всех сферах жизни общества является, на наш взгляд, характерной чертой современной научно-технической революции.

Социальная роль средств общения повышается с интеграцией их в систему во главе с ЭВМ. Это происходит хотя бы уже потому, что такая система занимает ключевое место в автоматизации общественного производства — этом магистральном направлении переворота в производительных силах второй половины XX столетия. В наши дни автоматизация означает, по сути, преобразование производства в кибернетическую систему, управляемую через ЭВМ потоками информации. Надо при этом оговориться, что объем понятия «информация» чрезвычайно расширяется. В него включается не только научно-техническая, но и юридическая (нормативные акты), политическая (политические решения), общекультурная, а главное — экономическая информация. Даже денежные потоки рассматриваются в этом контексте как разновидность потоков информации, что связано с концепцией «информационной технологии» и начавшимся в США вытеснением денежных знаков электронными кредитными карточками. [«По мере того как труд заменяется простым движением информации, деньги в качестве вместилища труда сливаются с информационными формами кредита, и кредитная карточка по своему характеру вновь приближается к родоплеменным деньгам, которые можно есть, пить или носить на себе, подобно новейшим космическим кораблям, конструируемым из съедобных материалов». (М. McLuhan, Understanding Media, 1967, p. 35.)]

«Из всех экономических ресурсов, — пишет П. Дракер в своей книге «Эра скачкообразного развития», — главным стало знание. В качестве базы производительного труда систематическое приобретение знаний, то есть организованное формальное образование, заменило собой опыт, приобретенный по традиции через ученичество на производстве». [Цит. по: «За рубежом», 1969, № 19, стр. 27.]

Известный американский экономист Ф. Махлуп, отождествляющий информацию с общественными знаниями, относит к отраслям, производящим знания, образование, исследования и разработки, средства общения (печать, видео- и звукозапись, театр и кино, радио и телевидение, рекламу, телефон, телеграф, почту, а также съезды, конференции и т. п.) и информационные машины. Сюда же относятся информационные услуги. Махлуп произвел интересные подсчеты, которые показали, что уже к 1958 году «производство знаний» (то есть информационная деятельность) в США приближалось к 1/3 валового национального продукта, причем темпы роста соответствующих отраслей в 2,5 раза превосходили темпы производства прочих товаров и услуг и в 1,5—2 раза — темпы роста валового национального продукта в целом. [См.: Ф. Махлуп, Производство и распространение знаний в США. М., «Прогресс», 1966, стр. 425, 426. (Подсчет мой. — Ю. Ш.)] Сохранение этой тенденции в последующие годы привело к тому, что уже в начале 60-х годов информационная деятельность достигла в США 1/2 всего объема экономической деятельности.

Зримым выражением этого является необычайный рост богатства и власти «королей общественного мнения» — монополий прессы, радио, телевидения и кино.

Реальное влияние концернов системы общения превосходит даже масштабы их богатства. Известна телеграмма Херста своему фотокорреспонденту на Кубе в канун испано-американской войны 1898 года: «Вы даете фото, я даю войну». Она отнюдь не была хвастливым преувеличением. Владельцы газет и журналов, радио- и телевизионных компаний не только освещают ход событий, но и активно формируют его. С их мнением особенно считаются государственные руководители всего капиталистического мира, а некоторые из них сами принадлежат к их числу — например, экс-президент США Л. Джонсон, владеющий вместе с женой техасскими радио- и телевизионными компаниями с капиталом около 15 миллионов долларов. Такие фигуры, как А. Сульцбергер (США), А. Шпрингер (ФРГ), лорд Томсон (Англия), и другие значат в политической жизни своих стран не меньше, чем иные члены кабинета.

Внутренние законы существования системы общения делают ее одновременно «мировой сверхдержавой» с исключительно разветвленными космополитическими связями и «государством в государстве», представляющим общенациональные интересы господствующего класса даже наперекор отдельным его членам. Но в первую очередь концерны системы общения — составная часть системы частного предпринимательства, чей бизнес состоит в торговле информацией, а точнее — в управлении с помощью потоков информации (и дезинформации) общественным мнением. Отсюда поза «объективности» и «независимости» в критике тех или иных действий власть имущих, отдельных недостатков существующей системы. Тактическое назначение подобной «независимости» очевидно. Но было бы неверно ставить на этом точку и не обратить внимания на то, что самостоятельность буржуазной системы общения при всей своей относительности обеспечивает значительную свободу политического маневра и имеет также существенную стратегическую ценность для монополистической верхушки.

Социально-политическая значимость контроля над системой общения еще больше возрастет в обозримом будущем, и старый афоризм о мнениях, которые правят миром, будет звучать все более актуально.

Интенсификация общения и связанная с ней высокая мобильность населения делают общую картину крайне калейдоскопичной. Однако в ней можно выделить некоторые устойчивые тенденции. Одной из наиболее важных является тенденция к росту городского населения за счет сельского. При этом увеличивается главным образом население крупных городов, разрастающихся в гигантские агломерации, насчитывающие по нескольку десятков миллионов жителей. По замечанию Р. Гласса, директора исследовательского отдела Центра по изучению городов (Лондон), в развитых странах наблюдается прежде всего процесс диффузии городов — распространение вширь городского населения, городских занятий и культуры, а в развивающихся странах — абсолютный рост городов, городского населения. [Сб. «Горизонты науки и техники», стр. 299.] Развитие средств общения существенно способствует привлечению населения в крупные города и разрастанию их в агломерации. Крупные города являются естественными территориальными центрами современной системы общения, всей информационной деятельности. Образование и наука, радио, телефон и телевидение ассоциируются с городским образом жизни, пронизывают его насквозь.

В отличие от традиционных промышленных центров город-гигант ближайшего будущего, мегалополис, по словам П. Дракера, «...основан, создан вокруг работника умственного труда, информация — его главная продукция и основная потребность. Университетские городки, а не фабричные трубы будут, вероятно, отличительной чертой мегалополиса». [«За рубежом», 1969, № 19. стр. 26.]

Внешний облик современного капиталистического города в большой мере формирует такое средство общения, как реклама, достигающая уровня искусства, отличающаяся психологической изощренностью, поистине вездесущая. Почти половина всего оборота рекламных агентств США, составляющего свыше 16 миллиардов долларов в год, реализуется за счет использования каналов массовой информации. Поступления от рекламы составляют 100 процентов доходов радио- и телевизионных компаний, 70 процентов доходов газет и свыше 60 процентов — журналов. [«Мировая экономика и международные отношения», 1967, № 8, стр. 117.] В ближайшие десятилетия может довольно остро встать вопрос о необходимости защиты личности от «тотальной» рекламы.

С развитием системы общения связана и диалектика взаимоотношений промышленно развитых и развивающихся стран. Обеспеченность средствами общения крайне неравномерна для разных стран и районов современного мира. ЮНЕСКО приняла в качестве минимума информационной обеспеченности десять экземпляров газет и радиоприемников, два телевизора и два кресла в кино на 100 жителей. Однако 72 процента населения Земли не имеют этого минимума. В Африке, например, на 100 жителей приходится лишь 1,3 экземпляра газет и два приемника против 23 приемников в Европе и 72 в США [См.: «Известия», 30 сентября 1968 года.]

Парадоксальной чертой современного развития является то, что в развивающиеся страны проникают прежде всего новейшие электронные средства общения. Их население из эпохи тамтамов попадает сразу в эпоху транзисторных приемников и телевизоров. При этом в существенной мере преодолевается барьер массовой неграмотности, стоящей на пути распространения печати во многих странах Азии и Африки. Следует, правда, оговориться, что восприятие радио- и телепередач неграмотными людьми, лишенными даже начального образования, оказывается менее полным и осмысленным. Тем не менее отзвуки образа жизни промышленно развитых стран, доносимые до миллионных масс населения отсталых районов современными средствами информации, невольно заставляют их сравнивать с этими картинами условия собственного существования. Такое сравнение приводит обездоленных людей к самым радикальным выводам. Это обстоятельство стремятся использовать в своих интересах некоторые авантюристические и реакционные силы.

Бывшие империалистические метрополии, как правило, ревниво удерживают в своих руках контроль над средствами массовой информации в развивающихся странах. Особенно велика зависимость этих средств от крупнейших буржуазных информационных агентств. Так, соглашения Франс Пресс с местными агентствами стран бывшей Французской Африки обязуют их «распространять автоматически и немедленно, полностью и без изменений радиотелетайпную информацию, полученную от Франс Пресс». [Цит. по кн.: Спартак Беглов, Монополии слова. М., «Мысль», 1969, стр. 44.] Ведущие латиноамериканские газеты на 80—90 процентов зависят от Юнайтед Пресс Интернейшнл и Ассошиэйтед Пресс (США). [Там же, стр. 94. Влияние империалистических средств информации в развивающихся странах терпит, однако, урон. Так, в 1969 году было прекращено испанское издание крупнейшего иллюстрированного журнала США «Лайф», распространение которого в Латинской Америке принесло в 1968 году 2 миллиона долларов убытка. («За рубежом», 1969, № 42, стр. 29).] Контроль над средствами общения служит немаловажным инструментом современного неоколониализма.

Отсюда перед силами национального освобождения встает задача овладеть этими средствами, чтобы упрочить независимость и суверенитет своих стран. Борьба за решение этой задачи ведется на широком фронте — от пресечения подрывной деятельности империалистических информационных агентств (Индия) до приравнивания транзисторного приемника к оружию и создания собственных сильных средств массовой информации и контрпропаганды (ОАР).

В ближайшие десятилетия следует ожидать дальнейшего обострения этой борьбы и возрастания ее удельного веса и значимости в мировом социально-политическом развитии по мере того, как будет становиться все очевиднее важность средств массовой информации для решения самых жизненных проблем развивающихся стран.

Влияние системы общения на эти проблемы носит противоречивый и сложный характер.

Распространение санитарно-гигиенической информации способствовало заметному сокращению детской смертности в развивающихся странах. Между тем уровень рождаемости остается здесь весьма высоким. Это способствует быстрому росту народонаселения, от которого отстает увеличение производства продуктов питания и предметов первой необходимости. Таким образом, можно сказать, что информация и средства общения действуют пока что в направлении расширения, а не сужения разрыва в уровнях жизни промышленно развитых и развивающихся стран.

Можно предвидеть, однако, что в ближайшие десятилетия те же факторы интенсификации общения помогут сокращению этого разрыва. Распространение агро- и зоотехнических знаний уже дало толчок «зеленой революции», которая, как можно надеяться, позволит поднять продуктивность сельского хозяйства отсталых районов до уровня, обеспечивающего покрытие их потребностей. В результате Индия и некоторые другие страны, хронически страдавшие от нехватки продовольствия и вынужденные ввозить его из-за границы, впервые оказываются перед реальной возможностью уже в ближайшие годы перейти на полное самообеспечение и ликвидировать голод. [Из заявления государственного министра Индии П.С. Сетхи. («За рубежом», 1969, № 42, стр. 29.)] В то же время средства информации могут способствовать пропаганде и распространению мер по контролю над рождаемостью. Разумеется, средства общения возымеют действие лишь при соответствующем изменении социальных условий в развивающихся странах, в процессе постепенной перестройки всего тамошнего уклада жизни.

Переворот в средствах общения вносит изменения и в собственно политическую сферу. Актуальнейшим вопросом мировой политики остается вопрос о войне и мире, о способах обеспечения взаимопонимания и мирного сосуществования государств. После Карибского кризиса осенью 1962 года, поставившего мир на грань термоядерного конфликта между СССР и США, главы правительств обеих держав договорились об установлении прямой линии связи между своими резиденциями. Задача этой линии — непосредственный и прямой контакт между главами правительств в условиях международного кризиса, с тем чтобы найти способы его мирного разрешения. Подобные же линии связи устанавливаются и между другими странами.

Американцы назвали первую такую линию «горячей линией». Однако она послужила прообразом «холодной линии» связи между мировыми метеоцентрами в Москве и Вашингтоне, служащей целям заблаговременного прогноза погоды.

Но в реальных условиях современного мира политические цели остаются на переднем плане системы общения. Это иллюстрируется использованием новейших средств общения для совершенствования форм и методов международных контактов — дипломатических, внешнеторговых и др. Повышение быстродействия и надежности средств связи существенно изменило роль и функции посольств. Получив большую самостоятельность, они попали в то же время под более оперативный и всесторонний контроль своих министерств иностранных дел. Сбор и анализ информации самого различного характера сделался основной обязанностью дипломатических представителей за границей. Эта тенденция получит в дальнейшем еще большее развитие в связи с автоматизацией перевода с одного языка на другой и ускорением доставки сообщений.

Обработка и использование полученной информации с применением ЭВМ становится основой долгосрочного планирования внешней политики промышленно развитых стран. Надо, правда, сказать, что степень достоверности получаемых в настоящее время внешнеполитических прогнозов немногим выше, чем прогнозов погоды. И причина здесь сходная: неизбежная неполнота поступающей информации и недостаточная скорость ее обработки. В предстоящие десятилетия влияние этих причин уменьшится, но все же не исчезнет совсем. Политическое планирование всегда будет иметь дело с неопределенностью, присущей социальным процессам.

Несколько лучше перспективы во внешнеторговой сфере. Здесь уже накоплен важный опыт применения системных методов и ЭВМ для анализа мировой экономической конъюнктуры. Очевидно, в ближайшее время ни одна сколько-нибудь крупная внешнеторговая операция не будет производиться без кибернетической экспертизы. Однако и здесь применение точных методов имеет определенные социальные границы. Валютно-финансовый кризис, вот уже несколько лет сотрясающий капиталистический мир, — наглядное свидетельство тех неожиданностей, которые таит в себе развитие капиталистической экономики.

Мы видели, что на нынешнем этапе научно-технической революции развитие системы средств общения совпадает в существенных моментах с автоматизацией и используется на Западе и в Японии в попытках управления весьма широким кругом социально-политических процессов.

Это можно назвать стратегией косвенного воздействия на поведение человеческих масс. Но наряду с этим интенсификация общения используется и для прямого воздействия на это поведение. Формы прямого воздействия не менее разнообразны, чем косвенного. Но ведущее место среди них занимает подход, называемый в США регулированием «отношений с публикой» («public relations»). Этот подход объединяет в себе рекламные методы Медисон-авеню, ухищрения современного промышленного шпионажа и приемы психологической войны, а также новейшие достижения социальной психологии и бихевиоризма (науки о поведении). Стоимостное управление информацией для нужд капиталистического производства дополняется управлением средствами идеологического воздействия в интересах защиты самих основ капиталистического строя. Человек этого общества, особенно живущий в городских условиях, подвергается интенсивному и непрерывному воздействию рекламы, радио и телевизионных программ, прессы; его разговоры, его поступки все чаще подслушиваются и подсматриваются, самый образ его мыслей становится объектом контроля извне. Механизм «отношений с публикой» действует исподволь, не мозоля глаза населению и незаметно подчиняя его поведение воле власть имущих. Это можно сравнить с рекламным приемом, при котором в художественную или документальную киноленту монтируются вставки по нескольку кадров, которые не фиксируются зрением, но успевают проникать в подсознание зрителя. [Здесь уместна историческая параллель, наводящая на определенные размышления. Происшедший в середине V века н. э. раскол христианской церкви на западную (римскую) и восточную сопровождался упадком и дезорганизацией александрийской церкви. В обстановке всеобщего брожения некий тевтонец по прозвищу Тимофей Кот украдкой пробирался ночью к ложу выборщиков и, «пока они находились в дремоте, внушал им, что он ангел, посланный к ним свыше, с повелением избрать себе нового епископа и именно Тимофея». Эта «небесная реклама» подействовала, и Тимофей Кот, обвинявшийся в убийстве своего предшественника, занял александрийскую кафедру. (Б. Данэм, Герои и еретики, стр. 189.)

В лоне церкви впервые зародились методы манипулирования общественным мнением с помощью средств информации. В определенном смысле они восходят к религиозно-обрядовым системам, с которыми и поныне их связывают прочные узы. Проповеди читаются не только с амвона, но и из радиостудий Би-Би-Си, «Голоса Америки» и др. Для привлечения редеющей паствы в церквах устанавливают телевизоры с большими экранами, демонстрируют кинофильмы и т. п. Одна из первых АТС была установлена в ватиканской библиотеке еще в 1886 году — за 5 лет до появления АТС в США! Ватиканская типография «Полиглотта» может печатать тексты практически на любом живом или мертвом языке. Наряду с крупной и влиятельной газетой «Оссерваторе романо» папский престол располагает собственной радиостанцией, вещающей на десятках языков. («За рубежом», 1969, № 18, стр. 29.)

Использование в религиозных целях средств массовой информации возрастает пропорционально падению влияния церкви, наблюдаемому в эру освоения космоса. Так, в США, по данным опросов Гэллапа, в 1957 году 69 процентов опрошенных еще считали, что влияние религии в американской жизни увеличивается, а 14 процентов — что уменьшается. В 1965 году доля первых сократилась до 33 процентов, тогда как доля вторых увеличилась до 45 процентов.]

Влияние этих средств в обществе возрастает вместе с увеличением свободного времени. Рост досуга и особенно досуга молодежи (которая прежде всего страдает от «технологической безработицы» и досуг которой оказывается зачастую вынужденным) означает в этих условиях интенсификацию ее идеологической обработки через массовые средства информации.

Первое место принадлежит здесь сегодня телевидению, поглощающему добрую половину всего досуга. По имеющимся подсчетам, американский зритель просиживает у телевизора 4—5 часов в сутки, а европейский — 3—4 часа. По данным ЮНЕСКО, дети школьного возраста (от 6 до 16 лет) проводят у телевизора столько же времени, сколько они тратят на весь школьный курс, который к тому же заметно уступает телепрограммам по силе эмоционального воздействия. Тем самым политические деятели получают аппарат массового гипноза наподобие того, которым пользуются японские дзайбацу для контроля настроений на предприятиях.

Телевидение обладает особенно широким диапазоном средств унификации образа мыслей своей аудитории под прикрытием видимого разнообразия программ. Существенно уже то, что в отличие от театрального или концертного зала телевидение разобщает зрителей, замыкая каждого из них в уют собственной квартирки, отрезанной от остального мира. [«Когда-то с наступлением вечера улицы оживали, на них появлялись толпы людей, теперь они, наоборот, пустеют. Люди спешат домой, чтобы не пропустить что-нибудь интересное на своем волшебном экране. Раньше любопытство толкало человека к окну, теперь — к телевизору... Во всем мире наблюдается укрепление семейной жизни, в то же время снижение участия в общественной жизни, в частности — в профсоюзной работе». (Э. Багиров, Э. Кацев, Телевидение: XX век, М., «Искусство», 1968, стр. 12—13.)] Единственной линией связи с этим миром на протяжении долгих вечерних часов служит голубоватый экран. Это создает подходящую обстановку для того, чтобы политический деятель обращался с экрана к телезрителю, делясь с ним своими заботами и надеждами и «продавая» ему, — как говорят в США, — свою программу — точно так же, как коммерческая реклама навязывает покупателям сигареты или стиральный порошок [По словам бывшего генерального директора Би-Би-Си Грина, в наши дни «очень трудно стать премьер-министром, если не умеешь выступать по телевидению». Лейбористский премьер-министр Вильсон умеет, и, может быть, именно поэтому он усматривает в телевидении «некое подобие домашнего врача».]

Контроль над мыслями, таким образом, все больше становится повседневной реальностью. Многие западные социологи с полным основанием усматривают в нем опасность не менее грозную, чем та, которую таит в себе контроль над атомной энергией или над механизмом наследственности. Эти опасения имеют под собой вполне реальную почву, как о том свидетельствуют многочисленные факты сегодняшней действительности. [Так, по словам лондонского журнала «Обсервер», телевидение предоставляет премьер-министрам и президентам гораздо более убедительное и удобное средство воздействия, чем радио, ибо они могут общаться как бы с глазу на глаз со своими избирателями. Возможно, еще настанет время, когда телевидение превратит все страны Западной Европы в президентские режимы де-факто, независимо от того, что записано в их конституциях. Телевидение предоставляет превосходные возможности обойти парламент и кабинет». (См. нашу статью в «Литературной газете» № 5, 29 января 1969 года, стр. 8 «Глобальное телевидение — социальные последствия».)]

ФИЛОСОФИЯ «МАКЛЮЭНИЗМА»

Новейшие тенденции развития массовых средств информации получили своеобразное толкование в философии «маклюэнизма». Ее основоположником является канадский социолог профессор Маршал Маклюэн, автор книг «Исследование в области средств коммуникации» (1960, совместно с Э. С. Карпентером), «Гутенбергова галактика» (1962) и «Понимание средств общения» (1964). Журнал «Америка» рекламирует его концепцию как «технологический детерминизм», противопоставляемый тому, что журнал именует «экономическим детерминизмом» К. Маркса. Поскольку сам Маклюэн не сформулировал эту концепцию, она иллюстрируется «кредо» его единомышленника, историка Л. Уайта-младшего, изложенным в его книге «Техника средних веков и развитие общества»: средневековье началось с изобретения стремени, подковы и хомута. Стремена позволили подниматься в седло рыцарям в тяжелых доспехах, подкова и хомут позволили улучшить обработку земли. А это привело к возникновению феодальной организации общества с вооруженными силами, оплачиваемыми трудом земледельца...

Первое, что напоминает такая «концепция» — это известную балладу о гвозде: выскочил гвоздь — потерялась подкова, потерялась подкова — конь захромал, конь захромал — всадник споткнулся, всадник споткнулся — враг одолел, войско разбито, а все оттого, что выскочил гвоздь... Иначе говоря, причинно-следственная связь в цепи событий чрезмерно упрощена, схематизирована и не может отразить пути реального, сложного исторического процесса.

Схематизм «технологического детерминизма» наглядно проявляется при попытке построения им своего рода философии средств информации и коммуникации. Маклюэн выделяет 4 стадии развития этих средств: 1) до изобретения письменности; 2) введение письменности (после Гомера); 3) книгопечатание (1500—1900); 4) электронные средства общения (примерно с 1900 года). Ход развития на каждой стадии и переход от одной стадии к другой объясняются им, исходя лишь из самой техники, вне ее связи с обществом, с системой производительных сил и общественных отношений. Более того: изменения в жизни общества Маклюэн склонен сводить к чисто технологическим причинам. Так, по его утверждению, изобретение книгопечатания обусловило не только культурное развитие Западной Европы до XX века, но и рост национализма, распространение протестантизма и даже переход от чувственного к рациональному и целостному мировосприятию, как в технике изобретение подвижных литер дало начало «всем формам механизации».

В XX веке согласно Маклюэну — «жрецу электронных джунглей», как его титуловал журнал «Америка», — место книгопечатания как определяющего фактора общественного развития заняли электронные средства общения — телеграф, телефон, радио, телевидение, а также кино и вычислительные машины. В отличие от книги эти средства воздействуют на органы чувств человека не последовательно, а параллельно, одновременно и комплексно, стремясь предельно загрузить все каналы восприятия информации.

По утверждению автора «Понимания средств общения», это возвращает современного человека к первобытному состоянию, когда главную роль играло осязание — наиболее комплексное из человеческих чувств. [В таком взгляде есть свой резон. Близкая к нему точка зрения изложена в интересной статье А. Горбовского «Закат печатного слова». («Неделя», 1969, № 36, стр. 21.)]

Маклюэн сам подчеркивает формальный характер своего «технологического детерминизма». «Общественная жизнь, — пишет он, — зависит в большей мере от характера средств, при помощи которых люди поддерживают между собой связь, чем от содержания их сообщений»; «вся суть в средстве». Каждое современное средство передачи информации создает, по Маклюэну, свою собственную аудиторию, которую само средство интересует и привлекает больше, нежели содержание передаваемой информации: например, любители телевидения как такового или кино как такового. Сюда же относятся все прямые и косвенные результаты воздействия данного средства на социальное развитие: «Суть кино как средства связи заключается в переходе от линейных зависимостей к конфигурациям». Если эпоха книгопечатания была эпохой национализма, то эпоха электроники — эпоха космополитизма: «Каждый ресторан на автостраде с его телевизором, газетами и журналами носит такой же космополитический характер, как Нью-Йорк или Париж».

Эта философия средств связи содержит — в той мере, в какой она отталкивается от реальных фактов научно-технической революции, — ряд интересных эмпирических наблюдений. Но в теоретическом отношении она едва ли выдерживает критику. Отчетливее всего это видно там, где ее автор претендует на социологические выводы и обобщения. Так, при всей значимости книгопечатания оно не могло сыграть главной роли ни в росте национализма, ни в распространении протестантизма в Европе. Решающее значение имели здесь гораздо более глубокие и сложные социально-экономические причины, уходящие корнями в развитие производительных сил, с одной стороны, и общественных отношений — с другой, в обострение противоречий феодального способа производства и вызревание в его недрах элементов капитализма. К тому же примитивная вначале техника книгопечатания ограничивала первоначальные тиражи книг несколькими сотнями экземпляров, а следовательно, влияние книги как таковой, как средства информации могло быть поневоле лишь весьма узким. Если же, как мы знаем, некоторые книги, несмотря на это, все же становились властителями дум своей эпохи (например, «Похвальное слово глупости» Эразма Роттердамского), то это происходило в силу их содержания, их идей, поскольку эти идеи давали ответ на вопросы, волновавшие их современников. Именно содержание книг гуманистов, а не их форма в качестве средства информации оказало реальное влияние на приход эпохи Возрождения и создание целостных рационалистических концепций.

Что же касается современности, то в XX веке значение книгопечатания не только не упало, но гигантски возросло. Роль книги как носителя информации в систематизированном и полном виде никогда еще не была столь высока. Тиражи научной, технической, художественной литературы достигли астрономических цифр и продолжают быстро расти, особенно в странах социализма, где книги издаются по ценам, доступным для самых широких масс. Разумеется, при этом поныне, как и в древности, «habeant sua fata libelii» — «книги имеют свою судьбу». Но эта судьба определяется опять-таки в первую очередь их содержанием, а не их книжной формой. Противопоставление Маклюэном эпохи книгопечатания эпохе электронных средств информации носит в известной мере искусственный характер. [Конечно, если специально говорить о формах и способах передачи информации, то печатное слово весьма далеко от совершенства. Но электронные средства связи не составляют ему никакой равноценной замены, хотя бы по той причине, что в основном лишь транслируют то же печатное слово. По-видимому, выход из «информационного кризиса» будет найден на почве, подготовленной современными средствами связи, но в качественно ином виде (например, через овладение телепатией).] Краеугольный камень его философии — «вся суть в средстве» — оборачивается камнем преткновения, ибо суть-то как раз не в средстве, а в содержании информации.

Характерно, что Маклюэн, противореча себе, сам вынужден признавать роль содержания передаваемой информации. Он, в частности, отмечает, что разные средства связи в разной степени подходят для передачи разных по содержанию видов сообщений: футбол лучше воспринимается по телевизору, чем по радио, а репортаж с заседаний ООН лучше прочесть в газете, нежели смотреть по телевидению. Но доминирующим мотивом остается у него абсолютизация общественной роли средств информации. Деля их на «холодные» и «горячие» по степени активности, которой они требуют от аудитории, Маклюэн выступает, например, с таким утверждением: «Не случайно карьера сенатора Маккарти [Имеется в виду бывший председатель комиссии сената США по контролю над антиамериканской деятельностью в конце 1940-х — начале 1950-х годов. Не путать с сенатором Ю. Маккарти, боровшимся за выдвижение своей кандидатуры на пост президента США в 1968 году под лозунгом критики вьетнамской политики президента Джонсона.] закончилась так быстро, когда он начал выступать по телевидению. Телевидение — холодное средство связи. Оно совершенно не подходит для «горячих» личностей (таких, как сенатор Маккарти) и для людей, обладающих данными для горячих средств связи. Если бы телевидение было широко распространено во времена Гитлера, он быстро сошел бы со сцены».

С таким утверждением нельзя согласиться. Решающим фактором падения Маккарти было отнюдь не его обращение к телевидению, а то, что маккартизм хватил через край, подвергнув преследованиям за «антиамериканскую деятельность» даже некоторых респектабельных представителей вполне благомыслящих буржуазных кругов, особенно военных, и стал, таким образом, угрожать тем самым устоям, которые он взялся защищать «от коммунизма». Равным образом «нетелегеничность» Гитлера едва ли могла оказать какое бы то ни было серьезное влияние на ход событий в гитлеровской Германии, где культ «фюрера» насаждался при широкой поддержке рурских монополий, поставивших нацистскую партию у власти и где этой цели служили все средства информации — газеты, радио, кино. Гитлер то и дело появлялся на немецких экранах в бесчисленных хроникальных и документальных фильмах, и это только укрепляло, а не ослабляло его культ. Не средства связи, а сила ударов советского оружия заставила Гитлера сойти с исторической сцены, подчеркнув своим самоубийством идейно-политическое банкротство нацизма.

Но дело не только в философии «технологического детерминизма», на базе которой Маклюэн строит свою теорию средств информации и которая, как мы видим, не выдерживает серьезного анализа. Дело в том практическом применении, которое дается его воззрениям в США, Канаде и некоторых других капиталистических странах. Эти воззрения обращены непосредственно к молодежи телевизионного века, которая с энтузиазмом подхватывает утверждения вроде следующего: «Чтобы быть «грамотным» в наше время, необходимо использовать самые разнообразные средства связи... тотальную сферу человеческих чувств». При этом роль чтения книг заметно принижается. Современного человека, заявляет Маклюэн, нельзя считать вполне «грамотным», если он ограничивается чтением; образование должно отказаться от монополии печатного слова и учить человека пользоваться «всеми пятью цилиндрами».

Что же предлагается молодежи взамен чтения книг? На это отвечает журнал «Америка»: «Идеи Маклюэна объясняют... возникновение в последнее время наиболее эксцентричных увеселительных заведений, столь популярных среди молодежи, так называемых дискотек, использующих комбинацию многочисленных средств связи... Сотни молодых людей танцуют в большом зале под звуки оркестра, исполняющего рок-н-ролл, и музыка грохочет из усилителей, расположенных вокруг зала; на стенах, а иногда и на потолке, непрерывно сменяются фильмы и диапозитивы, и все освещается только пульсирующим светом. Благодаря электронным средствам связи в таких дискотеках внимание не сосредоточивается, как при чтении книг, а предельно рассеивается» Журнал деловых кругов США «Бизнес уик» относит подобные заведения к атрибутам «культуры хиппи», в которой они играют роль эквивалента галлюциногенных наркотиков; экстаз юнцов обеспечивает барыши хиппи-предпринимателей, владеющих дискотеками. Именно это и требуется власть имущим, напуганным растущей политической активностью студенческой молодежи, тех юношей и девушек, которые все же читают книги и думают над ними. [Но ставка на оглупление и разложение молодого поколения при помощи массовых средств информации мстит тому строю, который ее делает. «Если просвещенные, надо полагать, люди, — писал в редакцию американского еженедельника «Тайм» его читатель, капитан ВВС США Д. Галлахен. — начинают подымать таких типов (как рок-н-роллер Дж. Ли Льюис. — Ю. Ш.) на пьедестал богатства и влияния, то мы как страна делаем большой шаг к осуществлению пророчества Карла Маркса в отношении капитализма».]

Революция информации и коммуникаций порождает немало серьезных социальных противоречий, не имеющих решения в рамках капитализма. Но противоречие между старыми и новыми средствами информации не принадлежит к их числу, оно не является принципиальным. Книга не вытесняется, а дополняется электронными средствами общения; более того, без публикации в книгах новых технических и научных идей эти средства вряд ли вообще могли бы прогрессировать. В свою очередь, при нормальной постановке дела телевидение, радио, кино, приобщая к культуре и науке все более широкие слои населения, должны подталкивать их к книге, а не отталкивать от нее.

Зато действительно серьезное значение имеет противоречие между гуманистическими потенциями этих средств и их использованием в антигуманных целях.

Развитие средств информации и коммуникаций, повышение интенсивности общения парадоксальным образом увеличивают, а не уменьшают отчуждение личности в антагонистическом обществе. Отмеченная нами выше тенденция к сближению, слиянию макро- и микроуровней информационно-коммуникационной инфраструктуры общества действует в том же направлении. Но и здесь главная суть не в средстве информации, а в ее содержании. Телевидение, проникнутое воинствующим индивидуализмом и насыщенное торговой рекламой, оказывает принципиально иное влияние на телезрителя, нежели телевидение с культурно-информационными, учебными и тому подобными программами.

Можно к тому же предсказать, что в последующие десятилетия на более высокой стадии переворота в средствах общения будут разработаны достаточно надежные средства защиты от контроля над мыслями. Более того, можно предвидеть, что здесь не потребуется никаких сверхъестественных открытий. Противоядием послужит уже повышение общего образовательного и интеллектуального уровня. Чем сильнее и самостоятельнее интеллект, тем труднее его контролировать извне. Уже сегодня наиболее интеллектуально развитые люди уклоняются от воздействия на свою волю через эфир, попросту выключая радиоприемник или телевизор. Но нельзя же все время затыкать уши ватой. Необходимы прежде всего социальные гарантии. [«Как только мы отдали наши чувства и нашу нервную систему во власть частной манипуляции тех. кто пытается извлечь выгоду из лицензии на наши глаза, уши и нервы, у нас поистине не осталось больше никаких прав, — пишет М. Маклюэн. — Сдать наши глаза, уши и нервы в концессию коммерческим интересам — все равно что предоставить разговорную речь в распоряжение частной корпорации или отдать земную атмосферу в монопольное владение какой-либо компании». (М. McLuhan, Understanding Media, p. 129).] Система общения должна быть освобождена от засилья монополий. Лишь при этом условии в рамках будущей Единой Системы Общения будет действовать информационный фильтр, оберегающий самый ценный — человеческий — элемент этой системы от всякого рода злоупотреблений.

Переворот в средствах общения носит всемирный характер и охватывает страны всех социальных систем. Но использование этого переворота на благо человечества возможно в условиях лишь той из них, которая ставит это благо своей высшей целью.

Общая тенденция к росту индивидуализма объективно присуща революции информации и коммуникаций: этому особенно способствует быстрое развитие индивидуальных средств связи и транспорта на микроуровне. Но в условиях коммунистического общества эта тенденция не приводит к росту отчуждения: коллективистский дух социальной жизни господствует здесь в содержании передаваемой информации, в организации использования средств связи и транспорта. Именно это позволяет сочетать раскрытие потенций отдельной личности (смысл индивидуализма) с интересами всего общества (поправка на коллективизм), оптимальное увеличение разнообразия в жизнедеятельности человечества с оптимальным ограничением этого разнообразия.

СТРЕСС ЖИЗНИ И ТЕСНОТА МИРА

До сих пор мы имели дело с объективной стороной революции информации и коммуникаций — с ее техническими и социальными аспектами. Но глубоко прав горьковский Сатин: «Все — в человеке. Все — для человека». Необходимо поэтому остановиться теперь на субъективной стороне дела — на том, как интенсификация общения сказывается на самих человеческих существах, кем и во имя кого она, в сущности, должна осуществляться. [Последнее положение, как это ни странно, отнюдь не является общепризнанным. Свидетельством тому — известный спор между «физиками» и «лириками». Один собеседник автора, радиотехник, третировавший «гуманитарную болтовню», был поражен замечанием, что радио, по сути, служит тому, чтобы передавать эту самую «болтовню».]

С интенсификацией общения тесно связано понятие «стресс жизни», введенное в современную медицину и в социальную психологию канадским ученым Г. Селье. С явлением, которое описывается этим понятием, эмпирически знаком, вероятно, каждый. Автору этих строк памятны, например, студенческие туристско-агитационные походы, где при тяжелой физической нагрузке и весьма разной степени здоровья и тренированности, как правило, не отмечалось заболеваний и выхода из строя даже самых слабых участников. Сам Селье следующим образом вводит понятие стресса: «Финансист, беспокоящийся о делах на бирже, бейсболист, до предела напрягающий каждую мышцу, репортер, старающийся вовремя поспеть с материалом, больной, мечущийся в лихорадке, — все они находятся под воздействием стресса. То же происходит и с болельщиком, который просто наблюдает за интересным матчем, и с азартным игроком, который внезапно узнает, что выиграл миллион долларов.

Стресс не обязательно связан с дурной причиной и не всегда вреден для организма. Стресс указывает на степень нашей жизненной активности в каждый определенный момент. Все живые существа постоянно находятся под воздействием стресса (то есть напряжения, усталости, истощения. — Ю. Ш.), и любое событие, приятное или грустное, усиливающее интенсивность жизни, вызывает временное увеличение стресса, изнашивание организма... В то же время... стресс не сводится только к разрушению. Это явление включает в себя также и приспособление к разрушению, независимо от того, что служит его причиной». [«Наука и человечество. 1964». М., «Знание». 1965 стр. 87.]

В результате многолетних исследований было установлено, что любой фактор, предъявляющий повышенные требования к жизнедеятельности организма, автоматически вызывает в нем действие неспецифического защитного механизма, увеличивающего сопротивление стресс-агентам (стрессорам), то есть факторам, вызывающим стресс. Таким образом, стресс есть не что иное, как активное приспособление организма к круто меняющимся условиям среды, сопровождаемое мобилизацией всех средств защиты и побочными эффектами как полезного, так и вредного для организма характера. Обычно стресс проходит несколько стадий: «реакцию тревоги», во время которой мобилизуются защитные силы организма, «стадию сопротивления», когда организм приспосабливается к стрессу, и «стадию истощения», если его приспособляемость оказалась ниже, чем сила стрессора. «Секрет не в том, — пишет Г. Селье, — чтобы жить менее напряженно, а в умении жить более разумно... Нужно постичь искусство жить полной жизнью и при этом свести износ до минимума». [Там же, стр. 89.]

По мнению Г. Селье и другого ученого-медика, А. Йонаса, состояние стресса как в норме, так и в патологии характеризует усилия организма сохранить равновесие, то есть, говоря языком кибернетики, гомеостаз. Именно в этих целях человек стремится как бы продолжить свои органы чувств за физиологические пределы сферы их действия, снимая с себя значительную часть контроля над их функционированием. Такое продолжение вовне органов чувств человека диктуется эволюцией процесса труда; это следующий логический шаг за продлением вовне человеческих рук с помощью орудий труда и усилением человеческих мускулов с помощью внешних источников энергии. Оно обусловлено усложнением трудовой деятельности человека, требующим усиления всех рецепторов, которыми он располагает.

Однако это, в свою очередь, требует наделения продолженных таким образом органов чувств известной автономией, ибо нервные центры, контролирующие их в естественных физиологических границах, не в состоянии справиться с переработкой колоссально возрастающей информации вне «телесных рамок». Поэтому Селье, Йонас, а вслед за ними Маклюэн говорят о своего рода «автоампутации» человеческих рецепторов в состоянии стресса. По замечанию последнего, организм прибегает к «автоампутации» тогда, когда рецепторов в пределах его тела оказывается недостаточно, чтобы локализовать нервное возбуждение или избежать его. Именно это могло послужить побудительным мотивом к изобретению человеком сперва механических, а затем электрических средств общения, Но эти последние гак увеличили информационную нагрузку, что сделали необходимыми новые и новые «автоампутации», придав процессу лавинообразный характер. [М. McLuhan, Understanding Media, p. 51—53, 56.]

Очевидно, что интенсификация общения, обусловленная развитием средств связи и транспорта, значительно повышает стресс жизни современного человека. Он встает утром по будильнику, собирается на работу под радио, спешит на городской транспорт, на работе участвует в совещаниях, конференциях, является по вызову к начальству, отвечает на телефонные звонки и звонит сам, снова спешит на транспорт, добирается домой и здесь отдыхает у телевизора, за газетой или отправившись в кино... Такой будничный ритм показался бы сущим безумием человеку XIX, а тем более XVIII и предшествующих веков, для нас же он стал привычным. В условиях капитализма приспособляемость все же отстает от бурно растущей интенсивности общения, и в результате увеличивается число сердечно-сосудистых и раковых заболеваний, расстройств нервной системы и т. п.; повышенная раздражительность переходит, по законам высшей нервной деятельности, в столь же чрезмерное равнодушие к окружающим. «Schwere Kunst des Zusammenseins» («трудное искусство жить бок о бок» — нем.) становится все более дефицитным. В более широком плане, на макроуровне, в том же направлении действует урбанизация — концентрация все больших масс населения в крупных городах, идущая в несколько раз быстрее, чем общий рост народонаселения, хотя и его темпы достаточно высоки. [По оценке ООН в течение текущего столетия народонаселение нашей планеты удвоится и достигнет к 2000 году примерно 6 миллиардов человек. В демографическом росте заложена, по-видимому, тенденция к самоторможению. Ее действие можно представить следующим образом. Рост народонаселения ведет к интенсификации общения между людьми; последняя способствует увеличению числа разводов; а это, в свою очередь, ведет к снижению рождаемости и замедлению прироста народонаселения. Естественно предположить, что по достижении некоторого уровня маховик демографического роста вновь начинает раскручиваться, покуда не включатся механизмы автоматического торможения. Необходимо, правда, оговориться, что в разных социальных условиях этот механизм действует по-разному.] Резкое повышение подвижности людей, идей и товаров находит выражение в быстром расширении международного туризма, научно-технического и культурного обмена, внешней торговли; происходит усложнение системы международных отношений в результате роста числа независимых государств и всякого рода связей между ними. [Подробное рассмотрение всех этих процессов выходит за рамки настоящей работы. См. нашу статью «Научно-техническая революция и некоторые проблемы современности» в журнале «Мировая экономика и международные отношения», 1968, № 2.]

Интенсификация общения как на микро-, так и на макроуровне лежит в основе представления о том, что наш мир становится все теснее в абсолютном смысле. В США делались попытки выразить эту тенденцию количественно. Д-р И. Пул из Массачусетского технологического института с помощью социологических исследований установил, например, что, если взять наугад из материалов переписи населения бюллетени двух американцев, шансы на то, что у каждого из них окажется минимум по одному знакомому, имеющих, в свою очередь, общего знакомого, составляют более чем 1:2. Посредством же цепочки из 6 или менее знакомств можно установить связь между любыми двумя американцами. [Рэнд, Кембридж — научно-технический центр США. М.. «Прогресс», 1968, стр. 150.]

Вместе с тем в условиях современной научно-технической революции мир становится теснее и относительно. Первоначальное представление об этом связано в значительной мере с ядерно-ракетным переворотом в военном деле. Разрушительная мощь этих средств превратила угрозу термоядерной катастрофы в мировую, общечеловеческую проблему. В таких условиях даже представители монополистической олигархии заговорили о соображениях всеобщей безопасности, берущих верх над частными интересами отдельных государств. Реальная угроза ракетно-ядерной войны, нависшая над всем миром, заставила все человечество осознать как бы уменьшившиеся масштабы его родной планеты. В особой мере сказалось в этом отношении изменение мироощущения людей второй половины XX столетия под влиянием космических исследований. Если великие географические открытия раздвинули земные горизонты человечества, расширив и пополнив его представления о своей планете, то великие космические открытия дают ему осязаемо почувствовать величие необъятности Вселенной и действительное место, занимаемое в ней «планетой людей». Недаром освоение космоса стало необходимым и возможным в тот момент, когда земной шар оказался тесным для энергетических мощностей и скоростей полета, достигнутых людьми. Осуществление советской и американской космических программ поднимает на новую ступень не только международное право, где получило самостоятельное развитие космическое право, но и все современное политическое мышление.

Выход в бесконечные просторы космического пространства дал новые масштабы широты мира, и эти масштабы стали неизбежно применяться к Земле. Вероятно, именно космические полеты навели наших современников на мысль о кругосветных путешествиях по планете, которые прежде считались немыслимыми. Так, отважные английские моряки А. Чичестер и вслед за ним А. Роуз совершили в одиночку на небольших яхтах кругосветные плавания и были возведены за это королевой в дворянское звание. Вместе с космонавтами люди извне и как бы свысока взглянули на старушку Землю и новой меркой измерили земные расстояния и преграды. Вместе с тем силилось чувство единства всего человечества. «...Выход человека в космос придает важным сферам деятельности людей глобальные масштабы, — писали в «Правде» А. Коваль и Г. Успенский. — Прежде всего это относится к связи — «нервной системе» человечества. Большая дальность, оперативность, надежность и высокая «информативность» делают космическую связь совершенным техническим средством общения людей. В нашей стране функционирует система связи на основе спутников «Молния» с широкой сетью наземных станций «Орбита». Благодаря ей жители даже самых отдаленных районов страны стали зрителями одного кинотеатра и концертного зала, болельщиками одного стадиона, слушателями одной аудитории. Это не только обогащение информацией, но и постоянное ощущение единства людей». [«Правда», 18 мая 1969 года. Интересное преломление получило это новое мироощущение в лирике. В конце Великой Отечественной войны советский поэт В. Орлов написал в стихотворении о павшем в бою солдате: «Его зарыли в шар земной», и эта прекрасная гипербола долго оставалась единственной в своем роде. В 1968 году автор одного газетного обозрения советской песенной лирики сетовал на то, что планетные, глобальные и космические образы заняли чересчур большое место в ней.]

Как и социальные последствия революции информации и коммуникаций, ощущение тесноты мира непосредственно связано с исторической тенденцией этой революции. Подобно научно-технической революции вообще, переворот в средствах и методах общения проходит две основные фазы, близко напоминающие фазы стресса. Первая фаза характеризуется главным образом обострением существующих и порождением новых противоречий. Сюда относятся, например, противоречия между макро- и микроуровнем информационно-коммуникационной инфраструктуры, между старыми и новыми средствами информации, между их потенциями и антигуманным злоупотреблением ими, двойственная природа стресса, ощущение абсолютной и относительной тесноты мира. Во всем этом противоречиво выражается объективная тенденция к созданию информационно-коммуникационных предпосылок единства человечества. Но эта тенденция не может осуществиться на первой фазе революции информации и коммуникаций, ибо, хотя эта фаза носит глобальный характер, исторически ей соответствует эра отчуждения — эра капитализма.

Иное положение со второй фазой, которая характеризуется преимущественно разрешением созревших для этого противоречий и созданием предпосылок для решения противоречий будущего развития. Этому соответствует преодоление отчуждения, падающее на эру коммунизма, когда возможность единства человечества становится действительностью. Такое осуществление единства человечества не только в экономическом, но и в политическом и идейном отношениях опирается на ускоренное развитие информационно-коммуникационной инфраструктуры и повышение ее роли в системе общественных производительных сил. Магистральным направлением подобного развития является создание сначала региональных, а затем глобальной Единой Информационной Системы, интегрирующей в своих запоминающих устройствах все виды информации, уже созданной и вновь создаваемой человечеством. Замкнув на себя все средства связи, эта сверхинфраструктура станет также автоматическим диспетчером всех средств транспорта на Земле и в ближнем космосе. Взаимозависимость и единство общественно организованной науки и научной организации труда и производства найдут в ней полное выражение. Научно-техническое и социальное прогнозирование в рамках Единой Информационной Системы впервые получит достаточно полную исходную информацию и достаточно надежный механизм, чтобы из искусства превратиться в науку и слиться воедино с долгосрочным планированием.

Информационно-коммуникационный взрыв космической эпохи играет ведущую роль в создании адекватной системы управления как самой информацией, прежде всего в научной деятельности, так и обществом в целом.

ГЛАВА 5

От внешнего управления к внутреннему саморегулированию

Бэкон учил, что человеческий разум надо сотворить заново. Точно так же надо заново сотворить и общество.

Шамфор

Диалектика развития производительных сил выдвигает на ведущее место в их системе на каждом данном этапе новейшие элементы. В наши дни в связи с революцией информации и коммуникаций ведущее положение занимают наука и организация. В современной научно-технической революции тесно и органично переплетены социально-организованная наука и научная организация общественного производства.

Но характер социальных условий не может не накладывать своего отпечатка на то, как и в чьих интересах осуществляются организация и управление научно-техническим прогрессом в разных странах. Ответ отнюдь не всегда лежит здесь на поверхности. Наоборот, противоречия начального этапа научно-технической революции делают картину чрезвычайно сложной и разноречивой, скрывающей от неискушенного взгляда принципиальную противоположность в подходе различных социальных систем к перевороту в производительных силах.

РЕВОЛЮЦИЯ ИНФОРМАЦИИ И МИРОВЫЕ СИСТЕМЫ

В главе 2 у нас уже шла речь о структуре и функциях общественных систем с точки зрения того, насколько система «наука — общество» может служить метасистемой для системы «человеческий интеллект — машинный интеллект».

Но в сегодняшнем мире существуют общественные системы, в корне различные как по характеру общественных отношений, так и по характеру управляющих подсистем (надстройки).

Две мировые социальные системы неравноправны с точки зрения диалектики внутреннего и внешнего, настоящего и будущего. Социализм относится к капитализму, как будущее к прошлому и, следовательно, как метасистема — к системе. Исторический смысл смены второго первым состоит в том, что социально-экономические противоречия, порожденные капитализмом, получают возможность своего разрешения лишь при социалистическом обобществлении производства материальных и духовных благ.

Современная научно-техническая революция придает исторической противоположности социальных систем особую глубину и сложность. Превращение науки в непосредственную производительную силу выдвигает на передний план жизнедеятельности общества производство, распределение и использование научной и иной информации. В результате этого обнажается противоречие между природой научной деятельности и информационной деятельности вообще и природой частнособственнических товарно-денежных отношений капитализма. [См. об этом в книгах Г.Н. Волкова «Эра роботов или эра человека?» (М., Политиздат, 1965) и «Социология науки» (М., Политиздат, 1968). Также: Э.А. Араб-Оглы. О социальных последствиях научно-технической революции. В кн.: «Научно-техническая революция и общественный прогресс». (М., «Мысль», 1969.)] Попробуем пойти по пути К. Маркса, вскрывшего глубочайшие противоречия капиталистического способа производства в его элементарной ячейке — товаре. Элементарная ячейка информационной деятельности существенно отличается от классического представления о товаре. Даже в условиях капитализма занятые в ней люди производят скорее псевдотовары, стоимость которых условна, как стоимость произведений искусства. Хотя, например, люди науки вознаграждаются за свой труд определенными окладами, гонорарами и субсидиями, нет никакой возможности выразить стоимость их продукции в денежных единицах. Хотя изобретатели получают при патентовании своих изобретений установленное вознаграждение, оно также не может служить прямой оценкой реальной стоимости изобретения. Подобным же образом, зная величину затрат на обучение ученого или специалиста, трудно или невозможно выразить реальную экономическую стоимость полученного им образования.

Дело в том, что все виды научной и информационной деятельности, помимо непосредственного экономического эффекта, приносят более отдаленный и зачастую не поддающийся оценке социальный эффект, который в отличие от экономического нельзя выразить в денежных единицах. Можно ли, например, подсчитать экономический эффект открытия антибиотиков, спасших жизнь десяткам миллионов людей?

Продукт информационной деятельности, и научной деятельности в частности, отличается от любого товара тем, что в процессе потребления он не исчезает, а воспроизводится, и притом на расширенной основе. Всякое открытие дает толчок новым открытиям, одно изобретение влечет за собой другие. За различием в характере продукта скрывается различие в характере произведшего его труда. Труд ученого в отличие от труда человека, занятого в материальном производстве, носит непосредственно общественный, а не частный характер. Исследователь, как отмечал еще Маркс, всегда опирается на все сделанное другими исследователями, работавшими до него и наряду с ним, причем делает это безвозмездно. Плоды его труда, в свою очередь, должны немедленно поступить во всеобщее достояние, иначе они попросту утратят смысл. Кибернетическая революция в производительных силах впервые в истории создает реальную возможность, преодоления уродующего человека разделения труда и обусловленного им отчуждения. В условиях капитализма эта возможность остается втуне. Понимание этого прокладывает себе путь и в капиталистических странах. С предостережением насчет углубляющегося противоречия между характером научного производства и частнособственническими отношениями выступал в США известный ученый экономист В. Леонтьев. [L. Silk. The Research Revolution. N. Y. 1961. Foreword by W. Leontieff.]

«Наиболее интригующим парадоксом, — писал американский науковед Дирек Прайс, — является то, что ученый обеспечивает себе максимум частной интеллектуальной собственности посредством наиболее открытой публикации». [Journeys in Science. Small Steps, Great Strides. Allbuquerque 1967, p. 10.] При этом очевидно, что о «частной интеллектуальной собственности» можно здесь говорить только по инерции. Всякие попытки сделать научную идею предметом частного присвоения принципиально несостоятельны. Даже в сфере изобретательства и прикладного знания патент выдается лишь после установления социальной полезности изобретения особыми экспертами, притом срок действия патента всегда ограничен, а в последние годы в разных странах высказывают предложения сократить срок патентной защиты до пяти лет и менее.

Труд в сфере научной деятельности носит скорее абстрактный, нежели конкретный, характер. Работая даже в самой специализированной области, ученый всегда вносит вклад не только в ее развитие, но и в развитие науки в целом. В отличие от специализации в материальном производстве дифференциация наук идет рука об руку с их интеграцией. Любое частное открытие может иметь общий характер, получая применение подчас в самых неожиданных и далеких областях знания. Не говоря уже о математических открытиях, чей абстрактный и общезначимый характер выражает саму сущность математики как общего языка науки, достижения, например, в области морфологии и физиологии животных получили в наше время широчайшее использование в технике в рамках новой научной дисциплины — бионики. В таких новейших областях, как инженерная психология, семиотика, объединяются достижения самых различных отраслей знания.

Сказанное относится не только к научной деятельности, но в существенной мере и к информационной деятельности вообще.

Превращение науки в непосредственную производительную силу, лежащее в основе революции информации, идет как вглубь, так и вширь. В первом случае речь идет об опережающем развитии поисковых фундаментальных исследований по отношению к науке и технике в целом — при одновременном сокращении разрыва, отделяющего рождение научной идеи от ее технического и производственного воплощения. [Если открытие сверхпроводимости металлов при температуре, близкой к абсолютному нулю, ждало своего практического использования около тридцати лет (1930—1960), то открытие квантовой электроники в 1960-х годах получило почти немедленную реализацию в создании обширной лазерной техники и промышленности.]

Во втором случае привлекает внимание опережающий рост науки и техники по отношению к другим сферам человеческой деятельности и превращение научной деятельности в одну из ведущих отраслей общественного производства. Это относится к масштабам не только капиталовложений и занятости, но и экономического и особенно социального эффекта, по которому наука уже превосходит любую другую отрасль.

Но особенно перспективными оказываются последствия форсированного развития фундаментальных исследований.

Дело в том, что фундаментальные научные исследования занимают в системе научной деятельности столь же ведущее положение, какое принадлежит ей самой в системе информационной деятельности, а науке в целом — в системе общественных производительных сил. Форсирование фундаментальных исследований означает ускоренный рост задела принципиально новой информации, реализуемой в прикладных исследованиях и разработках, а через них — в производстве. Это ведет к интенсификации научной деятельности и дальнейшему повышению ее роли в обществе, выдвижению ее в число решающих отраслей общественного производства. В странах социализма, где превращение науки в непосредственную производительную силу представляет объявленную социальную цель, этот процесс развертывается планомерно.

В условиях капитализма этот процесс пробивает себе дорогу как стихийная сила. Предоставление приоритета фундаментальным исследованиям в научной политике капитализма (в значительной мере вслед за социализмом) приводит в движение механизм, выходящий из-под контроля власть имущих. Результатом этого решения должно явиться укрепление научных позиций этого мира в его противоборстве с социализмом. Но логикой вещей это решение имеет и не запрограммированный его инициаторами эффект. Этот эффект — ослабление социальных и экономических устоев капиталистической системы. [«Те из нас, кто способствовал развитию новой науки — кибернетики, находится, мягко говоря, не в очень-то утешительном моральном положении. Эта новая наука, которой мы помогли возникнуть, ведет к техническим достижениям, создающим... огромные возможности для добра и для зла, — писал Н. Винер. — Мы можем передать наши знания только в окружающий нас мир, а это мир Бельзена и Хиросимы. Мы даже не имеем возможности задержать новые технические достижения. Они носятся в воздухе... Заводы-автоматы, сборочные конвейеры без рабочих появятся так скоро, как только мы решим затратить на них столько же усилий, сколько мы, например, затратили на развитие техники радиолокации во время второй мировой войны... Первая промышленная революция — революция «темных сатанинских фабрик» — была обесценением человеческих рук вследствие конкуренции машин... Современная промышленная революция должна обесценить человеческий мозг, по крайней мере в его наиболее простых и рутинных функциях. Разумеется, подобно тому, как квалифицированный плотник, квалифицированный механик или квалифицированный портной пережили так или иначе первую промышленную революцию, квалифицированный ученый и квалифицированный администратор могут пережить и вторую. Тогда средний человек со средними или еще меньшими способностями не сможет предложить для продажи ничего, за что стоило бы платить деньги.

Выход один — построить общество, основанное на человеческих ценностях, отличных от купли-продажи». (Н. Винер, Кибернетика, или управление и связь в животном и машине. М., «Советское радио», 1968, стр. 78, 76, 77).]

В основе «социальной кибернетики» капитализма, в какие бы модернистские одежды она ни облачалась, по-прежнему лежит незыблемый принцип частной собственности на средства производства — тот самый принцип, который несовместим с антисобственническим и нетоварным научным производством будущего. Этот «первородный грех» капитализма приобретает сегодня значение одного из его основных противоречий, которое может лишь углубиться в ходе исторического развития.

Социально-политическая система, основывающаяся на частнособственнических товарно-денежных отношениях, по самой своей природе не адекватна требованиям неограниченного научно-технического прогресса. Он не укладывается в ее рамки, поскольку наука органически не поддается частному присвоению и эксплуатации.

В самом деле, чем шире и планомернее развивается наука (и информационная деятельность вообще), тем глубже становится противоречие между нею и частнособственническими товарно-денежными отношениями капитализма. [Симптоматично в этом смысле растущее среди молодежи США, Франции, Швеции и других капиталистических стран отвращение к бизнесу, к духу стяжательства, к погоне за прибылью. Особенно беспокоит правящие круги этих стран рост подобных настроений среди студенчества — основного резерва кадров ученых, специалистов и менеджеров (управляющих) корпораций. «Кажется, продавать холодильники эскимосам лишь ненамного труднее, чем убеждать нынешних студентов в добродетелях службы в корпорациях», — писал орган фондовой биржи Нью-Йорка «Уолл-стрит джорнэл». «Я обнаружил, — заявил видный английский историк А. Тойнби, — что молодежь в Америке с отвращением говорит об «идеалах родителей» сводящихся к знаменитому девизу „make money" («делать деньги»).] Научно-техническая революция выдвигает на передний план духовное производство, плоды которого не поддаются частному присвоению и требуют самого обобществленного распределения. Идеи, будучи обнародованы, принадлежат всем — и никому в отдельности.

Противоречие между новейшими тенденциями научно-технического прогресса и архаичными общественными условиями будет углубляться и расширяться вместе с ростом масштабов информационной деятельности в недрах капиталистического производства. Это противоречие является коренным, и оно может быть разрешено лишь в рамках системы, находящейся на самом высоком уровне обобществления производства. Такой системой является социализм. В отличие от капиталистических противоречий научно-технического прогресса все эти противоречия при социализме разрешимы в рамках данной социальной системы. Здесь нет никакой мистики. Дело просто в том, что эти рамки раздвигаются по мере расширения фронта научно-технической революции и в соответствии с требованиями научно-технического прогресса. Нетоварная природа научной и информационной деятельности целиком соответствует тенденции развития социалистического общества с его распределением по труду через механизм товарно-денежных отношений в коммунистическое общество с распределением по потребностям без посредства этого механизма. Диалектика развития современного социализма заключается именно в том, чтобы подготовить с помощью использования товарно-денежных отношений условия для их упразднения в обществе материального изобилия. Это обстоятельство имеет решающее значение и с точки зрения перспектив преодоления имеющихся противоречий научно-технического прогресса при социализме. Курсу на всемерное использование механизма товарно-денежных отношений для повышения эффективности общественного производства, которое сделает его ненужным, соответствует курс на развитие и укрепление социалистического государства в целях его постепенной замены механизмом общественного самоуправления. Этот курс всецело отвечает тенденциям развития научной деятельности и механизма управления ею.

НАУЧНАЯ ПОЛИТИКА

Чем дальше вглубь и вширь заходит процесс превращения науки в непосредственную производительную силу, тем серьезнее становится противоречие между производительными силами и общественными отношениями, покоящимися на частной собственности. «Стихийная кибернетика» капитализма, периодически восстанавливавшая путем расточительства производительных сил в кризисах и войнах соответствие с ними своих производственных отношений, оказывается все более недостаточной.

Было бы, разумеется, ошибкой ожидать «автоматического краха» капиталистической системы в ходе научно-технического соревнования с социализмом. Капитализм обладает еще достаточными потенциями, чтобы эффективно использовать, по крайней мере в краткосрочных целях, новейшие успехи науки и техники. Причем в методах этого использования, в том, как это делается в США, Японии и других странах капитала, у него есть чему поучиться. Более того, без усвоения такого рода уроков победа социализма в соревновании с капитализмом едва ли может быть обеспечена. Сильной стороной современной американской науки является, например, ее связь с новейшими методами общей теории систем и системотехники, высокий уровень научной организации. США не только тратят на исследования и разработки вдесятеро больше, чем страны Западной Европы, но и управляют использованием этих средств значительно лучше. Новейшие системные методы стоимостного управления информацией проникли из военно-исследовательской сферы во многие гражданские области и звенья государственного аппарата США. Тупики внешней (Вьетнам!) и внутренней политики США (расовые и студенческие волнения) свидетельствуют, однако, о том, что системные методы поистине «слишком хороши» для капиталистической системы и прямо-таки просятся в систему социализма.

Важно отметить, что речь идет об усвоении прежде всего таких методов научной организации и управления научно-техническим прогрессом, которые хотя и созданы в странах капитализма, но объективно выходят за его рамки. В.И. Ленин еще в первые годы Советской власти обращал внимание на тот парадокс, что «...учиться социализму надо в значительной степени у руководителей трестов, учиться социализму надо у крупнейших организаторов капитализма»; первейшей и главнейшей задачей он называл «...перенять все действительно ценное из европейской и американской науки...». [В.И. Ленин, Полн. собр. соч.. т. 36, стр. 137; т. 45, стр. 206.]

За минувшие полстолетия Советской властью накоплен собственный ценнейший опыт управления развитием научной деятельности и общества в целом, и это, в свою очередь, не ускользнуло от внимания правящих кругов Запада.

В условиях соревнования с социализмом государственно-монополистическая управляющая подсистема современного капитализма идет не беспрецедентные меры. В ответ на «вызов» со стороны социалистической системы она пытается регулировать экономику с помощью элементов планирования и «программирования», а также путем повышения или снижения налогов, поощрения или ограничения экспорта и т. д.

Планирование, бывшее бранным словом в буржуазном мире в годы первых советских пятилеток, стало ныне одним из наиболее распространенных и употребительных терминов. Особенно разительная метаморфоза произошла с отношением к планированию науки, которое считалось и недопустимым и невозможным. Этим предрассудкам пришлось отступить перед внушительным советским опытом успешного планирования науки и техники, начало которому положил еще в 1918 году ленинский «Набросок плана научно-технических работ». Ныне планирование научной деятельности в той или иной форме осуществляется повсеместно, что находит выражение в теории и практике научной политики, проводимой всеми современными государствами. Перед лицом планомерного научно-технического прогресса социализма правящие круги Запада все шире прибегают к государственному регулированию научной деятельности в общих рамках своей политики. Не только в странах с планируемой экономикой, но и в странах так называемого свободного предпринимательства государство стремится поставить под свой контроль возрастание экономической роли научной деятельности, пронизывающей собой все отрасли современного производства, и превратить поощрение исследований и разработок в дополнительный рычаг экономического регулирования.

Одним из крупнейших факторов, оказывающихся, таким образом, в поле зрения политических руководителей, выступает «большая наука». Под этим термином понимаются обычно научно-технические проекты, которые по своим масштабам не могут быть осуществлены иначе, нежели при прямой поддержке государства как в финансовом, так и в административном отношении. Проекты «большой науки» особенно зримо воплощают в себе масштабы современной научной деятельности и ее внушительную социально-политическую роль. К ним относятся, например, знаменитый Манхэттенский проект, приведший к созданию атомной бомбы в США, и подобная же программа работ, выполненная в свое время в Советском Союзе. Еще более масштабными являются космические программы, требующие многомиллиардных затрат и усилий десятков тысяч высококвалифицированных специалистов. Так, американский проект «Аполлон», увенчавшийся высадкой астронавтов на Луне и доставкой на Землю образцов лунных пород, обошелся, по предварительным данным, в 35 миллиардов долларов.

В последние годы проекты «большой науки» из военной и космической сфер распространяются на решение крупных задач гражданского характера. Сюда можно отнести программы в области экономического обессоливания воды, чрезвычайно актуальные ввиду нарастающего «водного голода»; программы развития больших городов и систем городских коммуникаций; программы создания национальных и глобальных систем информации и т. п. Особое место в «большой науке» сегодняшнего и завтрашнего дня принадлежит исследованиям в области природных ресурсов и защиты внешней среды от загрязнения отходами современной цивилизации. В определенном смысле можно, следовательно, говорить о начавшемся использовании «большой науки», порожденной первоначально военными нуждами, в гражданских целях. Передача научных и технических достижений военного и космического характера в гражданские отрасли производства сама превращается сегодня в одну из программ «большой науки».

«Большая наука» неразрывно связана с «малой наукой». К последней относят обычно исследовательские проекты главным образом поискового характера, требующие относительно меньших финансовых затрат, но зато осуществляемые специалистами высшей квалификации. Понятно, что без успешного осуществления таких проектов «малой науки», как открытие нейтрона Чэдвиком или открытие цепной реакции Ферми и его учениками, не могли бы появиться ни Манхэттенский проект, ни все последующие проекты «большой науки» ядерного века. Другим хрестоматийным примером служит создание Норбертом Винером кибернетики в рамках «малой науки», послужившее основой изучения и синтеза сложных кибернетических систем при решении всевозможных задач «большой науки». [См.: Н. Винер, Мое отношение к кибернетике, ее прошлое и будущее. М. «Советское радио», 1969.]

Однако установление связи и должных пропорций между «малой» и «большой» науками, а в еще большей мере — определение относительной значимости различных проектов внутри «большой науки», наконец, нахождение правильных пропорций распределения средств на научные и вненаучные цели — все это вышло за пределы возможностей существовавших специализированных органов, выполнявших функции частичного управления отдельными проектами и программами. Понадобилось создание особой системы органов и мероприятий по управлению научной деятельностью в целом в национальных и международных масштабах. Иначе говоря, понадобилось создание специального механизма научной политики. И такой механизм был создан.

Таким образом, переворот в общественных производительных силах, вылившийся в современную научно-техническую революцию, обусловил возникновение как необходимости, так и возможности регулирования научной деятельности со стороны государства через посредство научной политики.

В каком смысле можно говорить в условиях современного мира, расколотого на различные социальные системы, о научной политике вообще? На наш взгляд, здесь необходимо различать технико-организационную и социально-политическую стороны научной политики. В технико-организационном отношении научная политика зависит не столько от характера социальной системы государства, сколько от уровня его экономического, политического и культурного развития. Немаловажное значение имеют также размеры государства, а следовательно, и масштабы его научно-политических усилий. На базе опубликованных к настоящему времени докладов и исследований по научной политике различных стран можно выделить типы национальной научной политики универсального и более специализированного характера, с пропорциональным развитием всего спектра исследований и разработок или с преимущественным развитием либо фундаментальных, либо прикладных исследований. Если такие крупнейшие державы, как Советский Союз и Соединенные Штаты, могут более или менее равномерно двигать вперед весь фронт научного знания, то средние и тем более малые страны должны поневоле ограничиваться программами, не выходящими за рамки имеющихся у них ресурсов. Общая тенденция состоит в том, что страны, обладающие наиболее прочными традициями и наиболее высоким уровнем научной культуры, отдают приоритет фундаментальным исследованиям, импортируя из-за рубежа недостающую информацию прикладного характера. Страны же с менее развитой научной культурой и менее обеспеченные исследовательскими кадрами высшей квалификации делают упор на развитие прикладных исследований и разработок, предпочитая импортировать фундаментальную науку.

Со временем различия между странами с точки зрения научной политики претерпевают существенные изменения. Даже страны-гиганты оказываются перед трудной проблемой выбора между альтернативными проектами «большой науки», требующими огромных затрат и грозящими нарушить равновесие не только в научном, но и в экономическом развитии. Чему, например, следует предоставить приоритет — подготовке экспедиции на Марс, постройке сверхмощного ускорителя заряженных частиц, развитию океанографических исследований или чему-либо еще — например, борьбе с сердечно-сосудистыми или раковыми заболеваниями? Следует ли отдать предпочтение подобного рода гражданским проектам перед проектами оборонного характера вроде создания системы противоракетной обороны типа американской «Сейфгард»? Такого рода проблемы вызывают напряженные конфликты, характер которых во многом определяется конкретными социальными условиями.

У высокоразвитых средних и малых стран свои заботы. Все более ощутимая нехватка ресурсов способствует «утечке мозгов» из этих стран в Соединенные Штаты. Масштабы миграции научных талантов иной раз таковы, что ставят под сомнение способность данной страны поддерживать впредь свою традиционную научную репутацию. С другой стороны, эти страны сталкиваются с недостаточно высокой эффективностью своей научной политики, односторонне форсирующей развитие «чистых» исследований, что приводит, в частности, к хроническому дефициту в торговле патентами и лицензиями с другими странами. Поэтому ряд стран берет ныне курс на более пропорциональное развитие различных типов исследований и разработок. Наконец, страны с относительно низким уровнем научного развития, со своей стороны, сталкиваются с необходимостью дополнить национальные программы прикладных исследований и разработок поощрением важнейших областей «чистой» науки.

В процессе развития самого научно-политического механизма выясняется, однако, тесная зависимость его функционирования от конкретных социально-экономических и политических условий. Поэтому научная политика должна рассматриваться не только в технико-организационном, но и в социально-экономическом и общеполитическом контексте. Она выступает как новая функция государства, определяемая не только уровнем развития производительных сил, но и характером общественных отношений, а также всей системой государственных интересов.

Это означает, что научная политика служит не только инструментом регулирования научной деятельности, но и элементом общеполитической и общеюридической системы государственного управления. Иными словами, в основе научно-политических решений лежат не только интересы развития самой науки, но и прежде всего государственные интересы. Именно эти последние в решающей мере определяют выбор приоритетов, предоставляемых тем или иным научным проектам и направлениям. [Известно, что решение высадить американских космонавтов на Луне до 1970 года было принято президентом Кеннеди весной 1961 года исключительно по соображениям политического престижа, невзирая на возражения его научных советников. Другим примером может служить решение президента Никсона предоставить приоритет сооружению системы противоракетной обороны вопреки оппозиции не только виднейших представителей национальной научной общественности, но и половины членов сената Соединенных Штатов.]

Научная политика представляет собой государственную функцию нового типа. Конечно, и раньше правители государств опирались в принятии особо важных решений на советы своих придворных мудрецов. Однако подобного рода «научные консультации» носили неизбежно эпизодический, случайный характер; они не могли составить систему последовательных мероприятий, образующих звенья единого политического курса. Организационная примитивность служила отражением сравнительно неразвитого уровня научной деятельности.

В современных условиях научно-политический механизм и его функционирование представляют собой совершенно иную картину. Разработана специальная процедура, с помощью которой определяются цели научной политики, ее средства и методы, ее объект и субъект.

Научная политика тесно связана как с внутренней, так и с внешней традиционными функциями государства. Связь научно-политической и внутриполитической функций находит выражение, например, в принятии решений по вопросам охраны природы, борьбы с преступностью, развития образования и т. д. Особенно большое значение приобретает связь научной политики с внешнеполитической функцией правительств. Такая связь носит двусторонний характер. С одной стороны, люди науки, научные знания и методы все шире применяются на дипломатическом поприще; в министерствах иностранных дел создаются специальные отделы, ведающие научно-техническими вопросами, в дипломатические миссии назначаются специальные научные атташе. Учет факторов научно-технического прогресса становится непременным условием подготовки и принятия внешнеполитических решений.

С другой стороны, наука сама все шире втягивается во внешнеполитическую и внешнеэкономическую деятельность и испытывает на себе ее влияние. Преимущественное развитие тех или иных научных направлений, тех или иных видов исследований и разработок все больше определяется внешнеполитическими условиями, а также состоянием внешнеэкономических отношений. Баланс купли-продажи патентов и лицензий непосредственно влияет на распределение усилий между фундаментальными и прикладными исследованиями, между исследованиями в целом и разработками.

Особое значение для развития научной деятельности приобретает система мероприятий по развитию международного научно-технического сотрудничества. Выбор правительством одних направлений и форм научно-технических связей за счет других оказывает существенное влияние как на научно-технической прогресс в стране, так и на ее экономические и политические позиции в мире.

ЦЕЛИ, СРЕДСТВА И МЕТОДЫ

Взаимосвязь научной и общей политики непосредственно сказывается на выборе целей, средств и методов, применяемых в этой области.

К целям научной политики, как и политики вообще, относится прежде всего сохранение и укрепление данной социально-политической системы. Служа интересам правящего класса, научная политика, как и всякая другая, призвана в первую очередь разработать систему мер, обеспечивающих существование социально-политического строя страны. Этой цели в эксплуататорском государстве непосредственно служит усовершенствование системы «контроля над мыслями» населения с помощью новейших научно-технических средств. Сюда относится не только хитроумная аппаратура электронной слежки, но и соответствующее регулирование деятельности средств массовой информации — печати, радио, телевидения, кино, а главное — политика в области образования.

Цели развития национального научного потенциала занимают, как уже отмечалось, подчиненное положение по отношению к общеполитическим целям.

Будучи подчинены общеполитическим целям, цели научной политики не могут не отражать определенные классовые интересы. Поэтому они неизбежно различаются в странах с различными социальными системами. Различие это отражает принципиально противоположные тенденции общественного развития — противоположные по отношению к самой науке. Цели научной политики капиталистических стран оказываются поневоле ограниченными рамками сохранения исторически устаревшего социального устройства наперекор логике развития производительных сил. Лишь преодоление частнособственнической ограниченности приводит цели науки и политики в необходимое соответствие.

Целям научной политики служат средства, с помощью которых она проводится в жизнь. К ним относится прежде всего усиление научно-политических функций существующих органов законодательной и исполнительной власти. Такие органы как на местах, так и особенно в центре все чаще оказываются перед необходимостью решать вопросы, связанные с научно-техническим прогрессом, и создавать для этой цели специальные подразделения. Новизна и непривычность научно-технических проблем побуждает правительственные инстанции сплошь и рядом прибегать к помощи ученых-экспертов, которые привлекаются либо в индивидуальном порядке, либо в составе соответствующих научно-консультативных организаций.

Эта практика, в свою очередь, порождает ряд проблем. Насколько независимой может и должна быть подобная экспертиза? Что целесообразнее: приглашать ли крупных ученых на посты советников правительства или иметь на этих постах профессиональных политиков, давая им определенную научную подготовку? Насколько авторитетно политическое суждение ученого, являющегося признанным специалистом в физике или медицине? И т. д.

Трудность проблем, связанных с принятием научно-политических решений, вызвала создание системы специализированных правительственных органов по управлению научной деятельностью. Такого рода органы, занимающиеся формулированием научной политики, могут относиться либо к сфере законодательной, либо к сфере исполнительной власти, либо выступать в качестве независимых научно-консультативных организаций. Такие органы уже теперь становятся самостоятельным средством выработки и проведения научной политики.

Несмотря на, казалось бы, чисто технический характер этих органов, они несут на себе печать той или иной социальной системы. В социалистических странах круг органов научной политики, как правило, ограничивается государственным комитетом по науке и технике, национальной академией наук и отделами Госплана и парламентскими комиссиями. Это соответствует централизованной организации научной деятельности в масштабах страны, которую делает возможной общественная собственность на средства производства.

В отличие от этого во многих странах Запада система органов научной политики является децентрализованной в силу дробления ответственности между законодательной и исполнительной властью, между центральными и местными инстанциями, между гражданскими и военными властями, между правительством, частными компаниями и университетами.

К важнейшим средствам научной политики принадлежит и система специальных органов исполнения научной деятельности. Здесь также можно отметить большую пестроту в капиталистических странах сравнительно с социалистическими. Концентрация собственности в руках монополий приводит к тому, что частная промышленность выполняет в этих странах свыше половины всего объема исследований и разработок, оставляя на долю государственных и вузовских лабораторий ограниченное число проектов главным образом экономически нерентабельного характера. Особенностью США и некоторых других капиталистических стран является роль, которую играют в научной деятельности благотворительные фонды и другие частные организации как коммерческого, так и некоммерческого типа. Особенно велика активность такого рода организаций в области медицинских и социальных исследований.

Система органов исполнения научной деятельности в социалистических странах является гораздо более «линейной». Государство как представитель общенародной собственности контролирует работу всех научных учреждений страны, подчиняя их решению единых государственных задач. В этой системе исследовательская деятельность академических и вузовских институтов должна увязываться с деятельностью прикладных отраслевых институтов министерств и ведомств. Усовершенствование этой системы позволит экономить средства и решать научно-технические задачи более быстро и эффективно, используя к тому же научные ресурсы других социалистических стран.

Научная политика современных государств не есть что-то вечное и неизменное. Она возникла в определенных исторических условиях и, выполнив отведенную ей историей роль, должна со временем отмереть. Ибо научная политика государств как система регулирования научной деятельности извне является исторически преходящей. По мере развития научной деятельности в самоорганизующуюся систему место управления ею извне должно занять саморегулирование изнутри. Эта диалектика развития всецело соответствует диалектике создания общества нового типа, функционирующего как самоорганизующаяся система небывалого дотоле совершенства. Такое общество будет не только зиждиться на научном фундаменте — оно будет насквозь пронизано наукой, слито с ней воедино.

Формирование и развитие научной политики потребовало создания особой теории научной деятельности (науковедения), прообразом которой послужила философия науки.

Отделение философии от науки, шедшее в русле общего процесса дифференциации научных знаний, подготовило условия для их синтеза на более поздней ступени эволюции, когда и философия и наука достигли определенной теоретической зрелости. На этой ступени, современниками которой мы являемся, самые, казалось бы, отвлеченные философские понятия и идеи становятся необходимым инструментом и методом развития наук, а высшие достижения конкретного научного познания, в свою очередь, обогащают и движут вперед философскую мысль, философия и наука, таким образом, взаимно дополняют друг друга до такой системы, в рамках которой получают решение не разрешимые прежде противоречия той или иной науки.

Иначе говоря, как в самой практике научной деятельности, так и в ее теоретическом описании наблюдается явственный сдвиг в сторону целенаправленной комплексной системы. В самом деле, если перед обществом возникает сегодня принципиально новая сложная задача, то к ее решению привлекаются все доступные и известные знания и методы без учета их «ведомственной принадлежности». Так было, например, с решением атомной проблемы; так обстоит дело с организацией космических исследований, а также с проблемой охраны природной среды от загрязнения отходами современной цивилизации.

Решение едва ли не всех насущнейших проблем общественного развития — экономических, политических, социальных, культурных — упирается сегодня в решение задач управления научной деятельностью как на уровне государства, так и на уровне отдельных научных коллективов.

Для решения этих задач во всем их объеме необходимо дополнить накопленный опыт в области теории и практики научного планирования и прогнозирования, опирающегося на историю и логику развития науки, исследованиями в целом ряде новых областей. К ним принадлежит общая теория организации и управления научной деятельностью; планирование науки включается сюда как важнейший, но все же частный элемент наряду с руководством, координацией, контролем и регулированием. Теория организации и управления наукой опирается в методологическом отношении на основные понятия и принципы кибернетики, общей теории систем и системотехники. Подход к науке как к очень сложной системе позволяет найти способы решения таких практических задач, как выбор ведущих направлений научно-технического прогресса, распределение средств между различными видами научно-исследовательской работы, изыскание оптимальных принципов и форм организации и оптимальных размеров научных коллективов. Вместе с тем применение системного анализа к решению этих задач обещает дать некоторые новые теоретические выводы. [Автором предложены, например, гипотезы о единстве науки и организации в системе общественных производительных сил и об обусловленном этим новом этапе общественного разделения труда. См. сб. «Организация научной деятельности», стр. 10.7 —126.]

Науковедение — и в первую очередь теория организации научной деятельности — позволяет перебросить мост от социально организованной науки к научно организованному обществу. [См. статью С.Р. Микулинского, Н.И. Родного «Наука как предмет специального исследования»; «Вопросы философии», 1966, № 5.] Перевод общественного производства на научную основу исторически совпадает с превращением науки в органическую и ведущую отрасль этого производства. В результате система «наука — общество» превращается в единый объект управления на основе общих системных принципов.

Научно-техническая революция XX столетия выдвигает функцию организации и управления на передний план жизнедеятельности человечества, подчеркивая в то же время ее единство с функцией научного познания и преобразования мира. Противоречивое единство биологического и социального механизмов управления обществом получает благодаря этому внешнее дополнение в виде системы научного управления человеческими коллективами, опирающейся на достигнутый уровень и средства общения, созданные революцией информации и коммуникаций. При этом только коммунистическая система, свободная от частнособственнической ограниченности, обладает необходимой гомеостатичностью и может выполнить в исторической перспективе миссию внешнего дополнения к системе «человеческий интеллект — машинный интеллект».

МЕХАНИЗМ НООСФЕРЫ

ГЛАВА 6

Коллектив творцов

Великие деяния показывают нам, что Вселенная принадлежит каждому человеку, живущему в ней.

Р.У. Эмерсон

Рассмотрев в главах 1—3 постановку и содержание проблемы развития системы «человеческий интеллект — машинный интеллект», а в главах 4—5 — социальные рамки и условия ее решения, мы можем теперь приступить к выяснению конкретных путей и обстоятельств такого решения. Из предыдущего изложения явствует, что противоречия интересующей нас системы принципиально разрешимы в более широких рамках коммунистической метасистемы «наука — общество». В этой главе мы коснемся объективных и субъективных предпосылок решения проблем автоматизации умственного труда, связанных с переходом к коммунизму.

УСЛОЖНЕНИЕ ТВОРЧЕСТВА

Творческая деятельность — высшая форма умственного труда. [Как отмечает Г.Н. Волков, «...трем историческим этапам в развитии техники: инструментализации, механизации, автоматизации — соответствуют три основных технологических способа производства, базирующихся на: 1) ручном труде, 2) машинном труде, 3) творческом труде (научно-техническое и художественное творчество). («Социология науки», стр. 71.)] От прочих, менее высоких форм она отличается так же, как создание новой информации отличается от обнаружения уже имеющейся информации (см. выше, глава 2). В этом смысле творчество противоположно рутине — трафаретной деятельности, протекающей в предустановленном русле и не претендующей ни на какие открытия. Творческая деятельность противостоит банальности, повторению общих мест; она направлена на приумножение информации, а не информационного шума.

...Весьма неразумно и скучно

Снова рассказывать то, что уж нам рассказали однажды.

(Гомер, Одиссея.)

Этому требованию должно отвечать творчество в любой области — от поэзии до политики. «Страшусь объяснений, объясняющих объясненные вещи», — говорил выдающийся президент США А. Линкольн.

Сущность творческого процесса составляет создание небывалого — добыча новой информации. «Человек — это мастер культурной формы вещей. На низшей ступени лестницы этих мастеров стоят те, кто ничего не вносит своего, а возвращает талант свой в том виде, в каком он его получил. На высших ступенях располагаются те, кто всю душу свою вкладывает в творчество небывалого». [М. Пришвин, Глаза земли, стр. 173.] «Но как же среди... богатства чужих мыслей найти свою мысль и узнать, что эта мысль новая и еще ни у кого не была? Для этого надо понять себя самого как существо еще небывалое, и когда это поймешь, то среди мыслей чужих узнаешь свои небывалые». [Там же, стр. 186.]

Творческая деятельность всегда несет на себе яркий отпечаток индивидуальности и самобытности — того, что называется оригинальностью. Именно в творчестве раскрываются потенции человеческой личности, ее особенный вклад в общечеловеческое достояние. Творческая деятельность является поэтому основным источником развития интеллекта и увеличения разнообразия в человеческом обществе. Вопрос о том, является ли творчество исключительным, монопольным достоянием человека, остается пока открытым (см. главу 1), но при любом творце оно должно отвечать этому требованию.

Одной из особенностей творческой деятельности является значительное место, какое занимает в ней элемент игры. Это обусловлено природой творчества как «езды в незнаемое» (В. Маяковский), нуждающейся в предварительном моделировании в воображении процесса и вероятных направлений поиска; о связи моделирования с игрой мы говорили выше (глава 3). Для творческой деятельности, как и для человеческой деятельности вообще, элемент игры имеет преобладающее значение в начале процесса (как игра воображения), тогда как на его зрелой и особенно завершающей стадии на передний план выступает элемент труда.

Со своей стороны, всякий труд может при определенных условиях содержать в себе творческий элемент. «Трудовой процесс, если он свободен, кончается творчеством». [М. Пришвин, Глаза земли, стр. 296. И напротив: «Можно убить свой дух в запойном труде... Каждый ученый, не сделавший открытия, есть самоубийца». (Там же, стр. 301.)] Значит, в той же мере, в какой «в жизни всегда есть место подвигам» (М. Горький), в ней всегда есть место и творчеству как высшему выражению человеческой деятельности вообще.

Однако как деятельность, призванная увеличивать разнообразие (информацию), творческая деятельность сама отличается высоким разнообразием, специфичностью в разных областях. Моменты игры и моменты труда могут присутствовать в них в разной мере. Это относится прежде всего к различию творческой деятельности в науке и в искусстве. Всякая научная гипотеза содержит поначалу элемент игры («а что, если?..»). Но этот элемент никогда не приобретает здесь такого самодовлеющего значения, как в искусстве.

При всем различии научное и художественное творчество имеет общую основу, восходящую к метасистеме «человек — природа». «Творчество природы и творчество человека различаются отношением ко времени: природа создает настоящее, человек создает будущее». «Но иногда нам кажется, будто природа — эта жизнь на стороне — когда-то была нашей личной жизнью, и как-то вышла из нас, и что поэзия есть постижение былого единства. Поэзия и есть мост между нашим первым человеческим миром и тем вторым миром природы.

Наука, напротив, считает первым миром этот мир природы, а человеческий мир — вторым, происходящим из первого: там миллионы лет борются бесчувственно и бессмысленно для того, чтобы образовался мир человеческого сознания.

Так искусство и наука — будто двери из мира природы в мир человеческий: через дверь науки природа входит в мир человека, и через дверь искусства человек уходит в природу, и тут себя сам узнает и называет природу своей матерью». [М. Пришвин, Глаза земли, стр. 438.]

Правомерно, следовательно, несмотря на специфику различных видов и областей творческой деятельности, говорить о тенденциях развития творчества в целом. На одно из первых мест следует здесь поставить тенденцию к прогрессивному усложнению творческой деятельности. Усложнение жизни человеческого общества многократно превзошло все, чего можно было ожидать сто-двести лет назад, и немалую роль сыграла в этом творческая деятельность всех видов, которая сама стала в то же время неизмеримо сложнее.

Творчество с его муками давно уже сравнивали с деторождением. Но, как отмечал Пришвин, чем дальше человек отходит от природы и «совершенствуется в существе человеческом», тем труднее деются ему муки родов в прямом и переносном смысле. При всем расширении сферы творческой деятельности ее «чемпионы» — классики по-прежнему исчисляются единицами. «Природа старается бороться со смертью количеством своих семян: сколько-то выживет, — и так продолжается жизнь. Мы, люди, за свое бессмертие боремся не количеством, а качеством, и так стараемся создавать бессмертные вещи». [М. Пришвин, Глаза земли, стр. 104, 215, 447.]

Но создание качественно новой информации, «небывалого» становится все труднее по мере общего увеличения объема накопленной информации. Сетования на то, что все уже открыто и сказано, отнюдь не новы:

Я повторяю прежнее опять,

В одежде старой появляюсь снова.

И кажется, по имени назвать

Меня в стихах любое может слово.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Все то же солнце ходит надо мной.

Но и оно не блещет новизной.

(Шекспир, Сонет 76. Перевод С.Я. Маршака.)

Характерно, что подобные сетования исходили главным образом от настоящих творЦов, способных, говоря словами Лихтенберга, бросать «новые взгляды сквозь старые щели». [Г.К. Лихтенберг. Афоризмы. М., «Наука», 1964, стр. 77.] Но это-то понимание реальных трудностей «создания небывалого» и сделало их творцами, причем во многих случаях в наиболее трудной области, в открытии неизвестного в известном.

Значит, дело не в субъективных причинах, не в мнимом уменьшении творческих способностей людей. Дело в растущем усложнении объективных условий творческой деятельности. Ведущее место занимает здесь информационный взрыв, о котором у нас шла речь в главе 4 и который достиг к настоящему времени поистине угрожающих размеров.

Научно-техническая революция XX века поставила творческую деятельность в совершенно новые рамки, как бы сама совершив этим акт творчества. С одной стороны, она резко повысила общественный спрос на все виды творчества, и в первую очередь в научной и технической областях. Спрос оказался так велик, что вызвал предложение со стороны не только творчески одаренных людей, которых всегда было не так уж много. Творческая деятельность подверглась своего рода инфляции, за которой, как известно из политэкономии, неминуемо следует девальвация. Заниматься творчеством стало «модным», и на творческий труд стали претендовать все поклонники моды, независимо от своих задатков. Они массами устремились по пути наименьшего сопротивления, по пути, который «протоптанней и легше» (В. Маяковский). Наиболее легкодоступные и богатые «месторождения» подверглись быстрой выработке и истощению. На-гора в считанные годы было выдано огромное количество разнообразной информации, массив продолжает расти по экспоненте. Сотни тысяч людей приобщились в той или иной мере к участию в творческой деятельности.

Но есть и другая сторона медали. Ускоренный характер всего этого процесса обернулся явным преобладанием в нем обнаружения имеющейся информации над созданием новой информации, то есть творчеством в собственном смысле слова. Понятие «творческая деятельность» необоснованно расширилось в объеме, ее «стандарт», применяемые к ней критерии стали снижаться. А в то же время ситуация информационного кризиса, вызванная стремительным ростом массива преимущественно описательной информации, сделала задачу создания новой информации, задачу творчества, трудной, как никогда. Перефразируя крылатое выражение Маяковского, творцу «единого слова ради» приходится изводить уже не тысячи, а миллионы «тонн словесной руды».

Научно-техническая революция породила, таким образом, две противоположные тенденции: тенденцию к демократизации творческой деятельности, к превращению ее в массовую деятельность и тенденцию к усложнению творчества, объективно способствовавшему росту монополии «творческой элиты».

«АРИСТОКРАТИЯ ДУХА»?

Выдвигаемые научно-технической революцией современности проблемы творческой деятельности приобретают особое значение в условиях перехода к коммунизму. Уровень производительных сил и общественных отношений, соответствующий коммунистическому строю, предполагает в качестве обязательной, а не желательной предпосылки превращение труда в естественную человеческую потребность. При этом речь идет именно о труде свободном и творческом, поскольку нетворческий труд едва ли может претендовать на подобное превращение. Следовательно, творческий труд должен занять доминирующее положение в коммунистическом общественном производстве.

Однако проблемы, уже возникшие в связи с усложнением самого процесса творчества, показывают, что дело с этим обстоит не так просто. Современная наука не подтверждает теории о том, что способность к творческой деятельности носит якобы исключительно наследственный характер и что поэтому «элита» всегда будет оставаться элитой, а «чернь» — чернью. Успехи образования, науки и культуры в СССР и других социалистических странах неопровержимо показали, что «кухарки» вполне могут управлять государством, как об этом говорил Ленин, а их дети — овладевать высотами творческой деятельности.

Но ни среди трудящихся, ни среди эксплуататорских классов нет и не может быть равенства способностей у отдельных людей. Оно исключается неизбежными различиями в генотипе, в биологических условиях (нормальные или ненормальные роды, перенесенные болезни, раннее или запоздалое развитие). Не в последнюю очередь сказываются и различия в социальных условиях среды, начиная от характера семьи и кончая общественно-исторической обстановкой, которые могут способствовать либо препятствовать развитию тех или иных задатков. Борясь против сословных предрассудков, насаждавшихся господствующими классами, марксизм-ленинизм вместе с тем никогда не закрывал глаза на этот факт. Отдельные люди, отмечал К. Маркс, не были бы различными индивидами, если бы они не были неравными. «...Один человек физически или умственно превосходит другого и, стало быть, доставляет за то же время большее количество труда или же способен работать дольше... Равное право есть неравное право для неравного труда... Оно молчаливо признает неравную индивидуальную одаренность, а следовательно, и неравную работоспособность естественными привилегиями». [К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 19, стр. 19.] В.И. Ленин в этой же связи отмечал, что в каждом классе есть люди немыслящие и мыслить неспособные.

Отсюда следует, что творческая деятельность в собственном смысле, как создание новой информации, едва ли может стать уделом каждого даже на высшей фазе коммунизма. Да это и нецелесообразно с общественной точки зрения. Ибо создание новой информации, как оно ни сложно и ни почетно, — это меньше чем полдела.

Дорога мудрости длинна.

Немалый нужен срок,

Пока от головы она

Дойдет до рук и ног.

(Джами. Перевод Н. Гребнева.)

Операции, связанные с передачей, хранением и использованием новой информации, многократно превосходят по трудоемкости ее создание. Они требуют усилий гораздо большего числа людей, чем занято в самом творчестве; иначе созданное там «небывалое останется втуне, а творческая деятельность утратит смысл. Как говорили древние, дерево узнается по плодам. Иначе говоря, собственно творческая деятельность, ведущая человеческое познание вглубь, должна обеспечиваться и дополняться деятельностью, распространяющей его вширь. Эта последняя связана обычно не с созданием, а самое большее — с обнаружением информации и, главным образом, с ее применением. Но она не менее необходима, важна и почетна, чем само творчество. Не будучи творчеством в собственном смысле, она вместе с тем не отделена от него никакими перегородками. Более того, она должна органически сливаться с собственно творческой деятельностью, чтобы обеспечить непрерывность всех ее стадий — от создания информации до ее практического использования. Труд в этой обширнейшей сфере, таким образом, не только может, но и должен содержать элементы творчества. И в этом смысле он по праву может считаться творческим трудом, подтверждая, что в жизни всегда есть место творчеству.

Отличие такого труда от собственно творческой деятельности становится порой трудноуловимым. Оно сводится, может быть, к тому, что момент труда выступает здесь как нечто самодовлеющее, как абсолютно серьезное и суровое трудовое усилие, лишенное «божественной непринужденности», исключающее момент игры. Между тем этот момент, особенно как игра воображения, всегда лежит у истоков творчества. К другим элементам творческой деятельности, даже такому, как вдохновение, это относится в меньшей степени, поскольку они могут присутствовать и действительно присутствуют в любом серьезном трудовом усилии. Таким образом, не смешивая понятия собственно творчества и примыкающей к нему, обеспечивающей его деятельности, можно с полным основанием говорить об их единстве, воплощающемся в планомерном труде с элементами творчества. [Интересны мысли М. Пришвина о соотношении стихии творчества с началами планирования и управления, присущими трудовой деятельности человека вообще. «...Хочется занять первое место в природе и управлять... творчеством, как механизмом. И в то же время это очень опасно, потому что рассудок становится твоим врагом, врагом твоей личности». «...Человек умный, конечно, всегда имеет какой-нибудь план, им продуманный. (Но) в больших переживаниях этот продуманный план по закону жизни (вот именно, не случайно!) надо отбросить и довериться тому, что дается как бы случаем. И вот в этом доверии высшему, чем свой план, исчезает «свой ум». Но в этой вере, как необходимы леса при постройке, я считаю необходимостью свой план». (М. Пришвин, Глаза земли, стр. 177, 204.)]

В отличие от собственно творческой деятельности такой труд в коммунистическом обществе может и должен стать уделом каждого, а не кучки избранных. Предпосылки для этого в ходе научно-технической революции образуются прежде всего в сфере технической и научной деятельности. «В XX веке, — писал В.И. Вернадский, — мы видим новый резкий перелом в научном сознании человечества, я думаю, самый большой, который когда бы то ни было переживался человечеством на его памяти, несколько аналогичный эпохе создания эллинской науки, но более мощный и широкий по своему проявлению, более вселенский. Вместо рассеянных по побережьям Черного, Средиземного морей и меньше с ними связанных, главным образом эллинских городских центров, вместо десятков и сотен тысяч людей — научным пониманием, а следовательно, и научным исканием захвачены сейчас десятки, сотни миллионов людей по всей планете, можно сказать, все людское ее население.

...Далеко не всегда... (отдельная. — Ю. Ш.) человеческая личность... является творцом научной идеи и научного познания; ученый-исследователь, живущий чисто научной работой, крупный и мелкий, является лишь одним из создателей научного знания. Наряду с ним из гущи жизни выдвигаются отдельные люди, случайно, то есть жизненно-бытовым образом, связывающиеся с научно-важным, и из соображений, часто науке чуждых, вскрывающие научные факты и научные обобщения — иногда основные и решающие, — гипотезы и теории, наукой широко используемые.

Такое научное творчество и научное искание, исходящие из действий, лежащих вне сознательной, научно организованной работы человечества, являются активно научным проявлением ее как научной среды... Ибо наука, по сути дела, глубоко демократична. В ней «несть эллина, ни иудея». [См.: В.И. Вернадский, Научная мысль как планетное явление.]

Растущая взаимозависимость, взаимопроникновение творческой в собственном смысле и нетворческой деятельности — отличительная особенность всего общественного развития эпохи перехода к коммунизму и в то же время его движущая сила.

Отсюда проистекает мощная тенденция к демократизации творческой деятельности, которая противостоит тенденции к ее усложнению и «исключительности». Коммунистическое общество не может быть государством Платона, управляемым олигархией мудрецов, «аристократов духа», ибо противоположным полюсом в таком государстве неизбежно выступает масса «говорящих орудий» — рабов, лишенных доступа к знаниям и творчеству. Приобщение всей массы трудящихся к творческому труду остается неизменной линией Коммунистической партии и социалистического государства.

Показательны огромные успехи нашей страны в развитии наиболее массового — технического творчества трудящихся — изобретательства и рационализации. С 1940 по 1968 год число поступивших предложений увеличилось почти в 7 раз — с 591 тысячи до 4167 тысяч, а число предложений, внедренных в производство, без малого в 15 раз — с 202 тысяч до 3053 тысяч. [«Народное хозяйство СССР в 1968 г.», стр. 124.]

Это означает, по существу, удвоение коэффициента полезного действия технического творчества. Уже не 1/3, а 3/4, не сотни тысяч, а миллионы изобретений и рационализаторских предложений трудящихся получают практическое применение и способствуют повышению эффективности социалистического производства, ускорению научно-технического прогресса.

Огромного размаха достигает и участие трудящихся СССР и других социалистических стран в развитии художественного творчества. В коллективах художественной самодеятельности участвовало в 1968 году более 12 миллионов человек. [Там же, стр. 712.] Художественная самодеятельность стала любимым увлечением миллионов людей всех профессий, причем ее лучшие коллективы — победители периодических смотров — достигают высокого профессионального уровня, а наиболее талантливые участники самодеятельности пополняют ряды профессиональных творческих работников.

По справедливости, к каналам приобщения широких масс к активной творческой деятельности следует причислить и их растущее участие в управлении социалистическим обществом и государством. Ибо управление в современных условиях все дальше отходит от административной рутины, от выполнения существующих инструкций и предписаний. Сложная, быстро меняющаяся обстановка, необходимость учета не в статике, а в динамике целой системы взаимодействующих факторов, заметное усложнение и повышение общего уровня объекта управления — коллективов и отдельных людей, — все это придает управленческому труду творческий характер. Трудно поэтому переоценить тот факт, что в качестве депутатов различных Советов, членов комиссий, активных деятелей профсоюзов, комсомола и других массовых организаций в управление страной включаются десятки миллионов людей.

«Все люди рождаются равными и свободными» — такими словами начиналась Декларация прав человека и гражданина времен Великой французской революции. Но в буржуазном обществе эти слова так и остались словами. «Все люди рождаются равными, и только считанные из них в конце концов отделываются от этого блага», — заметил уже в наши дни лорд Мэнкрофт.

Общество строящегося коммунизма претворяет в живую действительность идеалы века разума и устраняет пропасть, тысячелетиями отделявшую голову человечества от его рук, «аристократию духа» от народных масс. Сами понятия «аристократия духа», «творческая элита» теряют, таким образом, свой традиционный смысл: ведь число людей, занятых преимущественно умственным трудом, приближается в нашей стране к трем десяткам миллионов!

Но это не означает, конечно, что уже решены все проблемы, связанные с раскрытием потенций человеческого интеллекта и с автоматизацией умственного труда. К анализу этих проблем и путей их действительного решения мы теперь и должны перейти.

ПРОТИВОРЕЧИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ И СВЕРХЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ

Принципиальная разрешимость противоречий еще не есть их действительное разрешение. Если у вас болит голова, то знание того, что эта боль излечима, еще не равнозначно освобождению от нее. Оно лишь подсказывает, что именно следует предпринять, чтобы вылечиться. Это относится и к противоречиям научно-технической революции, которые, подобно стрессу, создают предпосылки собственного решения (глава 4), но еще не обеспечивают их реализации.

С проблемами автоматизации умственного труда дело обстоит особенно сложно. Мы имели возможность убедиться в том, что эти проблемы не только разрешимы, но и действительно решаются в рамках строящегося коммунистического общества, образующего единое целое с наукой. Но мы убедились в этом относительно лишь той части проблем, которая касается самого человека, точнее — человеческого интеллекта. Мы как бы отвлеклись на время от второго элемента нашей системы — машинного интеллекта. Между тем при всей основополагающей роли человеческого интеллекта, являющегося отцом интеллекта машинного, последний вносит серьезные осложнения в решение как собственно человеческих, так и комплексных человеко-машинных, так сказать, сверхчеловеческих противоречий, сопряженных с автоматизацией умственного труда. Причем человеческий интеллект не может просто сказать своему машинному отпрыску: «Я тебя породил, я тебя и убью», ибо уже на нынешней стадии развития дальнейшее существование и прогресс рода человеческого стали невозможны без «электронного мозга».

Начнем с проблем, которые возникают между человеческим интеллектом и его машинным усилителем. Электронно-вычислительные машины — продукт и в то же время орган революции информации и коммуникаций — превзошли едва ли не все расчеты и ожидания своих создателей. Одно за другим рушатся ограничения, умозрительно сконструированные для их возможностей в начале кибернетической эры.

Большая часть подобных ограничений, исходивших главным образом от гуманитариев-оптимистов, была чисто эмоционального свойства и отпала сама собой перед железной логикой фактов. Что же касается более аргументированных ограничений, то почти все они не пошли дальше сказанного дочерью великого английского поэта Байрона более столетия назад. Леди Лавлейс в своем подробном комментарии к книге Менабреа, описывавшей принципы работы праматери нынешних ЭВМ — аналитической машины Бэббиджа, утверждала: машина может выполнить все то (и только то), что мы сумеем ей предписать. [К. Штейнбух, Автомат и человек, стр. 439.] Но в последние годы получили техническую реализацию машины, предсказанные А.М. Тьюрингом и Н. Винером еще в начале 50-х годов нашего века, — машины, способные обучаться и самостоятельно улучшать (оптимизировать) свою программу в процессе работы. При этом они могут отходить достаточно далеко от того, что сумел предписать им человек в начале работы, и создавать новую информацию, о которой он и не подозревал. В перспективе ничто не мешает таким самообучающимся, самопрограммирующимся автоматам превзойти человеческий интеллект не только в узкоспециальных, но и в более широких областях знаний.

Но здесь необходимо вернуться к сказанному в главе 1. Вопрос «кто кого?» не имеет решения в своих собственных рамках, и потому постановка его лишена смысла. Машинный интеллект уже составляет одно целое с человеческим, они связаны между собой органическими функциональными взаимозависимостями, и один не может развиваться, не стимулируя в то же время развитие другого. Диалектика развития такова, что преодоление очередного барьера одним из элементов этой системы автоматически позволяет (и заставляет) сделать то же другому. В конце XVIII века Лихтенберг заметил: «Какой способностью к совершенствованию обладает человек и как необходимо обучение, видно уже из того, что ныне за шестьдесят лет жизни он овладевает культурой, для которой всему человеческому роду потребовалось пять тысяч лет...» [К. Лихтенберг, Афоризмы, стр. 77—78.] Сегодня едва ли приходится сомневаться, что машинный интеллект всего несколько «поколений» спустя сможет запоминать массив информации, концентрирующий культурный опыт человечества за несравненно более короткий срок и, может быть, с большей полнотой, чем это в состоянии сделать человек. Но столь же несомненно, что это даст небывалый по мощности толчок дальнейшему стремительному развитию человеческого интеллекта, разгрузив его в первую очередь от информационно-справочных функций, позволяя ему полнее проявить свои индивидуальные, собственно творческие способности и задатки.

К сожалению, на этой оптимистической ноте нельзя, однако, поставить точку. Автоматы «приобщаются» в наши дни к творческой деятельности не менее интенсивно, чем люди. Беря на себя человеческие функции сначала в нетворческих, вспомогательных областях, они шаг за шагом проникают и в святая святых творчества, которая еще совсем недавно считалась вечной прерогативой человеческого духа. Машины начинают «создавать небывалое» прежде всего в точных и естественных науках, но все шире также и в гуманитарных дисциплинах; они проникают в неизведанные области знания и безжалостно вскрывают неточности и противоречия в общепризнанных положениях. Менее внушительны пока их «свершения» в сфере художественного творчества, хотя иные произведения машинной музыки и поэзии не уступают профессиональному уровню модернистского искусства. «В процессе обучения, — писал Н. Винер,— машины способны вырабатывать заранее не предусмотренные стратегии с быстротой, приводящей в изумление их создателей». «Мы знаем сегодня, — заявляет У.Р. Эшби, — что на все вопросы типа «Может ли машина делать это?» должен быть дан ответ «Да». [См. Г.М. Добров, А.Ю. Голян-Никольский, Век великих надежд. Киев, «Наукова думка», 1964.]

В перспективе, как мы отмечали, подобный прогресс машинного интеллекта должен с необходимостью вызвать новый взлет интеллекта человеческого. Но в настоящее время последний уже не успел адаптироваться, приспособиться к быстрым переменам в условиях бытия, вызываемым его кибернетическим дополнением. Так, развитие ЭВМ открыло новые возможности перед учеными в одних областях математики, но в то же время сделало их усилия ненужными в некоторых других. Не мудрено, что стремительный прогресс машинного интеллекта порождает ощущение известной неуютности и даже тревоги у людей во всем мире. Принципиальная разрешимость проблем, возникающих между человеком и машиной, оказывается при этом слабым утешением в момент их обострения. Кроме того, следует ожидать, что подобные проблемы будут периодически возникать и в ходе дальнейшего развития, в том числе и в условиях коммунистического общества.

Стремительное развитие машинного интеллекта придает особую остроту проблемам, связанным с общим усложнением творческой деятельности. В первую очередь сюда относится проблема неравенства интеллектуальных способностей отдельных людей. Эта проблема существует и при социализме, несмотря на то, что здесь — и только здесь — создаются объективные предпосылки для ее решения. Ведь эти предпосылки надо еще реализовать, а на пути к этому высится психологический барьер, обусловленный отставанием общественного сознания от общественного бытия. «Все люди равны в своей сущности, но на сцене жизни они играют разные роли», — говорил Вольтер. Полному осуществлению задатков, имеющихся у каждого человека, мешают не только такие объективные факторы, как неблагоприятные социальные условия или уродливое общественное разделение труда, но и факторы субъективные — несознательность, слабоволие, нецелеустремленность самого человека, его приверженность к алкоголю и т. п. Если объективные препятствия устраняются социализмом, то субъективные еще долго дают о себе знать, обнаруживая подчас удивительную цепкость против всякого рода воспитательных усилий со стороны общества.

Порой кажется, что само обилие возможностей для развития личности в социалистическом обществе служит для иных его членов стимулом... ничего не делать, не прилагать никаких собственных усилий, уповая на то, что общество сделает все за них. В результате обрекаются спячке, если не ржавчине, ресурсы человеческого интеллекта, которые — по крайней мере потенциально — неизмеримо превосходят в качественном отношении машинный интеллект нынешнего поколения. Между тем перед лицом успехов автоматизации, охватывающей одну сферу деятельности за другой, эти ресурсы рискуют оказаться потерянными безвозвратно.

Если в некоторых распространенных видах деятельности труд становится самодовлеющим до степени, как говорят немцы, «зверской серьезности», до полного исключения момента игры, без которой немыслимо творчество, то в «доминошном запое» наблюдается противоположная крайность — игра становится самоцелью вплоть до исключения момента труда (особенно умственного труда), без которого творчество еще более немыслимо. Вопрос о том, не является ли одна крайность дополнением к другой, заслуживает серьезного внимания социологов. Но при всех условиях ясно, что в обоих случаях наносится серьезный ущерб приобщению масс к творческому труду, без которого невозможно строительство нового общества. Не менее ясно и то, насколько трудно добиться изменения сложившихся привычек, даже, если угодно, традиций относительно того, что зловеще называется «убивать время». Недаром ведь сказано, что потеря времени равносильна самоубийству!

По мере того как автоматизация будет все больше увеличивать досуг и свободное, а не рабочее время будет становиться мерилом общественного богатства, как это предсказывал Маркс, эта проблема может приобрести поистине решающее социальное значение. С ней связан целый ряд нежелательных тенденций в развитии общества. Неоптимальное увеличение разнообразия чревато распылением и потерями ресурсов человеческого и машинного интеллекта; ростом анархии и сужением вследствие этого действительной свободы личности вместо ее расширения; усилением тенденции к замкнутости саморегулирующихся систем (отдельных индивидов и групп) и к росту бесплодного индивидуализма за счет коллективизма, а значит, за счет условий истинного расцвета личности. Все это несет в себе угрозу нового отчуждения — самоотчуждения личности, перестающей считать себя частицей общества.

Если бы все эти тенденции не встретили должного противодействия, могла бы появиться опасность и со стороны машинного интеллекта. Речь идет не столько о «бунте машин» вроде описанного в пьесе К. Чапека «РУР», сколько о рассогласовании и выходе из строя электронных систем информации и коммуникаций, лишившихся своих функций усилителей умственных способностей. Но коль скоро подобная конфликтная ситуация возникла бы на достаточно высокой стадии развития машинного интеллекта, в перспективе не исключена и опасность чего-то похожего на такой бунт — во всяком случае, опасность распада системы впредь до восстановления соответствия между ее элементами. [Подобных опасностей нельзя избежать простым «замораживанием» технического прогресса. Весь опыт истории свидетельствует о том, что развитие производительных сил невозможно остановить на сколько-нибудь длительный срок — оно рано или поздно прокладывает себе дорогу через любые преграды. Но, помимо этого, научно-техническая революция означает кибернетизацию общественного производства, ставя всякое его развитие в прямую зависимость от совершенствования машинного интеллекта наряду с человеческим.

В том же направлении действует «социальная кибернетика». Что касается системы социализма, то ее историческая тенденция, как мы отмечали в главе 5, всецело совпадает с беспрепятственным неограниченным научно-техническим прогрессом и превращением общественного производства в нетоварное научное производство. Что же касается капиталистической системы, то она — даже вопреки собственной исторической тенденции — не может не отвечать на этот «вызов» социализма. Кроме того, в ней действуют и внутренние пружины капиталистической конкуренции как между отдельными странами (например, США и Западной Европой, а также Японией), так и между отдельными монополиями внутри стран и за их пределами.]

Социально-психологические, а также инженерно-психологические противоречия, которыми чревата автоматизация умственного труда, требуют для своего разрешения особой дополнительной системы. Такая система должна, как уже отмечалось выше (глава 2), быть достаточно широкой, чтобы охватить интеллекты любой природы и интегрировать их в общем интеллекте, подчиняющем своему контролю общественные условия жизни в эпоху научно-технической революции. Лишь при таком дополнении социальная система коммунизма обеспечит действительное разрешение проблем, возникающих между человеческим и машинным интеллектом, в высших интересах общественного прогресса.

ГЛАВА 7

Интегральный Интеллект

Природа для меня, огонь, вода, ветер, камни, растения, животные — все это части разбитого единого существа. А человек в природе — это разум великого существа, накопляющий силу, чтобы собрать всю природу в единство.

М. Пришвин

Итак, мы вплотную приблизились к рассмотрению объективной и субъективной возможности создания системы, дополняющей охарактеризованную ранее социальную метасистему. Мы назвали ее Интегральным Интеллектом, поскольку она призвана, как уже отмечалось выше, интегрировать интеллекты разной природы в тот общий интеллект, о котором говорил Маркс.

Коль скоро его создание лежит в русле исторической закономерности, мы можем также, попытаться наметить некоторые основные тенденции формирования Интегрального Интеллекта.

МОДЕЛЬ ЭНЕРГОСИСТЕМЫ

В 1930-х годах в нашей начальной школе дети еще разучивали стихотворение «Спор электрической лампочки с лампой керосиновой».

Первая из участниц этого спора без обиняков заявляла второй:

Глупая Вы баба!

Фитилек у Вас горит чрезвычайно слабо,

Между тем как от меня льется свет чудесный.

Потому что я — родня молнии небесной!

Победа электрической лампочки приобретала, таким образом, определенное интеллектуальное значение помимо чисто технического.

План ГОЭЛРО — первое воплощение ленинской формулы коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны — недаром стал фундаментом всего последующего социалистического планирования. Это был выдающийся для своего времени образец системного подхода к решению небывалой в истории задачи — закладке фундамента нового общества, свободного от эксплуатации человека человеком. Ибо, по мысли В.И. Ленина, сплошная электрификация страны должна была коренным образом преобразовать ее не только в технико-экономическом, но и в социально-культурном и интеллектуальном отношениях.

Создание государственной электроэнергетической системы сразу выдвинуло Страну Советов на передовые позиции в мире, став основой того общественного базиса, который соответствовал политической надстройке первого в истории государства трудящихся. Сегодня эта системе пронизывает самые отдаленные районы нашей огромной страны, делая ее единым в энергетическом отношении организмом.

Единая энергосистема, создаваемая ныне, обеспечит широкую свободу маневра энергетическими мощностями между европейской и азиатской частями нашей страны, где из-за разницы во времени суток «пиковые» нагрузки не совпадают. Но не меньшее значение для повышения эффективности электроснабжения имеет то обстоятельство, что в рамках единой системы в мощный электрический поток вливаются электрические реки и ручьи самой различной мощности и природы. Его питают гигантские ГЭС, тепловые электростанции на всех видах топлива, в растущей мере — атомные электростанции, а также приливные ГЭС, работающие на энергии морских приливов, ветровые электростанции, станции, работающие на подземном тепле. Это и станции огромных размеров, с силовыми установками на сотни тысяч киловатт каждая, и средние, и малые станции общей мощностью всего в несколько тысяч или сот киловатт. Каждая из них, если можно так выразиться, работает «по способности» — дает столько энергии, сколько может, и теми способами, какими располагает, и получает «по потребности» — столько, сколько ей нужно для нормальной работы в часы «пик». С этой точки зрения единая энергосистема может служить моделью Интегрального Интеллекта, как и его основы — системы машинных информационных центров. Она хорошо согласуется с определившейся к настоящему времени ведущей тенденцией развития этой системы. [«Главная тенденция развития вычислительной техники, — пишет академик Г. Марчук, — прослеживается уже сегодня — это создание мощных вычислительных центров с комплексом ЭВМ, которые одновременно могут использовать многие абоненты. Подобно тому как целый ряд предприятий питается от одной электростанции совершенно независимо друг от друга, многие институты, предприятия и отдельные исследователи могут независимо пользоваться услугами ЭВМ, работающей в так называемом режиме разделения времени. С помощью специальных выносных пультов управления абонент такой системы может «общаться» с машиной по телефонным и телеграфным каналам связи в любое время». («Известия», 9 апреля 1969 года.)]

Объективная возможность осуществления Интегрального Интеллекта, как и единой энергосистемы, содержится в самой его исторической необходимости. Автоматизация умственного труда ставит общество перед необходимостью радикально разрешить проблему неравенства умственных способностей людей, которое прежде принималось как данное. И возможность такого решения заключена в самой автоматизации умственного труда. Автоматизации присуща тенденция к комплексности: если хотя бы небольшая часть системы выпадает из автоматизации, эффект последней может быть полностью сведен на нет. Примером может служить та же энергосистема, которая, кстати сказать, одной из первых в нашей стране и за рубежом подверглась автоматизации и телемеханизации, причем не все ее электростанции были подготовлены к этому. Зато на нынешнем уровне развития эффект возрос многократно.

Автоматизация умственного труда не только требует, чтобы средний уровень человеческого интеллекта, по крайней мере, не уступал уровню машинного интеллекта, но и создает условия для этого. Эти условия содержатся в самом методе автоматизации процессов производства, обработки, передачи и хранения информации с помощью ЭВМ. Еще Ф. Бэкон отмечал, что научный метод в известном смысле позволяет преодолевать ограниченность человеческих способностей, давая всем средство быстрое и верное к постижению истины. «Если сравнить интеллект с растением, — писал Дж. Р. Лоуэлл, — то книги подобны пчелам, переносящим оплодотворяющую пыльцу от одного ума к другому». В еще более широком и — что особенно важно — принудительном порядке делают это средства автоматизации умственного труда, вся информационно-коммуникационная инфраструктура, замыкающаяся на ЭВМ. Через ее посредство человеческие интеллекты всех сортов и достоинств получают возможность подключиться к общественной системе духовного производства и внести в нее свою лепту — подобно электростанциям единой энергосистемы.

И подобно тому как подключение к единой энергетической системе значительно повышает коэффициент полезного действия всех электростанций, «подключение» массы человеческих интеллектов к Интегральному Интеллекту существенно повысит эффективность каждого из них. «Немногие умы гибнут от износа, по большей части они ржавеют от неупотребления», — справедливо заметил еще в прошлом веке соотечественник Лоуэлла, американский литератор и издатель К.Н. Боуви. Можно предположить, что коэффициент полезного использования человеческого интеллектуального потенциала возрастает столь же медленно, как и коэффициент полезного действия наиболее распространенных двигателей соответствующей эпохи. И если, например, из парового двигателя при всех усовершенствованиях не удавалось выжать к. п. д. более 5—6 процентов, то у двигателей внутреннего сгорания и тем более электродвигателей он поднялся до нескольких десятков процентов. Дальнейшее повышение к. п. д. требует все больших усилий, дается все более трудно.

Здесь аналогия кончается. В отличие от замкнутой системы механического двигателя человеческий интеллект представляет собой открытую систему, потенции которой огромны и далеко не изучены. Более уместна здесь биологическая аналогия, принадлежащая поэтическому перу М. Пришвина: «Серая, цветом в осиновый ствол, бабочка небольшим треугольником лежала на траве и билась червяком, а крылья не слушались... Она лежала... как мертвая, но когда я подбросил ее, полетела, да еще как! Сколько у нас тоже, у людей, есть таких спящих, а толкнешь — откуда что возьмется!» [М. Пришвин, Глаза земли, стр. 381.]

Даже при неизменном к. п. д. эффективность любой системы может быть значительно повышена за счет совершенствования организации ее использования. К. Маркс сформулировал замечательную закономерность, согласно которой даже простая кооперация при той же технической оснащенности существенно повышает производительность труда. В современных условиях эта закономерность наблюдается и в творческой деятельности. Ею обусловлен прежде всего рост «большой науки» — науки крупных комплексных коллективов, исследующих сложные, многоплановые проблемы, которая приходит на место «малой науки» ученых-одиночек и карликовых лабораторий. И если продуктивность таких крупных творческих коллективов не отвечает возможностям кооперации, то причину этого надо искать опять-таки в сфере организации труда и производства, которую Маркс недаром относил к производительным силам общества.

Но совершенствование организации использования человеческого интеллекта не только в рамках творческих коллективов, но и в масштабах всего общества неотделимо сегодня от революции информации и коммуникаций и созданной ею инфраструктуры общественного производства. Давно уже было замечено, что природа ничего другого не делает, кроме как соединяет и разделяет тела. В ходе технического прогресса перемещение физических тел — транспорт вещества — уступает место транспорту энергии, а этот последний — транспорту информации. Если в пункте Б потребовалось приложить усилие в Р л. с, каковой мощностью пункт Б не располагает, а располагает ею пункт А, то в разные эпохи эта задачка имела различное решение: в древности из А в Б могли бы доставить надлежащее количество рабов; в средние века — крепостных или лошадей; в новое время — двигатели (паровые или позднее — внутреннего сгорания) соответствующей мощности. Начиная с новейшего времени — эры электричества — можно было бы ограничиться переброской необходимой энергии по проводам; в дальнейшем транспорт энергии еще более упростится на базе развития электроники больших мощностей и энергопередачи направленным излучением.

Вместе с тем — и чем дальше, тем больше — становится возможным заменить передачу энергии, ограничиться передачей информации, имея в виду, что при достаточном уровне и полноте информации нужную энергию в принципе можно будет получить в любом месте и в любое время. Либо изменятся сами условия задачи, поскольку прямое энергетическое воздействие будет заменено косвенным — организационно-управленческим.

На нынешнем уровне развития науки можно, таким образом, высказать гипотезу о том, что поступательный переход от транспорта вещества через транспорт энергии к транспорту информации представляет столбовую дорогу прогресса материальной базы человеческой цивилизации.

Именно эта тенденция и воплощена в информационно-коммуникационных предпосылках Интегрального Интеллекта, о чем подробнее говорилось в главе 4. Объективная возможность Интегрального Интеллекта выражается, в частности, в том, что научно-техническая революция не в отдаленном будущем, а уже сегодня, на наших глазах, реально создает такие предпосылки — его материально-техническую базу. В самом деле, разве вся современная система средств связи и информации не «подключает» большинство обитателей нашей планеты к участию в ее бурной повседневной жизни? Одни не пропускают ни единой телевизионной передачи, другие не расстаются с транзистором, третьи — с портативным магнитофоном, у четвертых на столе стоит то и дело звонящий телефон... И это не говоря уже о газетах и журналах, о кино, вошедших в привычку людей во всем мире, наконец, о почтово-телеграфной связи. Мы с самого утра погружаемся в информационный поток, изо всех сил барахтаемся и порой захлебываемся в нем; мы жалуемся на переутомление, испытываем «стресс жизни», но предложи нам кто-нибудь выбраться из бурлящего потока на берег, мы едва ли примем это предложение. Ибо сколько бы беспокойства и неудобств ни доставляли нам средства связи, скажем — тот же телефон, без них мы испытывали бы не меньше, а больше беспокойства и неудобств.

«В век электричества, — пишет профессор Маклюэн, — когда наша центральная нервная система расширена технически до такой степени, что вовлекает нас в переживания всего человечества и воплощает все человечество в нас, мы по необходимости принимаем глубокое участие в последствиях любого нашего поступка». [М. McLuhan, Understanding Media, p. 127, 56.] Ведущаяся сегодня работа по созданию глобальной системы связи через искусственные спутники Земли, по объединению региональных телевизионных систем Евровидения, Интервидения, Нордвидения и т. п. в глобальное Мировидение, по организации глобальной телефонной сети однозначно свидетельствует о том, что развитие материальных предпосылок Интегрального Интеллекта уже приобрело всемирный и необратимый характер.

В этом процессе находит выражение объективная тенденция к утверждению единства человечества вместо разобщенности, вызванной классовыми антагонизмами. «Если кооперирование нескольких миллиардов клеток в мозгу может породить нашу способность сознания, то еще более допустима идея, что какое-то кооперирование всего человечества или его части предопределит то, что Конт называл сверхчеловеческим верховным существом», — писал Дж. Б. С. Холдейн, предсказывающий, что через 500 лет на Земле будет существовать лишь одна наука — психофизика. [Цит. по кн.: П. Тейяр де Шарден, Феномен человека М., «Прогресс», 1965, стр. 58. См. также: Б.М. Кедров, Предмет и взаимосвязь естественных наук. М., «Наука», 1967 стр. 267—277]

Однако тенденция к интеллектуальному единству человечества носит конкретно-исторический характер, и она прокладывает себе путь уже сегодня. «Мы потому современны, — писал М. Пришвин, — что нас всех соединяет какая-то мысль. Во всяком времени проходит особая мысль, и в этой мысли содержится путь, по которому в это время надлежит нам идти... Я знаю, это в чувстве природы, где каждая мелочь представляет собой Вселенную. Так теперь и в человеческом обществе, в этой борьбе миров, больше находит смысла тот, у кого есть возможность сосредоточиться свободно на факторах повседневной жизни... Чувство морального единства, столь знакомое художникам — живописцам природы, должно бы определиться и в чувстве мирового единства человека, но этому что-то мешает...

...Можно знать все на свете, не чувствуя единства всего в одной необъятно великой мысли... Есть Песня песней, но есть и наука наук. По нашей нынешней вере, это есть наука о единстве человека, содержащего в себе моральную власть над природой (думаю о Ленине)». [М. Пришвин, Глаза земли, стр. 276, 256, 238, 264.]

Поскольку мышление неразрывно связано с языком, дающим средства и формы информационному общению, к объективным предпосылкам Интегрального Интеллекта относятся также тенденции языкового развития в условиях революции информации и коммуникаций. Обусловленная ею интенсификация общения между различными этническими и языковыми группами, а также принципиально новые проблемы общения между человеком и машиной и машин разных типов между собой побуждают пересмотреть прежние взгляды в этой области. Представление о том, будто единственно возможной является медленная и стихийная эволюция существующих национальных языков, сложившихся в своей основе многие тысячелетия назад, приходит в явное противоречие с назревшими потребностями информационного сближения всех носителей интеллекта на нашей планете.

На повестку дня все отчетливее выдвигается вопрос о смене стихийной эволюции сознательной революцией, о научно обоснованном создании всеобщего языка человечества и переходе к нему народов Земли через ряд промежуточных этапов «...Всеобщий язык как второй язык всех народов мира стал насущной жизненной потребностью нашего времени... Общечеловеческий язык может возникнуть не как итог развития существующих языков, а только наряду с ними, в результате организованного в широком международном масштабе многоколлективного и массового языкотворчества при наличии соответствующей теории... Всеобщий язык начнет свое существование как вспомогательный, побочный, постепенно станет на длительный исторический период основным языком нового человечества, а в конце концов может перерасти и в единый общечеловеческий». С этой концепцией, убедительно аргументированной Э. Свадостом [См.: Э. Свадост, Как возникнет всеобщий язык? М., «Наука», 1968.], следует в принципе согласиться, хотя ряд ее положений требует уточнения и разработки. Представляется, в частности, что автор все же недооценивает принудительную силу революции информации и коммуникаций, способную значительно ускорить языковую эволюцию, а также роль машинных языков в формировании всеобщего языка будущего.

В направлении подготовки объективных предпосылок Интегрального Интеллекта действует также бурный процесс урбанизации, ведущий к превращению всей обитаемой части Земли в средоточие колоссальных городских агломераций и способствующий дальнейшей интенсификации общения и выработке всеобщего языка. Подробнее мы остановимся на этом ниже, в разделе о ноосфере.

Итак, мы видели, что подготовка объективных предпосылок Интегрального Интеллекта налицо. Но для их реализации необходимо также наличие субъективных предпосылок. К этой стороне вопроса мы теперь и перейдем.

НОВЫЙ ПОДХОД К СТАРЫМ ПРОБЛЕМАМ

Общественное сознание склонно отставать от общественного бытия. «Чтобы проникнуть в сущность очевидных явлений, требуется весьма незаурядный ум», — отмечал английский философ и ученый А.Н. Уайтхед. С тем, насколько трудно познание неизвестного в известном, мы сталкиваемся на каждом шагу. Люди всегда жили в атмосфере Солнца, но лишь теперь узнали об этом как о научном факте, пролившем новый свет на накопленные веками наблюдения о влиянии циклов солнечной активности на целый ряд процессов в биосфере Земли, включая динамику сердечно-сосудистых, нервных и иных заболеваний, эпидемий и эпизоотии. Посвященные этим вопросам исследования А.Л. Чижевского, Н.А. Шульца и других русских пионеров гелиобиологии, начатые еще в 1915 году, только теперь оказались в центре внимания. [«Литературная газета», 1968, № 29. А.Л. Чижевский, Ю.Г. Шишина, В ритме Солнца. М., «Наука», 1969, стр. 105—111.]

Точно так же революция информации и коммуникаций и подготовка ею предпосылок информационного единства человечества образует своего рода атмосферу Интегрального Интеллекта, исподволь пронизывающую всю жизнедеятельность современного общества и остающуюся не замеченной им. Сделать эту тенденцию фактом общественного сознания — дело крайне нелегкое. Речь идет, по существу, о новом подходе к старым проблемам, отношение к которым давно устоялось, вылилось в определенный стереотип. Отойти от такого стереотипа трудно, но необходимо. [«...Нам следовало бы стремиться, — писал Лихтенберг, — познавать факты, а не мнения и, напротив, находить место этим фактам в системе наших мнении...» (Г.К. Лихтенберг, Афоризмы, стр. 57.)]

Процесс формирования субъективной возможности Интегрального Интеллекта прокладывает себе путь через лабиринт противоречий, сопутствующих перевороту в современных производительных силах.

На уровне общества в целом наряду с интенсификацией общения между народами наблюдается не ослабление, а усиление национализма, принимающего в условиях капитализма воинствующие формы. Говоря о чувстве единства человечества, Пришвин отмечал: «Рамки нации мешают взлету этого чувства: латыши, евреи, китайцы, немцы и другие групповые объединения обрывают чувство всего человека». [М. Пришвин, Глаза земли, стр. 257.] Главным источником расовой и национальной разобщенности и ненависти остается империализм. Это он разделил США на два непримиримых лагеря — черных и белых, смешав расовые предрассудки с социальными противоречиями. Это он вызвал рост воинствующе-шовинистических настроений в Западной Германии, выразителями которых выступили неофашисты из национально-демократической партии.

В.И. Ленин отмечал, что национализм в известном смысле есть надстройка над частнокапиталистическим товарным производством. Корни национализма достаточно глубоки, чтобы уходить в эту основную почву. Но и это еще не предел. Наиболее длинные и цепкие корни национализма восходят к традициям межплеменной и межродовой борьбы религиозной розни далекого прошлого. Поэтому национализм так силен не только в империалистических, но и в развивающихся странах, причем он оказывает подчас сомнительную услугу национально-освободительной борьбе народов.

Национализм то и дело порождает языковые конфликты, вспыхивающие в разных странах так называемого «свободного мира». Только за последние годы такие вспышки имели место в Канаде Бельгии, Индии и ряде других стран. Нет нужды пояснять, что это способствует не сближению, а разобщению народов. «...Язык в своей главной функции представляет собой единство противоположностей: средство общения средство разобщения. Когда мы слышим речь на непонятном языке или раскрываем на непонятном языке книгу, особенно если непонятен в ней алфавит, мы не можем сказать, что воспринимаемый нами зрением или слухом язык представляет и для нас средство общения», — справедливо подчеркивает Э. Свадост. [Э. Свадост, Как возникнет всеобщий язык?, стр. 243—244. Еще Шиллер говорил, что «Поэту язык — то же, что любящим тело: их разделяет оно, их же оно единит».] Разжигание политических конфликтов по языковым поводам способствует усугублению, а не изживанию этой противоположности, а с ней и интеллектуальной разобщенности народов (хотя главная основа этой разобщенности — это, конечно, социальные противоречия). В том же направлении действуют религиозные распри. На примере Северной Ирландии видно, что и в XX веке они могут привести к гражданской войне.

Формирование субъективных предпосылок Интегрального Интеллекта серьезно осложняется обострением идеологической борьбы, вызванным прежде всего активизацией подрывной деятельности империалистических кругов против социалистических стран. Непримиримость идеологий вчерашнего и сегодняшнего дня общественного развития лишь подчеркивается революцией информации и коммуникаций. Она неизбежно будет стоять на пути к расширению общения и сближению народов и отдельных людей, покуда коммунистическая идеология не одержит полной и окончательной победы над буржуазной.

Тормозящее действие оказывает также стихийный протест, вызываемый отрицательными побочными эффектами революции информации и коммуникаций и интенсификацией общения. Сюда относится, например, «стресс жизни» (см. главу 4), общее повышение уровня всевозможных раздражителей, атакующих органы чувств и нервную систему человека второй половины XX столетия.

Сюда же надо отнести «стеклянную болезнь», поражающую обитателей высотных домов с чрезмерной площадью окон, как бы ликвидирующих границу между комнатой и внешним пространством. [Возрастающая нагрузка на нервную систему людей наряду с уменьшением физической нагрузки на мускулатуру ведет по словам действительного члена АМН СССР И. Кассирского к появлению типа «деятельного бездельника, вынужденного урезонивать свою нервную систему таблетками транквилизаторов днем и снотворными средствами ночью». («Правда», 8 апреля 1968 года.)]

Ясно, что все это плохо способствует единению человечества, порождая скорее стихийную тенденцию к разобщенности и обособленности, к уходу в свою скорлупу.

Что же противостоит этой тенденции?

Прежде всего сама научно-техническая революция. Превращая науку в непосредственную производительную силу, а научную деятельность — в ведущую сферу жизнедеятельности общества, она вместе с тем не может не повлечь за собой перелом во всем мироощущении. И такой перелом действительно происходит, хотя, может быть, слишком медленно и незаметно. «Приверженные к старым навыкам, — писал П. Тейяр де Шарден, — мы по-прежнему видим в науке лишь новый способ более легко получить те же самые старые вещи — землю и хлеб. Мы запрягаем Пегаса в плуг. И Пегас хиреет, если только, закусив удила, не понесется вместе с плугом. Настанет момент... когда человек, понуждаемый очевидным несоответствием упряжи, признает, что наука для него не побочное занятие, а существенная форма деятельности, фактически естественный выход, открытый для избытка сил, постоянно высвобождаемых машиной... В один прекрасный день человечество признает, что его первая функция — это проникать, интеллектуально объединять, улавливать, чтобы еще больше понять и покорить окружающие его силы, и тогда для него минует опасность столкнуться с внешним пределом своего развития. Торговый рынок может быть переполнен. Когда-нибудь мы опустошим наши рудники и исчерпаем наши нефтяные источники, заменив их чем-нибудь другим. Но ничто на Земле не может, по-видимому, ни насытить нашу жажду знаний, ни исчерпать нашу способность изобретения... Земля, где гигантские телескопы и циклотроны поглотят больше золота и вызовут больше стихийного восхищения, чем все бомбы и все пушки. Земля, где не только для объединенной армии исследователей, но и для человека с улицы животрепещущей проблемой будет отвоевание еще одного секрета и еще одного свойства у частиц, у звезд или у органической материи. Земля, где, как это уже случается, люди посвятят свою жизнь скорее увеличению знания, чем увеличению имущества.

Вот то, что, взвешивая наличные силы, неизбежно подготавливается вокруг нас». [П. Тейяр де Шарден, Феномен человека, стр. 274, 275.]

Умственный труд, включая труд творческий, становится, как мы уже отмечали, все более массовым, хотя само творчество прогрессивно усложняется (см. главу 6). При коммунизме, где эта тенденция получит полное развитие, свобода творчества будет тождественна праву на труд по своему широкому демократическому значению. В этой связи намечается новый подход к такой старой проблеме, как проблема творческого приоритета, отражающей сложность сочетания личного и общественного в творческом труде. Эта проблема особенно остра в научно-технической сфере. Защита приоритета диктуется здесь как личными интересами ученого-творца [Р. Мертон (США) отмечает, что «тщеславие» ученого может служить своеобразным выражением заботы о сохранении высокого профессионального уровня исследовательской работы, так что на определенной стадии развития науки оно имеет в виду и общественные интересы. („Science and Society", Chicago, 1965, p. 122.)], так и более широкими интересами государственного престижа и г. п. Вместе с тем творческий труд здесь обладает гораздо меньшим индивидуальным своеобразием, чем в искусстве; да и с точки зрения общих интересов научно-технического прогресса не столь уж важно, кто первый сказал «А», когда речь идет не о плагиате (попрание этических норм не может быть безразлично обществу), а о довольно частых случаях повторных открытий. Таким образом, в проблеме приоритета представлены как факторы, действующие в пользу Интегрального Интеллекта, так и противодействующие факторы. Опыт истории свидетельствует, однако, что первые постепенно берут верх над вторыми.

Так, американскими социологами Мертоном и Барбером была изучена судьба 264 многократно сделанных научных открытий. Выяснилось, что открытия такого рода, сделанные до 1700 года, явились объектами ожесточенной борьбы за приоритет в 92 процентах случаев. В XVIII и первой половине XIX столетия доля таких случаев упала до 72—74 процентов, во второй половине XIX столетия — до 59 процентов и в первой половине XX столетия — до 33 процентов. «Возможно, — заключает Р. Мертон, — ученые все больше осознают, что с обширным увеличением численности работающих во всех областях науки возрастает вероятность того, что данное открытие с таким же успехом может быть сделано другими, как и ими самими» [„Science and Society", p. 125.] В условиях современного «информационного взрыва» эта вероятность угрожает перерасти в закономерность, делая защиту приоритета все более проблематичной. Непосредственно-общественный характер исследовательского труда, таким образом, прокладывает себе дорогу.

Но вряд ли стоит придавать такому ходу вещей трагическое звучание.

[Одновременно открывают атом.

И гениальность стала плагиатом.

(А. Вознесенский, Прости меня...)] Приобретений на этом пути больше, чем потерь. Ведь, по сути дела, творческий приоритет и сопутствующая ему слава — порождение общества социального неравенства, один из полюсов отчуждения с неизбежным дополнением в виде безликой и безымянной массы на другом полюсе. Это разновидность своего рода «разделения труда» между исторической личностью (творцом, героем) и «толпой». В определенном смысле слава — проявление стихийной «экономии мышления». Вместо того чтобы утруждать себя собственной оценкой той или иной выдающейся личности и ее деяний, представители «толпы» должны полагаться на уже сложившуюся оценку «общественного мнения», которая зачастую далеко не безгрешна.

Можно, таким образом, сказать, что и в научной, и в художественной творческой деятельности идет не всеми замечаемая, но неуклонная подготовка предпосылок Интегрального Интеллекта, соединяющего все родники интеллектуального творчества в общий полноводный поток. Может быть, точнее других предвосхитил понимание этого М. Пришвин: «Рожь подымается, ударил перепел... Сколько нас прошло, а он и сейчас все живет и бьет во ржи: пить-полоть. Мы поодиночке прошли, а он не один, он един — весь перепел, в себе самом и для всех нас, проходящих. И думаешь, слушая: вот бы и нам тоже так — нет нас, проходящих, — Горький, Шаляпин, Бунин, тот, другой, третий, а все это — один бессмертный человек с разными песнями». В свете этого и борьба за первенство в творчестве наполняется не индивидуалистическим, а альтруистическим смыслом. «Почему нас манит девственная природа, где еще не ступала нога человека? Так понимаю, что это является попыткой реализовать в небывалом свое первенство: первому ступить, где еще никто не ступал, первому своим первым глазом увидеть такое, что на свете еще никто не видал. И так открыть для людей неведомую страну». [М. Пришвин, Глаза земли, стр. 170, 217.]

Решающее значение для создания субъективных предпосылок Интегрального Интеллекта имеет то обстоятельство, что оно идет в русле общей исторической закономерности, достижения социального прогресса через объединение людей и наций, а не через их разобщение. Эта закономерность была выражена марксизмом в знаменитом призыве «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — в призыве к объединению в борьбе во имя завоевания наивысшей общности и единства людей в коммунистическом обществе. Помимо всего прочего, достижению этой цели препятствовало до сих пор хроническое отставание общественного сознания от общественного бытия. Интегральный Интеллект предстает единственной в своем роде возможностью положить этому конец.

Нам остается рассмотреть вопрос о превращении возможности Интегрального Интеллекта в действительность. Это значит, что, исходя из доступной нам информации, мы должны теперь попытаться выяснить, во-первых, что представляет собой эта система, во-вторых, как она может быть осуществлена, и в-третьих, когда это может произойти.

ФУНКЦИЯ, СТРУКТУРА И МИССИЯ

Итак, прежде всего, что же представляет собой Интегральный Интеллект? Настало время уточнить представление о нем, которое читатель мог вынести из предыдущего изложения. Эта задача, однако, слишком сложна, чтобы ее можно было решить одним общим определением. Здесь потребуется, по-видимому, ряд определений, проливающих свет на его функции и структуру.

Интегральный Интеллект есть очередная ступень каскада усиления умственных способностей человека. Под каскадом усиления в технике понимают цепь усилителей, как правило, нарастающей мощности. Эволюцию интеллекта на нашей планете можно схематически представить как подобного рода каскад усиления — только не в пространстве, а во времени. Роль первого усилителя сыграл сам головной мозг, позволивший его обладателям перейти от пассивного к активному приспособлению к среде вплоть до ее целенаправленной переделки. [«Ныне, — отмечает американский исследователь Герберт Г. Башер, — ...эволюция получила целенаправленность под руководством человеческих существ. Больше не приходится дожидаться появления необходимых обстоятельств для решения проблемы; сегодня человеческий ум предугадывает решение и активно содействует его осуществлению. (Н. Busher, Scientific Man, p. 63—64).] Это непосредственно связано с тем, что академик В.И. Вернадский назвал «принципом цефализации» Д. Дана. Дан, крупный американский геолог, минералог и биолог, еще в 1851 году указал на то, что в ходе геологического времени центральная нервная система животных, мозг, необратимо развивается по восходящей, причем, хотя в этой эволюции встречались длительные остановки, никогда не наблюдалось движение вспять, понижения достигнутого уровня. Благодаря этому развитию и сформировался человеческий интеллект в нынешнем смысле слова, как орган и как плод общественного труда.

Вторую ступень каскада образовал машинный усилитель человеческого интеллекта. Решающее значение имело здесь создание электронных вычислительных машин, особенно «выручающих» человека при решении комплексных многофакторных задач. [ЭВМ Института математики в новосибирском Академгородке анализирует, например, комбинации 70 признаков, по которым ведется разведка на золото, делая поиск геологов значительно более целенаправленным.]

По словам академика В. Глушкова, «будущие быстродействующие запоминающие устройства смогут поместить в своей памяти все информационное богатство, накопленное человечеством. Микроминиатюризация, автоматизация проектирования и изготовления ЭВМ позволят в огромной степени повысить их «интеллигентность». Вычислительными такие машины можно называть разве лишь по традиции. Быстродействующие вычислительные блоки в этих машинах будут составлять лишь небольшую часть. Огромное развитие получат электронные схемы, способные распознавать сложные зрительные и звуковые образы. К машинам можно будет обращаться на обычном человеческом языке. Не исключено, что к тому времени электронные устройства помогут создать единый человеческий и машинный язык, более совершенный, чем эсперанто». [«Правда», 31 декабря 1967 года.] Как отмечает академик С.Л. Соболев, «новые ЭВМ, возможно, придется создавать не на полупроводниковых приборах, а на основе химических реакций». [«Правда», 2 июня 1968 года. Характерно в этой связи недавнее сообщение американской печати об изобретении в США д-ром А. Трегубом машины, в которой с помощью электролитического осаждения моделируется процесс возникновения мыслей в человеческом мозгу и его обучения на собственном опыте. («За рубежом». 1968, № 21, стр. 29.)]

Система «человеческий интеллект — машинный интеллект» образуется именно здесь, на второй ступени каскада. Она образуется потому, что нет другого способа справиться со стремительно нарастающей сложностью систем и трудностью управления ими. Но возникающие в ней самой противоречия получают решение лишь на следующей, третьей ступени, в рамках метасистемы «наука — общество», дополненной общим интеллектом в марксовом смысле. Эту-то ступень мы и называем Интегральным Интеллектом ввиду сложности его составляющих. Такое представление о функции Интегрального Интеллекта вплотную подводит нас к определению его структуры.

Интегральный Интеллект есть сложный кентавр. Как известно, кентаврами в древнегреческой мифологии назывались полулюди-полулошади. Мировой фольклор изобилует подобными мифами и сказками, персонажи которых совмещают элементы не двух, а трех, четырех и более животных. Но пожалуй, более прямое отношение к Интегральному Интеллекту имеют не менее распространенные сказки о простаках типа Иванушки-дурака, которые в критических ситуациях нередко затыкают за пояс умников или, во всяком случае, служат ценным дополнением к ним. [«...Случается так, что умным в беде помогает дурак», — говорит аббату свинопас в английской балладе, переведенной С.Я. Маршаком.] Здесь содержится замечательная догадка о путях оптимального сочетания разнокачественных человеческих интеллектов. Интересно, что каркасом подобного сочетания выступает обычно если не «Конек-Горбунок», то какое-нибудь иное сказочное чудо — сапоги-скороходы, скатерть-самобранка, ковер-самолет и тому подобные «умные машины». Что ж, недаром говорится: сказка — ложь, да в ней намек...

Именно потому, что Интегральный Интеллект есть третья, высшая на сегодня ступень каскада усиления умственных способностей, он содержит, как говорят философы, «в снятом виде» элементы обеих предыдущих ступеней. Прежде всего в этом кентавре наличествуют человеческие интеллекты данной эпохи во всем своем разнообразии. Их рациональным комбинированием и расстановкой по принципу «нужный человек на нужном месте» решается сложнейшая и актуальнейшая проблема автоматизации умственного труда — проблема оптимального использования разнокачественных интеллектов. [«Когда плох Лафонтен — это значит, что был он небрежен; когда плох Ламотт — это значит, что он очень усердствовал», (Шамфор).]

При этом следует подчеркнуть, что приобщение масс к интеллектуальной деятельности никоим образом не является родом благотворительности или даже «исполнением долга» перед ними. Оно является непременным условием нормального развития самой этой деятельности, требующею периодического вливания свежей крови, нового, непредвзятого подхода к застарелым и наболевшим проблемам. Рассуждая по поводу судьбы выдающегося русского поэта А. Кольцова «о радости незнания и его творческой силе», М. Пришвин отмечал: «Но мы думаем, что дело тут не в самом незнании, а в той силе и радости знания, которая впервые является на почве, хорошо удобренной незнанием: почве девственной, когда знание является своим личным глазом, бросающим на мир свой первый взгляд. В этом и есть сила народа, вступающего в страну людей, утомленных знанием. ...Победа дается, конечно, не силой незнания, а силой стремления к знанию и определением знанию его настоящего полезного места в жизни человека...» [«Наши миллионы, — продолжал писатель, — сейчас впиваются в новые изобретения, с 15 лет определяются на служение автомобилю, радио, авиации». (М. Пришвин, Глаза земли, стр. 283.)]

Особым случаем разнокачественных интеллектов, объединяемых в Интегральном Интеллекте, являются гак называемые «гениальные счетчики», могущие поспорить с ЭВМ, и подобные им обладатели отдельных гипертрофированных способностей. [Шакунтала Деви в Индии, не получившая никакого систематического образования, решает в уме сложнейшие арифметические задачи быстрее и точнее, чем ЭВМ, с которыми она состязалась в показательных выступлениях по телевидению в Нью-Йорке и Сиднее. Другой человек — компьютер Уильям Клайн, также не уступающий ЭВМ, развил свои математические способности изощренной тренировкой. Он работает в теоретическом отделе Европейского центра ядерных исследований в Женеве, где его дарование используется при решении сложных вычислительных задач. («За рубежом». 1968, № 17, 36.)] Мощное кумулятивное (узконаправленное) развитие этих способностей оплачивается зачастую недоразвитостью прочих способностей и функций мозга, прежде всего способности к творческому мышлению. Тем не менее этот феномен указывает на огромность неиспользуемых ресурсов человеческого интеллекта. Попытку реализовать эти ресурсы для ускорения во много раз процесса обучения предприняли болгарские ученые-суггестологи. Внушая обучаемым веру в свои возможности, они с помощью особой методики мобилизуют их способность к гипермнезии (сверхзапоминанию) и добиваются поразительных результатов: иностранный язык в объеме 2 тысяч слов усваивается за один месяц! [«Правда», 27 июля 1969 года.]

Вторым существенным элементом нашего кентавра является машинный интеллект — машины как усилители умственных способностей человека. Нельзя не заметить, что уже на ранних стадиях своего развития машинный интеллект отличается, пожалуй, не меньшим разбросом склонностей и способностей, чем человеческий. Во всяком случае, язвительное замечание Шамфора: «Дурак, которого вдруг осенила умная мысль, удивляет и озадачивает, как извозчичья кляча, несущаяся галопом», — применимо к какому-нибудь гиромату (см. главу 2) не меньше, чем к человеку. Сочетание машинного интеллекта с человеческим представляет трудную проблему, разрешение которой и апеллирует в первую очередь к Интегральному Интеллекту. На последний падает, следовательно, не только оптимизация использования разнокачественных человеческих и разнокачественных машинных интеллектов, но и тех и других вместе, в рамках общей системы.

Небесполезным напоминанием о сложности и в то же время безотлагательности подобного решения проблемы служат высказывания Н. Винера в интервью американскому журналу, данном незадолго до смерти: «Некоторые так сбиты с толку словом «машина», что не представляют себе, что можно и чего нельзя делать с машинами и что можно и чего нельзя оставить человеку... Машины предназначены для службы человеку, и если человек предпочитает передать весь вопрос о способе их употребления машине, из-за слепого машинопоклонства или из-за нежелания принимать решения (назовете ли вы это леностью или трусостью), тогда мы сами напрашиваемся на неприятности... Вычислительная машина очень хороша при быстрой работе, проводимой однозначным образом над полностью представленными данными. Вычислительная машина не может сравниться с человеческим существом при обработке еще не выкристаллизовавшихся данных. Если назвать это интуицией, то я не сказал бы, что интуиция недоступна вычислительной машине, но у нее она меньше, а экономически невыгодно заставлять машину делать то, что человек делает намного лучше... Я хочу сказать: если мы смотрим на машину не как на дополнение к нашим силам, а как на нечто их расширяющее, мы должны держать ее под контролем. Иначе нельзя». [Н. Винер, Кибернетика, стр. 306, 309.]

Однако человеческим и машинным интеллектом не исчерпывается структура Интегрального Интеллекта. Ей присуща тенденция к неуклонному самоусложнению. При этом его структура расширяется, по-видимому, в сторону постепенного заполнения разрыва между механической и физической формами движения материи, к которым преимущественно относится машина, и социальной формой, к которой относится человек. Выше уже отмечалась тенденция к применению вместо электронных химических счетно-решающих устройств. Следующим логическим этапом явится, очевидно, включение в систему биологических элементов.

По словам Н. Винера, в усилиях моделировать в машине функции нашего головного мозга в перспективе «мы будем располагать веществами, родственными генам... Это вызовет массу новых фундаментальных исследований. Как вводить в эту генетическую память и выводить из нее данные, как ее использовать, — все это требует большой исследовательской работы, пока едва начатой. Некоторые из нас имеют предчувствия (еще не проверенные), что ввод и вывод осуществимы посредством световых колебаний определенных молекулярных спектров». [Там же, стр. 307—308. «Возвращаясь к вопросу о нервной памяти и той роли, которую играют здесь комплексы нуклеиновых кислот, — писал Винер в своей статье из серии прогнозов журнала «Нью сайентист» на 1984 год, — я считаю вполне возможным использование способности этих комплексов к запоминанию при проектировании устройств памяти вычислительных машин. Физика твердого тела переживает сейчас период своего расцвета, и вполне вероятно, что последующие поколения будут использовать нуклеиновые кислоты как ценные технические материалы». (Сб. «Горизонты науки и техники», стр. 44.)]

Говорить, однако, об осуществлении некоего биологического симбиоза между человеческим и машинным интеллектом было бы пока слишком преждевременным. 60 процентов опрошенных по этому поводу международных экспертов сочли такой симбиоз осуществимым между 1990 и 2020 годами, тогда как 40 процентов высказали серьезные сомнения насчет самой его осуществимости.

На определенном этапе в нашем сложном кентавре будут, вероятно, интегрированы и интеллектуальные ресурсы высших животных, которые лишь сравнительно недавно стали предметом серьезного научного изучения. По «шкале умственных способностей», разработанной профессором А. Нортманом, дельфин (190 баллов) лишь немногим уступает человеку (215 баллов) и превосходит следующих далее слона и обезьяну. [В. Велькович, С. Клейнберг, А. Яблоков, Наш друг — дельфин. М., «Молодая гвардия», 1967, стр. 307] Разумность дельфинов иллюстрируется хотя бы следующим опытом, о котором рассказывает член-корреспондент АН СССР Л. Воронин. Черноморские дельфины — афалины — быстро научились различать сигналы, по которым им надо было потянуть зубами резиновую ленту, чтобы получить рыбу из кормушки, но на этом дело не кончилось. Более сообразительная афалина довольно скоро перестала сама тянуть за ленту, дожидаясь, пока это сделает другая, и мгновенно хватала выпадавшую из кормушки рыбу. «Таким образом, — констатирует экспериментатор, — сложилась как бы конфликтная ситуация — эксплуатация афалины ее же собратом. Когда же мы сделали две кормушки в разных концах вольера, то афалины быстро и мирно «разрядили» создавшуюся атмосферу. Каждая из них выбрала себе кормушку и, не мешая другой, поджидала сигнал, по которому она могла «добывать» рыбу из своей собственной кормушки». [«Известия», 31 декабря 1968 года.]

Характерно, однако, что почти никто из вышеупомянутых международных экспертов не верит в то, что до 2020 года удастся приучить таких животных, как дельфины или обезьяны, самостоятельно выполнять даже неквалифицированную работу (если, конечно, еще сохранится потребность в этом).

Гораздо более обещающим представляется обогащение Интегрального Интеллекта более полным, чем когда-либо, использованием ресурсов человеческого мозга. Научно-техническая революция делает невозможное вчера возможным сегодня и неизбежным завтра. Вслед за первыми операциями по пересадке сердца некоторые ученые-медики начали обсуждать возможность пересадки головного мозга. Известный нейрохирург и кибернетик Н. Амосов пишет в этой связи: «Пересадка головы от одного человека к другому кажется мне нереальной... Нельзя, да и не нужно. Если сохраняется хороший интеллект, то зачем ему плохое тело?» Сама аналогия с пересадкой органов от одного человека к другому здесь не годится: ведь мозг — носитель человеческой индивидуальности, и человек с пересаженным мозгом был бы уже другим человеком. Речь идет скорее о сохранении жизнедеятельности мозга в изолированной от умершего тела голове. «Конечно, хорошо, — замечает Амосов, — когда мозг живет вместе с телом и получает от него радости, но если это невозможно, то лучше один мозг, чем смерть. Конечно, только для людей с развитым интеллектом, для которых радости мышления и творчества занимают главное место в балансе удовольствий... А то, что голова без тела выглядит странно, так к любой странности можно привыкнуть. В конце концов к голове можно приделать протез тела, и даже с управлением от самого мозга... Если технические трудности будут преодолены в экспериментах на животных, то умирающему человеку с высоким интеллектом можно сделать такое предложение. Я не вижу в этом никакого кощунства, и если бы предложили бы мне, то согласился бы». [«Литературная газета», 1968. № 8.]

Вырисовывается также способ продлить жизнедеятельность выдающегося человеческого интеллекта за грань физической смерти не только тела, но и головы, которая тоже ведь не может жить вечно. Академик Глушков предсказывал, что единая информационная система будущего сможет, «что особенно важно... накапливать различные методы получения новых результатов в науке. Создание таких методов и вкладывание их в систему станет главным занятием ученых и других творческих работников. Так осуществится «двойное бессмертие» интеллекта: потомству будут передаваться не только результаты творчества ученых (это было обеспечено еще созданием письменности), но и сам процесс творчества. Этот процесс как бы отделится от самого творца и будет продолжать выдачу новых результатов в течение многих лет и после смерти самого ученого». [«Правда», 31 декабря 1967 года.]

Можно, правда, заметить, что если речь идет не о методах научного исследования, которые ученый так или иначе фиксирует в своих публикациях [В экспериментальных науках это является необходимым условием публикации, так как иначе никакой другой исследователь не сможет воспроизвести эксперимент у себя и проверить таким образом достоверность полученных автором результатов.], а о «тонких механизмах» его творческого мышления и приемах организации труда, то проблема «вкладывания» (лучше было бы сказать — введения) их в систему приобретает достаточно сложный характер. Ныне этим — с разной степенью эффективности — занимаются история науки (научные биографии ученых, публикация и анализ их рукописного и эпистолярного наследия и т. п.) и с недавних пор — психология научного творчества.

Между тем в подходе к этой проблеме намечаются новые и неожиданные пути. Исследование механизма памяти выявило возможности ее трансплантации от умерших организмов живым, получив подтверждение в изменении поведения последних. Чрезвычайно обещающими оказались в этом отношении опыты профессора Р. Гея над крысами, которые демонстрировали панический страх перед излюбленным ранее темным ящиком через два часа после инъекции им мозгового гомогената других крыс, подвергавшихся в этом ящике пыткам электротоком. Таким образом, открывается перспективе прямой передачи по наследству памяти и с ней — творческой лаборатории выдающихся исследователей тем, кто решится на подобную инъекцию. Но едва ли найдется много охотников на это, пока вместе с творческим методом они рискуют унаследовать всю горечь личных разочарований и невзгод ученого, пока, другими словами, не будет найден способ выделять для инъекции лишь полезную часть памяти умершего интеллекта. [См.: «За рубежом», 1969, № 14, стр. 28.]

Итак, главным и ведущим элементом в сложном кентавре ИИ остается человеческий интеллект с его почти безграничными возможностями совершенствования и синтеза со всеми прочими интеллектами.

В этом отношении концепция сложного кентавра перекликается с предложенной Г.Н. Волковым концепцией совокупного рабочего механизма или гомотехнического (либо гомобиотехнического) автомата, в котором человек и техника взаимно дополняют и усиливают возможности своего воздействия на природу. [Г.Н. Волков, Социология науки, стр. 47.]

Но это вплотную подводит нас к определению миссии Интегрального Интеллекта.

Интегральный Интеллект означает изменение характера связи между общественным сознанием и общественным бытием. Человеческий интеллект по природе своей явление общественное. Исторически он не мог бы сформироваться вне социальной среды, и это подтверждается генетически теми случаями, когда человеческие детеныши вырастают по тем или иным причинам в изоляции от общества: во всех подобных случаях их интеллектуальное развитие резко затормаживается. Интегральная сумма разнокачественных и разнонаправленных человеческих интеллектов, в свою очередь, формирует общественное сознание каждой эпохи. Это в высшей степени открытая, легко подверженная колебаниям система. Однако в конечном счете ее содержание и направленность определяются условиями общественного бытия. Но в условиях научно-технической революции возникают как необходимость, так и возможность преодоления традиционного разрыва между общественным бытием и общественным сознанием посредством их интеграции. «В течение долгих поколений, — писал академик В.И. Вернадский, — единство человеческих обществ, их общение, их власть — стремление к появлению власти — над окружающей природой проявлялись стихийно, прежде чем они выявились и были осознаны идеологически». [В.И. Вернадский. Научная мысль как планетное явление.]

Важно, однако, отметить, что только последовательное превращение науки в непосредственную производительную силу, в существенный фактор общественных отношений и вместе с тем в основополагающий элемент управляющей надстройки общества делает возможной перестройку как общественного сознания, так и общественного бытия на общей — научной — основе, а следовательно, и преодоление разрыва между ними. Такая возможность возникает при коммунизме, объективно требующем максимальной реализации всех потенций науки и техники.

ОТНОШЕНИЕ К НООСФЕРЕ

От вопроса о том, что есть Интегральный Интеллект, мы можем перейти теперь к следующему вопросу: как он может быть осуществлен.

Ответ на этот вопрос требует раскрытия сущности учения о ноосфере, упоминавшегося выше.

Это учение зародилось в 20-х годах нашего столетия. Гипотеза о ноосфере была почти одновременно высказана П. Тейяром де Шарденом и Э. Леруа во Франции и В.И. Вернадским в России. Они встретились в Париже и затем поддерживали контакт путем переписки. Однако подход к концепции ноосферы у этих мыслителей оказался существенно различным. [Внимание автора на это обстоятельство обратил И.М. Забелин, которому автор выражает искреннюю признательность.] Согласно концепции французов ноосфера возникает как совершенно новый пласт земной оболочки и ведет в своем развитии к богу — Омеге; на смену геогенезу приходит биогенез, за которым следует ноогенез, венчающийся в конечном счете теогенезом. [«Тейярово видение «будущего человека» основывается на уникальном значении человеческого ума и духа во Вселенной и касается предназначения человека подниматься к духовному совершенству, покуда, наконец, объединенное человечество не сольется с богом, объемлющим собою всех людей. Тейяр, как и Швейцер, был духовным лицом, прежде чем стал ученым. Идея человеческого духа — в дополнение к уму как функции мозга — и телеологическая идея предопределения человеческого духа пустили такие глубокие корни, что его позднейшее научное мышление оказалось окрашено этими более мистическими, нежели научными идеями». (Н. Busher, Scientific Man, p, 123).]

В отличие от этого русская концепция ноосферы опиралась на экспериментальное естествознание, в особенности геохимию, рассматривая ноосферу как качественно новое состояние биосферы.

Русский основоположник этого учения академик В.И. Вернадский исходил из закономерного, поступательного характера развития нашей планеты. На определенном этапе в недрах геологических оболочек Земли зарождается жизнь, дающая начало новой оболочке — биосфере или биогеносфере, которая по своему физическому воздействию на эволюцию Земли становится вровень с геологическими оболочками и даже превосходит их. Поразительным фактом, подтолкнувшим Вернадского на это обобщение, послужили данные о весе тучи саранчи, обнаруженной над Красным морем в 1889 году. Он оказался равным 4,4·10¹³ граммов — тяжелее, чем суммарное производство меди, свинца и цинка на Земле за предшествующие сто лет! Это «как бы горная порода в движении», писал ученый. Общий вес живого вещества на планете он оценил в 10²¹ граммов, а вес биосферы (включая условия жизнеобеспечения) — в 10²⁷ граммов.

Биосфера, по Вернадскому, — это ее просто природа, а природа с «очень точно ограниченным строением», в известном смысле — организованная природа. Движимая биогеохимической энергией размножения, она стремится максимально охватить всю планету, все ее геологические оболочки. Эта экспансия биосферы ограничивается лишь особенностями геометрии Земли. Но наряду с ростом в пространстве биогеносфера развивается во времени, и это развитие имеет вполне определенную направленность. Ее определяет «принцип цефализации», то есть поступательное развитие у животных центральной нервной системы, имеющее необратимый характер и неуклонно ведущее к появлению человеческого интеллекта, носителя разума.

С этого момента, считает Вернадский, начинается новый цикл в эволюции оболочек Земли. С такой же закономерностью, как когда-то на ней зародилась жизнь и возникла сфера жизни — биосфера, теперь в недрах последней образовался разум и начала формироваться сфера разума — ноосфера. Человек — носитель разума, генетически связанный с биогеносферой, также движим в первую очередь биохимической энергией размножения и довершает биологический охват планеты. Но одновременно в процессе труда развивается его разум, он изобретает машины — усилители своих способностей, и умножение рода человеческого означает уже не только увеличение биомассы на планете, но и увеличение массы интеллекта. Стихийную организацию биосферы сменяет все более сознательная организация ноосферы — человеческого общества, объединяемого неуклонно, поступательно возрастающим значением научного разума и научной организации. [В своей незавершенной работе «Мысль как планетное явление» В.И. Вернадский следующим образом резюмирует основные посылки учения о ноосфере:

«1. Ход научного творчества является той силой, которой человек меняет биосферу, в которой он живет.

2. Это проявление изменения биосферы есть неизбежное, сопутствующее явление росту научной мысли.

3. Это изменение биосферы происходит независимо от человеческой воли, стихийно, как природный естественный процесс.

4. А так как среда жизни есть организационная оболочка планеты — биосфера, то вхождение в нее в ходе ее геологически длительного существования нового фактора изменения — научной работы человечества — есть природный процесс перехода биосферы в новую фазу, в новое состояние — в ноосферу». И далее: «...Создание ноосферы в ее полном проявлении будет осуществлено рано ли, поздно ли — оно станет целью государственной политики и социального строя».] Никакие катаклизмы, подчеркивает ученый, не в состоянии остановить развитие ноосферы, воплощающее естественноисторическую закономерность. Научно-техническая революция XX века есть, по его мнению, осознание этой закономерности и переход к сознательному этапу развития ноосферы — к перестройке всей жизнедеятельности человеческого общества на научной основе. Примечательно, что хотя Вернадский не считал себя марксистом, он констатировал: «Маркс и Энгельс правы в том, что они положили основы «научного» (не философского) социализма, так как путем глубокого научного исследования экономических явлений они — главным образом К. Маркс — выявили глубочайшее социальное значение научной мысли, которая философски интуитивно выявлялась из предшествующих исканий «утопического» социализма. В этом отношении то понятие ноосферы, которое вытекает из биогеохимических представлений, находится в полном созвучии с основной идеей, проникающей «научный социализм». [В.И. Вернадский, Научная мысль как планетное явление.]

К выводу о закономерности эволюции нашей планеты к ноосфере приходит и французский мыслитель Пьер Тейяр де Шарден: «Геогенез... переходит в биогенез, который в конечном счете есть не что иное, как психогенез». Де Шарден красноречиво выразил космическую тенденцию развития ноосферы: «Ноосфера... столь же обширная, но... значительно более цельная, чем все предыдущие покровы, она действительно новый покров, «мыслящий пласт», который, зародившись в конце третичного периода, разворачивается с тех пор над миром растений и животных — вне биосферы и над ней... Мысль становится множеством, чтобы завоевать все обитаемое пространство поверх любой другой формы жизни. Дух ткет и развертывает покров ноосферы».

П. Тейяр де Шарден продолжает: «Поистине половина нынешней тревоги преобразуется в радость, если только в соответствии с фактами мы решимся сущность и меру нашей космогонии поместить в ноогенезе... Мы еще не имеем никакого понятия о возможной величине ноосферной мощности. Резонанс человеческих колебаний в миллионы раз! Целый покров сознания, одновременно давящий на будущность! Коллективный и суммированный продукт миллионов лет мышления!» [П. Тейяр де Шарден, Феномен человека, стр. 181. 189, 217, 224, 280.] Земля, писал он же в другом месте, покрывается не только мириадами мыслящих субстанций, но и единым континуумом мысли, который в конечном счете образует единую в функциональном отношении Субстанцию Мысли планетарных масштабов. [„Science and Society", p. 172.]

Итак, Интегральный Интеллект как очередная ступень каскада усиления умственных способностей, как сложный кентавр и как превращение общественного сознания в научный смысл общественного бытия реализуется через ноосферу и вместе с ней в качестве ее механизма.

Интегральный Интеллект объединяет все интеллектуальные ресурсы нашей планеты — ресурсы людей, кибернетических машин, а также высших животных — в рамках Единой Информационной Системы будущего. Как механизм ноосферы, он обеспечивает устойчивое равновесие (гомеостаз) в отношениях между людьми, между людьми и машинами, между людьми и природой, или, иначе говоря, между ноосферой, техносферой и биосферой (включая экзосферу). Интегральный Интеллект станет полноправным членом семьи космических цивилизаций. Он знаменует собой высший из мыслимых ныне уровней организации материи, энергии и информации.

Более конкретно на вопрос «как» можно ответить, лишь отвечая на последний вопрос — «когда».

Мы уже отмечали, что становление Интегрального Интеллекта уже идет — замечаем мы это или нет. Вернадский не очень определенно датировал образование ноосферы, но, в общем, можно считать, что эта дата близка к началу цивилизации. «...В пределах 6—7 тысяч лет, все увеличиваясь в темпах, — писал он, — идет непрерывное создание ноосферы и прочно, в основном без движения назад, но с остановками, все уменьшающимися в длительности, идет рост культурной биогеохимической энергии человечества». [В.И. Вернадский, Научная мысль как планетное явление.]

Следует, очевидно, различать стихийный период формирования ноосферы от сознательного, который начался лишь с научно-технической революцией XX века [Вернадский особенно подчеркивал значение прорыва науки в неизвестный и чуждый привычной человеческой практике микромир атомного ядра — с одной стороны, и макромир космического пространства — с другой. «Обе эти новые области знания: пространство — время предельно малое и пространство — время неограниченно большое — есть то новое и по существу то основное, что внесла научная мысль XX века в историю мысли человечества». (Там же.)], появлением теории и практики научного социализма и учения о ноосфере. Такое же разграничение применимо к становлению Интегрального Интеллекта, для которого решающее значение имеет революция информации и коммуникаций, появление кибернетики и теории систем.

Исходя из этого и опираясь на некоторые имеющиеся прогнозы, можно высказать следующие предположения относительно времени вероятного осуществления Интегрального Интеллекта на сознательной, научной основе в связи с некоторыми важнейшими научно-техническими достижениями.

В 1970—1980 годах будет, как ожидают, осуществлен автоматический машинный перевод с одного языка на другой и расшифрован язык дельфинов. В 1980—1990 годах войдет в употребление персональная радиоаппаратура дву- и многосторонней связи из любой точки с любой точкой на Земле, а впоследствии — и в ближнем космосе (по мере его обживания). Одновременно будет создана сеть автоматических информационных центров, образующих Единую Информационную Систему. «Единая система связи, — пишет академик Глушков, — включит в себя огромный парк электронных машин и превратится в единую систему хранения, обработки и передачи информации. В ее задачу будет входить не только установление связи между людьми, но и людей с машинами и машин между собой... Через считанные секунды после нашего запроса мы будем иметь у себя на столе копию старинного манускрипта, сведения о только что найденном (новом) научном факте, справку о свойствах тех или иных материалов, выпуск последних известий. Наличие подобной системы радикальным образом изменит труд ученых и конструкторов. Исчезнет необходимость рыться в ворохах статей, справочников, монографий. Возможности системы не ограничатся лишь простым перечислением известных фактов, она будет выдавать и более или менее сложные следствия и выводы из них». [«Правда», 31 декабря 1967 года.]

К 2000 году ожидают уже появления фармацевтических препаратов, позволяющих повышать умственные способности человека, снижая, таким образом, значение интеллектуального неравенства. Наиболее далеко идущие прогнозы предсказывают создание кибернетического организма (киборга), а затем и искусственного интеллекта, не уступающего человеческому. К этому же времени возможно заселение планет солнечной системы, а также прибрежных районов Мирового океана на Земле, расширение познания Вселенной с помощью нейтринной астрономии и создание физики пяти миров (ультрамикромира, микромира, макромира, мира небесной механики и мегамира). Наконец, уже в первые десятилетия следующего тысячелетия будет установлена связь с другими цивилизациями вне Земли, появятся обучение через прямую фиксацию знаний в мозгу учащихся, телесенсорные устройства, логические языки и всеобщий язык человечества, а затем, возможно, и телепатические методы связи. К концу XXI века А. Кларк предсказывает межзвездные полеты, телепортацию (передачу на расстояние) материи, встречу с инопланетянами и Мировой мозг (это понятие не раскрывается Кларком, но, судя по всему, оно отличается от Интегрального Интеллекта в нашем понимании тем, что участие человеческого интеллекта будет в нем минимальным или равным нулю).

Таким образом, уровень интенсификации общения, необходимый для реализации Интегрального Интеллекта в описанном нами смысле будет достигнут, судя по всему, где-то в начале XXI столетия, хотя его формирование может занять еще не одно десятилетие после этого, да и едва ли вообще достигнет абсолютной законченности.

Необходимо подчеркнуть, что подобный прогресс в производительных силах предполагает завершение коммунистического преобразования общественных отношений и перестройки системы управления обществом на строго научной основе. Это необходимо иметь в виду именно ради того, чтобы реальная подготовка объективных и субъективных предпосылок Интегрального Интеллекта могла идти сегодня нормальным порядком. Прежде всего это относится к созданию Единой Информационной Системы, уже начатому в нашей и ряде других стран.

При всех обстоятельствах от нашего взора не должно ускользать генеральное, общее направление развития, дающее решение коренным проблемам современной научно-технической революции по принципу внешнего дополнения. Как говорил В.И. Ленин: «Кто берется за частные вопросы без предварительного решения общих, тот неминуемо будет на каждом шагу бессознательно для себя «натыкаться» на эти общие вопросы, а... значит обрекать свою политику на худшие шатания и беспринципность».

ГЛАВА 8

Диалог вместо эпилога

Человек открывает, что он не что иное как эволюция, осознавшая сама себя.

Дж. Хаксли

Один преподаватель Московского университета говаривал, обращаясь к дипломникам: «Товарищи студенты, ваша попытка получить высшее образование приближается к концу». Близится к концу и наша попытка рассказать об Интегральном Интеллекте. Насколько эта попытка удачна, будет судить читатель, и его приговор не поддается предвидению.

Но что можно предвидеть на основании скромного опыта автора, так это то, что изложенная выше идея вызовет больше вопросов, нежели разрешит. Ответить на все вопросы трудно, но оставлять их без ответа — поистине безответственно. В США рассказывают анекдот о профессоре ядерной физики, который разъезжал на автомобиле с лекциями по своей специальности. Его шофер посетовал однажды на легкость, с которой профессор «делает деньги», и высказал пожелание поменяться с ним ролями. Ученый согласился и предоставил шоферу текст своего очередного выступления. Оно прошло с успехом. Но в конце, как обычно, слушатели задали лектору ряд вопросов. «Господа! — воскликнул нашедшийся «физик», — я поражен: в столь квалифицированной аудитории спрашивают о вещах, которые знает даже мой шофер. Будьте любезны, позовите его, он даст вам исчерпывающий ответ».

Не имея возможности прибегнуть к помощи подобного рода, автор счел необходимым заменить последнюю главу диалогом — ответами на наиболее вероятные вопросы.

Правда, поступая так, мы возлагаем на эту главу функцию громоотвода, которую, по словам Лихтенберга, обычно выполняет предисловие, рискуя опоздать предотвратить опасность. Зато теперь нет риска, что вопросы покажутся надуманными или непонятными.

Итак, вопрос первый: Интегральный Интеллект — это фантастика или реальность?

Такая постановка вопроса, вообще говоря, не лишена оснований. В самом деле, не преждевременно ли говорить об Интегральном Интеллекте в сегодняшнем далеко не «интегральном» мире, изобилующем не только нехваткой интеллекта, но подчас и прямым антиинтеллектуализмом? «Мы только что отпустили последние канаты, которые еще удерживали нас в неолите», — заметил А. Брейль. [Цит. по кн. Тейяр Де Шарден, Феномен человека, стр. 211.] Это сказано не в бровь, а в глаз, по крайней мере, определенной части современного человечества.

Но тем не менее интеллектуальный прогресс человечества есть реальный факт, и выражением его является возникновение и развитие научного социализма и научно-техническая революция современности. Этот прогресс обладает необратимостью цефализации (см. главу 7) и значительным историческим ускорением, которое выражается, в частности, в удвоении объема научных знаний каждые 10 лет. Надежным критерием интеллектуального прогресса общества служит достигнутый им уровень научной организации, синтетически выражающий единство науки и организации в развитии общественных производительных сил. Исходя из этого, не только можно, но и необходимо пытаться предвидеть основные перспективы развития, перспективы разрешения проблем автоматизации умственного труда — важнейшего направления современной научно-технической революции.

Если нет ничего более практичного, чем хорошая теория, то нет и ничего более реалистичного, чем хорошая фантастика: как верно заметили братья Стругацкие, понедельник начинается в субботу. К тому же действительность опережает самые смелые прогнозы. Так, две трети научно-технических предсказаний на 2030 год, сделанных в 1930 году, были реализованы уже... к 1960 году, включая использование ядерной энергии, трансатлантическое реактивное воздушное сообщение, первые приготовления к полету на планеты солнечной системы, дешевое синтетическое волокно, цветное телевидение.

К началу 1969 года из 108 научно-фантастических идей, изложенных в произведениях Жюля Верна, осуществились 64, были признаны принципиально осуществимыми 34 и ошибочными — только 10, то есть менее 10 процентов. Доля ошибочных идей у советского писателя-фантаста А. Беляева составила лишь 6 процентов (3 из 50), а у Герберта Уэллса — 10,5 процента (9 из 86). Уэллс предсказал, в частности, атомную бомбу за 30 лет до ее создания — в то время, когда крупнейшие научные авторитеты (Резерфод) считали высвобождение внутриядерной энергии абсолютно неосуществимым. Американский фантаст Р. Хейнлейн с такой удивительной точностью описал в одном из своих романов создание и испытание первой атомной бомбы, задолго до ее первого испытания в Аламогордо, что был даже арестован Федеральным бюро расследований США по обвинению в шпионаже. [«Литературная газета» № 5, 29 января 1969 года, стр. 3. Известны и более давние случаи исторического «ясновидения». Так, в 1800 году изобретатель парохода Роберт Фултон, бывший также художником, написал фантастическую панораму «Пожар Москвы», принесшую ему много денег и славу провидца, ибо 12 лет спустя такой пожар стал явью. (М. Уилсон, Американские ученые и изобретатели. М., «Знание», 1969, стр. 23.)]

Автор «Интегрального Интеллекта» льстит себя надеждой, что его концепция зиждется на реальных фактах и тенденциях развития и что она будет подтверждена дальнейшим ходом событий в достаточно большой мере.

Второй вопрос. Не уничтожит ли Интегральный Интеллект человеческую индивидуальность с ее своеобразием и неповторимостью?

Не мешает прежде всего обратить внимание на сложившееся сегодня реальное положение вещей. Вспомним сперва, что индивидуальность отличается от личности как вторичное от первичного: «Первого человека следует назвать личностью, второго — индивидуумом. У первых игра как сила. У вторых — польза». [М. Пришвин, Глаза земли, стр. 217.] Индивидуализм служит, таким образом, лишь выражением, проявлением своеобразия личности, которое может полностью реализоваться только в обществе, в коллективе. Рациональное зерно индивидуализма заключается в том, что он способствует увеличению разнообразия в обществе, и в той мере, в какой это разнообразие не превышает оптимума, индивидуализм оправдан и целесообразен. Именно это и достигается при социализме сочетанием личных интересов с общественными.

В частнособственническом буржуазном обществе царит культ индивидуализма, ведущий к избыточному и потому асоциальному увеличению разнообразия, к ожесточенной конкурентной борьбе «всех против всех», увековечивающей власть правящей элиты. «Свет и общество в целом, — писал Шамфор, — кажутся мне книжной полкой, где на первый взгляд все в образцовом порядке, поскольку книги расставлены на ней по формату и толщине, а на самом деле царит полная неразбериха, потому что при их расстановке не посчитались ни с областью знания, ни с предметом изложения, ни с именем автора». [Шамфор. Максимы и мысли. Характеры и анекдоты, стр. 45—46.] Воинствующий буржуазный индивидуализм угрожает не только обществу, но через него и самой личности, нормальным условиям ее развития. [Выразительной иллюстрацией может здесь служить образ, нарисованный Ф. Кривиным: «Среди однообразных букв на листе бумаги одна Клякса умеет сохранить свою индивидуальность. Она никому не подражает, у нее свое лицо, прочитать ее не так-то просто». (Ф. Кривин, В стране вещей, стр. 64.)]

Между тем первичное и вторичное, интересы личности и интересы индивидуума нередко отождествляются, что приводит к смещению идейных позиций, к подмене живого содержания мертвой формой. Индивидуальность заслуживает защиты, поскольку за ней стоит личность, а интересам личности Интегральный Интеллект не угрожает.

Но на этом нельзя поставить точку. Дело в том, что научно-технический прогресс и особенно развитие биологии, физиологии и медицины начинают ставить под вопрос само традиционное представление об индивидуальном своеобразии человека, по крайней мере, в физическом смысле. Уже сегодня от одного индивида другому пересаживают (с разным успехом) участки кости, роговицу глаза, легкое, печень, почки, сердце, сердечный клапан и сердечную перегородку — итого восемь «деталей». Кроме того, применяется 27 искусственных органов из стали, керамики, пластмассы и синтетической ткани — от черепной накладки до протеза ноги и ее частей. Разрабатываются искусственные селезенка, поджелудочная железа, почки и т. д. Особенно ошеломляющее впечатление произвели первые пересадки сердца, которые перевернули многовековые представления, излюбленные образы классической лирики:

Тому не отдавайте сердца в плен,

Кто сердца своего не даст взамен.

(Саади)

При таком ходе вещей казавшаяся еще недавно фантастической идея кибернетического организма (киборга) может оказаться намного ближе к своей реализации, чем это предполагают даже ее энтузиасты. Иначе говоря, сам человек уже встал на путь превращения в своего рода кентавра! Эксперименты над животными идут, естественно, намного дальше. Так, в Грузии с помощью вакуумного аппарата пересаживают в куриное яйцо белок индейки, получая уже в третьем поколении здоровое «гибридное» потомство с резко увеличенным весом. [«Правда», 24 июля 1968 года.] В Англии пересаживали зародышей кроликов от матерей другим крольчихам, предварительно определив пол; родившиеся крольчата оказались нормальными. Сенсационные работы были проделаны в последние годы в старейших академических центрах Великобритании — Кембридже и Оксфорде. Кембриджские биологи Р.Г. Эдвардс и Б.Д. Бэвистер в содружестве с медиком П.С. Стептоу из Главного Олдэмского госпиталя успешно воспроизвели оплодотворение женской яйцеклетки вне организма, показав возможность лечения женского бесплодия путем последующей пересадки оплодотворенной яйцеклетки в организм матери. Ученые заявили в статье, опубликованной журналом «Нейчур», об открывающихся перспективах предсказывать пол ребенка, а также аномалии в развитии эмбриона. [«Известия», 20 февраля 1969 года.] Группе экспериментаторов из Оксфордского университета во главе с доктором Герденом удалось вырастить нормальную лягушку не из зародышевой клетки, а из клетки эпителия кишечника, доказав, таким образом, возможность активизации генетической информации практически любой клетки организма. [«За рубежом», 1968, № 49, стр. 28.] Аналогичные эксперименты по «вегетативному размножению» животных были проведены и в Институте биологии развития АН СССР, где вслед за американскими биологами Бригсом и Кингом была осуществлена пересадка клеточного ядра из глаза головастика в икринку, освобожденную от собственного ядра, и получен нормальный головастик. [«Литературная газета» № 31, 30 июля 1969 года.]

Эти эксперименты в перспективе открывают путь к «серийному» воспроизведению индивидов, представляющих ценность в том или ином отношении и различающихся между собой не больше, чем однояйцевые близнецы. Не удивительно, что подобная перспектива вызвала ожесточенную полемику в печати, касающуюся главным образом морально-этической стороны дела. На наш взгляд, дальнейшее развитие этих экспериментов, названных английским ученым Тейлором «биологической адской машиной», будет определяться в основном социально-целесообразной мерой сочетания разнообразия и выбора.

Но главным носителем индивидуальности является головной мозг. И именно он подвергается особенно упорной осаде. Хотя многое в функционировании мозга остается еще не ясным, множатся методы управления им извне по принципу «черного ящика». Такой давний метод, как гипноз, превращается из искусства в науку. В Токийском центре промышленного гипноза руководящие работники крупнейших предприятий Японии обучаются методам массового гипноза для более эффективного воздействия на подчиненных. Д-р X. Дельгадо из Йельского медицинского института (США) уже много лет экспериментирует с управлением работой мозга и поведением обезьян и человека по радио с помощью вживляемых под кожу электродов. Это уже практически применяется для лечения эпилептиков и душевнобольных. В СССР и других странах исследуются методы комбинированного нейрофармакологического воздействия на мозг и его функции, в частности функции памяти. Проводятся опыты и прямой пересадки мозга (например, от жабы лягушке — после чего лягушка стала вести себя, как жаба, а также крысам и другим млекопитающим); кроме того, изучаются возможности воздействия на рост клеток мозга зародыша в утробе матери.

На конец нынешнего — начало будущего столетия прогнозируются биохимическое стимулирование развития новых органов и частей человеческого тела, управление наследственностью с помощью биотехники, установление химического контроля над процессами старения и замедление биологического времени. В области высшей нервной деятельности ожидается существенное повышение эффективности лечения психических расстройств, фармацевтическое стимулирование мыслительных способностей, обучение путем «импринтинга» — прямого «впечатывания» информации в память, оживление наследственной памяти предков в подсознании, передача на расстояние всех пяти человеческих чувств, а затем и мысли (телепатия), а также, возможно, движения (телекинез). [По словам Н. Винера, «...изучение непосредственной связи на расстоянии между различными нервными системами, вероятно с помощью каких-то неизвестных излучений, стало теперь объектом подлинно научного анализа, свободного от антинаучных предположений, сводившихся к тому, что мы имеем здесь дело с чем то не имеющим физического описания. Заглядывая в будущее, я твердо верю, что наука либо найдет адекватное физическое толкование телепатических феноменов, если, конечно, они действительно существуют, что, по-моему, вполне вероятно, либо полностью и окончательно исключит их из сферы своих интересов». (Сб. «Горизонты науки и техники», стр. 45.)] Не исключено, таким образом, что уже к началу XXII столетия человечество вплотную подойдет к типу организации Черного Облака Ф. Хойла с интегрированной интеллектуальной мощью поистине космических масштабов.

Отмеченные тенденции развития носят объективный и необратимый характер и с неизбежностью ведут к Интегральному Интеллекту, хотим мы этого или нет. Только такая система в состоянии обеспечить оптимальную с точки зрения и общества и личности меру разнообразия, меру сохранения индивидуальных особенностей людей.

Третий вопрос. Смогут ли люди свыкнуться с Интегральным Интеллектом?

На этот вопрос лучше всего отвечает опыт общественного развития. Он показывает, что люди очень быстро свыкаются с такими изменениями в своей жизни, которые еще вчера показались бы им совершенно фантастическими и невероятными. В этом проявляются гибкость и мощь человеческого интеллекта, который легко ассимилирует неизвестное в известное и небывалое в бывалое, чтобы продолжить открытие нового неизвестного и небывалого. После ужасов фашизма и второй мировой войны человечество за каких-нибудь 15 лет пережило овладение внутриядерной энергией и угрозу всеобщей термоядерной войны, создание кибернетики и электронных вычислительных машин, освоение ближнего космоса автоматической аппаратурой и человеком, революцию информации и коммуникаций. Сегодняшних детей трудно удивить чем-либо из того, что поражало воображение их родителей: это создает немалые трудности в воспитании, но это нормальный и необходимый процесс адаптации человеческого сознания к стремительно меняющимся условиям бытия. Без этого невозможно было бы поддерживать достигнутые темпы научно-технического и социального прогресса.

Кроме того, неправильно думать, будто такая система, как Интегральный Интеллект, будет осуществлена разовым скачком, «в один прекрасный день», подобно тому как, например, с 26 на 27 июля 1968 года было осуществлено переключение всех шестизначных телефонов Москвы на семизначные. Если когда-нибудь средства массовой информации и сообщат о создании Интегрального Интеллекта, это будет скорее походить на столь знакомые нам сообщения о том, что «сдана в эксплуатацию последняя очередь» или «полностью достигнута проектная мощность» такого-то объекта; в данном случае речь будет идти главным образом о Единой Информационной Системе. Предпосылки и элементы ИИ создаются уже сегодня, на наших глазах, хотя мы этого большей частью не замечаем. Так же исподволь, постепенно они усваиваются нашим сознанием, готовя его к завершающему этапу ближайших десятилетий, когда его незаметное раньше предсуществование станет основным фактом общественного бытия и общественного сознания.

К предтечам Интегрального Интеллекта в широком смысле следует отнести немало весьма древних социальных институтов — от народных собраний и советов старейшин, аккумулировавших и обобщавших знания и опыт своего времени, до банков, аккумулировавших и обобществлявших (до социалистической революции — в частных руках) всеобщее платежное средство общества, превращавшееся благодаря этому в инструмент регулирования общественного воспроизводства. Ныне в обиход вошли такие новые понятия, как «банк тканей» и «банк органов», идущих на пересадку при срочных операциях; наряду с «банками крови», где давно уже хранится консервированная кровь для переливаний, теперь создаются «банки костного мозга» после того, как недавно открыты способы его сохранения и размножения, и т. д. [Правда, в эти банки в отличие от финансовых не очень-то спешат попасть вкладчики. Когда в Бразилии хирург Жезус Зербини после смерти первого своего пациента с пересаженным сердцем заявил, что он готовится к новым операциям, в стране резко сократилось число автомобильных катастроф. («За рубежом», 1968, № 37, стр. 19.)] В столь же расширительном смысле употребляется понятие «мозговой трест». [Еще в 1930-х годах В.И. Вернадский относил к «зачаткам организованности» «мозговой трест» советчиков Рузвельта, оказавший... влияние на государственную политику Соединенных Штатов.] Ныне функции «мозговых трестов» во всем мире выполняют комплексные научные центры с мощной информационно-коммуникационной инфраструктурой, занимающиеся научно-техническим и социальным прогнозированием, экономическим и политическим планированием. Для отдельных отраслей знания ту же функцию выполняют ведущие научно-исследовательские институты, академии, общества, союзы с их периодическими конгрессами и симпозиумами, с «невидимыми коллективами», объединяющими в национальном и международном масштабе ученых, работающих над общей проблемой, и т. п.

Сюда же надо отнести мировое общественное мнение, на которое научно-техническая революция накладывает все более заметный отпечаток. Еще Шамфор писал: «В последние годы общественное мнение все сильнее влияет на государственные дела, назначение сановников, выбор министров. Вот почему М., желая посодействовать карьере одного своего знакомого, сказал господину де Л.: «Будьте добры, устройте ему немного общественного мнения». [Шамфор, Максимы и мысли. Характеры и анекдоты, стр. 179.] Такой подход под названием «паблисити» стал впоследствии важным фактором политической жизни буржуазных государств, особенно США, где функционируют особые «институты общественного мнения». С развитием научной деятельности в важнейшую отрасль общественной деятельности все большее значение приобретает научное общественное мнение. В.И. Вернадский отмечал «...интернациональность науки, ее стремление к свободе мысли и... сознание нравственной ответственности ученых за использование научных открытий и научной работы для разрушительной, противоречащей идее ноосферы цели. Это течение еще не сложилось, но, мне кажется, за последние годы быстро складывается и расширяется в этом направлении мировое научное общественное мнение». [В.И. Вернадский, Научная мысль как планетное явление.]

Такова, по-видимому, главная, но не единственная тенденция развития общественного мнения. Достаточно вспомнить о таком его факторе, как «тирания моды». Эта тирания достигла могущества, явно пока что превосходящего влияние научного общественного мнения. Она уже в настоящем несет куда более непосредственную угрозу «неповторимой индивидуальности», чем Интегральный Интеллект может нести в будущем. Достаточно одного приказа «законодателей мод» (нередко анонимного) — и все человечество как по мановению жезла укорачивает (или удлиняет) юбки, расклешивает (или сужает) брюки, обзаводится тупо- или остроконечной обувью, меняет прически и окраску волос, ассортимент косметики и т. д. и т. п. Поскольку фантазия модельеров ограничена, в частности, физическим строением человека, соображениями элементарного удобства, мода развивается циклично, периодически возвращаясь с разными модификациями «на круги своя». Однако один из ведущих модельеров Англии предсказал, что к середине будущего столетия, а то и раньше у мужчин и женщин будет одна общая мода. Этот прогноз идет, кажется, в том же направлении, что и предсказание Э. Манн-Боргезе, — к осуществлению единственной вещи, которая оставалась неосуществимой даже для английского парламента: к превращению женщины в мужчину. Подобный прогноз основывается, по-видимому, на экстраполяции уже наметившихся тенденций, но такой метод нельзя признать вполне надежным. Так, К. Штейнбух высказывает в своей книге сильные сомнения относительно достоверности прогноза моды на конец нашего века методом экстраполяции, выполненного ЭВМ по заказу одной фирмы готового платья.

Тирании моды подвластны не только костюмы и прически, но и эстрадные мелодии и песенки (шлягеры), даже книги (бестселлеры); мало того, существует мода на... образ жизни — не только на интерьеры квартир и стиль мебели, но и на человеческие взаимоотношения («теперь разводиться модно»). Этот перечень далеко не полон. Как отмечают авторы солидного американского исследования «Наука и общество», в науке мода пользуется не меньшим влиянием, чем в других областях деятельности. Она способна здесь, выдвигая на передний план соображения престижа, нарушать равновесие в научно-техническом развитии в ущерб менее честолюбивым, хотя и более насущным, проектам. Но мода в науке может играть и положительную роль — в качестве основы моделирования. Так, группа американских социологов во главе с д-ром Лазарсфельдом построила модель принятия политических решений с двухступенчатым процессом коммуникации на основе изучения того, как женщины останавливают свой выбор на том или ином фасоне или врачи — на том или ином новом лекарстве. [„Research for Public Policy", N. Y., 1960, p. 36.]

Вне зависимости от нашего отношения к той или иной моде важно отметить, что создаваемая ею дисциплина распространяется в первую очередь на молодежь, то есть на часть населения, которая во всех других отношениях наименее «дисциплинируема». Как и дисциплина общественного мнения вообще (мораль), дисциплина моды указывает на реальность добровольного ограничения индивидуального разнообразия общественными нормами и интересами. В этом смысле она может служить своего рода игровой «тренировочной моделью» Интегрального Интеллекта.

Разумеется, намного более существенное значение имеет дисциплина общественного производства и общественной организации, но она служит уже не игровой моделью, а трудовой подготовкой основ Интегрального Интеллекта, совпадающих с материально-технической базой коммунизма. Растущая общность трудовых и общественных интересов — главный и решающий залог его осуществимости.

Четвертый вопрос. Не приведет ли Интегральный Интеллект к изоляции, отчуждению человека от природы?

Такие опасения неосновательны. Какого бы могущества ни достиг человек, он всегда будет, как отмечал Ф. Энгельс, господствовать над природой не извне, как победитель над побежденным народом, а изнутри, оставаясь во власти ее законов. Гёте, бывший не только великим поэтом, но и выдающимся естествоиспытателем, любил повторять, что «природа — творец всех творцов», и это останется справедливым, конечно, и для эпохи Интегрального Интеллекта.

Мы видели, что Интегральный Интеллект тесно связан с ноосферой, является ее механизмом. Между тем ноосфера, особенно в понимании В.И. Вернадского, развивается в недрах биосферы как ее органическая часть, и эта генетическая связь сохраняется и при обособлении ноосферы в новую «геологическую оболочку» Земли, и даже при превращении ноосферы в космическую силу. «На наших глазах, — писал Вернадский, — биосфера резко меняется. И едва ли может быть сомнение в том, что проявляющаяся этим путем ее перестройка научной мыслью через организованный человеческий труд не есть случайное явление, зависящее от воли человека, но есть стихийный природный процесс, корни которого лежат глубоко и подготовлялись эволюционным процессом, чья деятельность исчисляется миллионами лет». [В.И. Вернадский, Научная мысль как планетное явление.]

В Интегральном Интеллекте, этом сложном кентавре, человеческое начало, во всяком случае, остается определяющим, и все прочие элементы служат усилению человеческого интеллекта, черпающего свои ресурсы в генетической связи с природой. «...Разве человек, — писал М. Пришвин, — ...не вспоминает себя самого в своих предках, животных, растениях, в стихии неподвижных скал, в стихии огня, воды, ветра? Поэты с древних времен поют нам о человеке, вмещающем в себе природу, о всем том, что он вспоминает в себе самом, когда с внутренним вниманием созерцает природу». [М. Пришвин, Глаза земли, стр. 436.]

Вместе с тем выделение человека и его интеллекта из природы — необходимый этап в эволюции как человека, гак и природы. «Происходит разделение мира, избрание... Словом, рождается личность, и этим, только этим, человек отличается от природы». [Там же, стр. 107.] Природа же получает в человеке такую «управляющую подсистему», какую сам он обретает в Интегральном Интеллекте. «Преобразование природы и управление ею начинается с себя: с малолетства нас учат управлять собою, и «умными» мы называем тех, кто научился управлять своей природой, своим талантом. А если так, то почему же нам не управлять и внешней природой, не обращать ее в нашу собственность? Ее тоже надо изменять, воспитывать, как это делают хозяйственные люди с древних времен со своими домашними животными». Выделяя себя из природы, человек, однако, не отчуждается от нее, а лишь поднимает на более высокий уровень свою с ней взаимозависимость.

Именно в единстве с природой черпает человеческий интеллект силы для своего дальнейшего развития, для создания все новых средств своего усиления, для укрепления и расширения своего господства над природой, контроля над ее стихийными силами. К Интегральному Интеллекту это же относится в полной мере.

Более того, развитие взаимоотношений человека и природы в условиях современной научно-технической революции делает создание эффективной регулирующей системы типа Интегрального Интеллекта настоятельно необходимым. Дело в том, что ближайшие и особенно отдаленные последствия все более далеко идущего воздействия человека на природу оказываются нередко весьма тревожными, а то и просто катастрофическими. Во всем мире быстрое развитие техники и промышленности сопровождается нанесением биосфере тяжелого ущерба, в ряде случаев непоправимого. Уничтожаются целые виды ценных животных (морская корова, голубой кит, леопард и т. д.), сводятся леса, усиливается засоление почв, загрязняются отходами цивилизации воздух и воды рек, озер и океанов. Ученые предупреждают, что дальнейшее накопление в атмосфере двуокиси углерода вызовет «оранжерейный эффект» с губительными последствиями для климата на нашей планете. Еще опаснее последствия хозяйничания человека, которые пока не поддаются предвидению, — как древние греки не предвидели, что «козы съедят Грецию», римские колонисты в Сахаре — что они превращают ее в пустыню, а эксперты Комитета по национальным ресурсам США — что за 30 лет после 1937 года будут изобретены ЭВМ, радиолокаторы, реактивные самолеты, ракеты для космических полетов, полупроводники, открыта ядерная энергия...

Вмешательство такой системы, как Интегральный Интеллект, представляется поэтому совершенно необходимым для сохранения равновесия между природой и человеком в настоящем и особенно в будущем,.

Может возникнуть вопрос: не противоречит ли вышесказанному сам образ жизни эпохи Интегрального Интеллекта, который, судя по всему, неизбежно будет городским? [См. нашу статью «Научная деятельность и город будущего» в сб. «Социальные предпосылки формирования города будущего». М. 1967, ч. 1-я, стр. 32.]

Подобно тому как выделение человека из природы возвысило его интеллект до понимания своей диалектической связи с ней, так и отделение города от деревни сделало природу необходимым внешним дополнением городской цивилизации. [«Любовь к природе с тягой бродяжничества зарождается в городе (туда, туда!), в человеческой тесноте. Из города тянет в одиночество, из пустыни — к людям... Можно, конечно, еще найти такой девственный ландшафт, что захочется шапку снять и постоять с непокрытой головой. Но скоро безлюдие станет томить и захочется вернуться туда, где будут слушать рассказ об этом величественно-девственном ландшафте». (М. Пришвин, Глаза земли, стр. 370, 445.)] Урбанистическое общество Интегрального Интеллекта будет обществом, умеющим ценить и беречь природу гораздо лучше, чем умеем это мы, — ради природы и ради самого себя. [«Человек все взял себе у природы, все собрал в себе, все сохраняет, движется впереди, за все отвечает». (М. Пришвин, Глаза земли, стр. 456.)] Уже сегодня человеческий интеллект через созданную им бионику сознательно возвращается к первоначальному единству с природой как в функциональном плане (инженерная бионика), так и в структурном (архитектурно-строительная бионика). Ведь и сам Интегральный Интеллект есть не что иное как огромная бионическая модель головного мозга, центральной нервной системы человека, порожденных эволюцией природы.

Пятый вопрос. Какова гносеологическая (познавательная) миссия Интегрального Интеллекта и в чем его отличие от других подобных моделей, предлагавшихся в научной и научно-фантастической литературе?

Интегральный Интеллект — механизм ноосферы. Основоположники учения о ноосфере, выдвинувшие свои идеи до начала космической эры, трактовали это понятие главным образом применительно к нашей планете, то есть в сравнительно узком смысле. Ныне, когда люди уже побывали на Луне и когда идет практическая подготовка к полетам на другие планеты и ведется систематический поиск контактов с внеземными цивилизациями, о ноосфере — сфере разума — можно говорить в более широком смысле. Но расширение рамок ноосферы реализуется с помощью все того же сложного кентавра, в первую очередь человеческого интеллекта, усиленного «думающей» машиной. Следовательно, интегральный интеллект остается механизмом ноосферы и в широком смысле слова.

В этом качестве он, если можно так сказать, обретает некоторые атрибуты «божества» как раз тогда, когда боги мировых религий утрачивают былой ореол. Единая Информационная Система дает ему «всеведение» и «вездесущность». Движение в этом направлении уже началось. Освоение космического пространства — подобно знаменитой «сверхзадаче» в системе Станиславского — предъявляет беспрецедентные сверхтребования к ускоренному развитию науки и техники па Земле прежде всего в области автоматического управления очень сложными системами на очень большом расстоянии. Посылая на разведку в космос вместо себя автоматические станции с телеметрией, люди начинают приобщаться к эффекту «вездесущности», иллюзию которого им давала раньше фантазия писателей и кинематографистов. Но это только начало. «Когда-нибудь, — предсказывает А. Кларк, — мы научимся на время сливаться с любыми достаточно сложными машинами и таким образом сможем не только управлять, но и становиться космическими кораблями, подводными лодками или телевизионной сетью. Это дало бы нам нечто гораздо большее, чем чисто интеллектуальное удовлетворение: острота ощущений, которые можно испытать при вождении гоночного автомобиля или полете на самолете, может быть, всего лишь бледный призрак того волнения, которое познают наши праправнуки, когда сознание человека будет свободно перелетать по его воле от машины к машине, легко рассекая с ними просторы моря, неба и космоса». [А. Кларк, Черты будущего. М., «Мир», 1966, стр. 274. Чрезвычайно большой вклад в разработку этого вопроса внес Ст. Лем. Развивая идеи, художественно выраженные им в романе «Солярис», Лем предвидит возможность вступления цивилизации в эпоху «имитологии» и «фантомологии», когда излюбленным развлечением станут передача мозгу заведомо ложной, иллюзорной информации («фантоматика»), фальсификация самого мозга («цереброматика»), подключение нервных путей одного человека к аналогичным нервным путям другого («телетаксия» и «фантопликация» и т. д.). Следует, однако, отметить, что эта любопытная гипотеза молчаливо исходит из постулата о неосуществимости системы типа Интегрального Интеллекта и о неизбежном сохранении индивидуалистической разобщенности человеческих существ, хотя сам Лем отмечает, что осуществление преобразования личности с помощью «фантомологии» поставило бы под вопрос тождественность индивидуумов. Прогноз А. Кларка представляется нам поэтому более достоверным.] Как бы там ни было, соединение в Интегральном Интеллекте «всеведения» и «вездесущности» означает достижение того синтеза теории и практики познания, к которому издавна стремились лучшие умы.

Такой синтез сообщает Интегральному Интеллекту еще один «божественный» атрибут — «всемогущество». Соответствующая ступень каскада усиления умственных способностей может явиться решающим этапом проникновения интеллекта в сокровенные тайны мироздания и подчинения его своему контролю. Соединение «всеведения» с «вездесущностью» дает такую полноту информации, которая эквивалентна энергетическому потенциалу поистине космических масштабов. В этих условиях управление научно-техническим и социальным развитием обретет небывалую эффективность, а контроль человеческого разума над ходом событий — по крайней мере в данной части Вселенной — приблизится к абсолютному значению. [Разумеется, полностью абсолютным он никогда не станет, покуда человеческий разум и его материальный носитель — мозг остается частью природы. Но возможности его активного воздействия на процессы развития возрастут в огромной мере, раскрывая искусство управления как искусство из ничего сделать нечто, а из нечто — все, по образу и подобию героев народных сказок, твеновских «Янки при дворе короля Артура» или «Морского волка» Джека Лондона.] Не исключено, например, что Интегральный Интеллект с его атрибутами «всеведения», «вездесущности» и «всемогущества» откроет путь к решению проблемы преодоления пространства — времени, того, что Эйнштейн называл пространственно-временным континуумом. А это и есть путь к максимально достижимому господству над природой, точнее — управлению ею, ибо природа действительно ничего более не делает, кроме как сближает и разделяет тела во времени и пространстве.

От «гигантского мозга», «супермозга», «мирового мозга» научной фантастики Интегральный Интеллект отличается тем, что его осуществимость исходит, во-первых, только из реальных земных условий, во-вторых, из реально определившихся тенденций развития человеческого общества. Интегральный Интеллект означает не механизацию человеческого интеллекта, а ее предотвращение. Мощная усилительная система позволит ему справляться с гигантски возросшим объемом интеллектуальной работы, не жертвуя человеческим в человеке, а развивая, обогащая, рафинируя его — уже в качестве необходимого элемента системы Интегрального Интеллекта, способного обеспечить ее эффективность. Именно поэтому он более гуманен и оптимистичен, чем его подобия в научно-фантастической литературе, обрекающие человека и его интеллект на вымирание.

Иначе выглядят отличия Интегрального Интеллекта от близких ему научных моделей. От концепции ноосферы он (при всей своей связи с ней) отличается кибернетическим системным подходом. В первую очередь это относится к принципу внешнего дополнения, позволяющему находить направление и рамки решения возникающих проблем. Наряду с таким кибернетическим методом исследования и благодаря ему сделалось возможным определить само понятие Интегрального Интеллекта, то есть цель будущего развития и его инструмент. Таким образом, нормативное прогнозирование дополняет здесь изыскательское.

К этому надо добавить анализ тенденций развития системы «наука — общество» и особенно революции информации и коммуникаций как метасистемы по отношению к системе «человеческий интеллект — машинный интеллект». В отличие от концепции единой информационной системы, предложенной в содержательном докладе Э. Янча [Э. Янч, Прогнозирование научно-технического прогресса стр. 378—382.], концепция Интегрального Интеллекта опирается на анализ проблем личности и общества, проблемы отчуждения в условиях научно-технической революции. Его отличительной особенностью является также выяснение соотношения моментов игры и труда в человеческой деятельности вообще и творческой — в особенности, потенций и перспектив будущей системы.

Необходимость учета такого вероятностного фактора, как тенденции социальных изменений, требует дополнить изыскательский и нормативный прогнозы экспертной оценкой. Как говорилось выше, мы ограничились «экспертизой», вполне, однако, независимой, мыслителей, которые высказывали те или иные суждения по проблемам, восходящим к Интегральному Интеллекту, задолго до появления самого этого понятия. Эта «экспертиза» позволила, как мы надеемся, установить объективность выявленных нами тенденций социального развития, ведущих к Интегральному Интеллекту и совпадающих в основном с тенденциями эволюции ноосферы. Ценным дополнением к этой экспертизе служит, в свою очередь, ряд вопросов, поставленных при устном обсуждении настоящей концепции в различных аудиториях, главным образом научно-технического характера.

Шестой вопрос. Нельзя ли все же обойтись без Интегрального Интеллекта?

Такая постановка вопроса исходит из презумпции, напоминающей аргумент одного закоренелого холостяка у Шамфора: «Человек — слишком несовершенное существо для такого совершенного института, как брак». Или проще говоря: «К чему все это? Жили до сих пор без Интегрального Интеллекта и дальше проживем».

Читатель, вероятно, уже догадывается, что мы с такой постановкой вопроса не согласны. Нам остается объяснить, почему именно.

Необходимость и возможность Интегрального Интеллекта вытекают не из умозрительных соображений, а из реально обозначившихся тенденций общественного развития. Осуществление Интегрального Интеллекта находится, следовательно, в русле исторической закономерности, с неизбежностью вытекает из развития научно-технической революции, особенно в области средств общения. Автоматизация умственного труда, лежащая в основе Интегрального Интеллекта, не менее необходимый этап прогресса общественных производительных сил, нежели, скажем, промышленная революция минувшего столетия, механизация физического труда. Известно, что стихийные восстания луддитов против машин в Англии в начале XIX века не смогли ни остановить, ни даже сколько-нибудь заметно задержать создание системы крупного машинного производства, поскольку предпосылки для нее созрели. Думается, что еще меньше проку принесли бы стихийные выступления и протесты против современной научно-технической революции и Интегрального Интеллекта.

Но было бы ошибкой заключать отсюда, что раз подобный ход вещей неотвратим, его остается лишь пустить на самотек. Н. Винер неоднократно предостерегал, что кибернетическая автоматизация, предоставленная сама себе, вырвавшаяся из-под контроля человека, может обернуться для него пагубной стихийной силой. «...Магическое исполнение заданного, — писал Винер, — осуществляется в высшей степени буквально и... если магия вообще способна даровать что-либо, то она дарует именно то, что вы попросили, а не то, что вы подразумевали, но не сумели точно сформулировать. Если вы просите 200 ф. ст. и не оговариваете при этом, что не желаете их получить ценой жизни вашего сына, вы получите свои 200 фунтов независимо от того, останется ваш сын в живых или умрет! Не исключено, что магия автоматизации и, в частности, логические свойства самообучающихся автоматов будут проявляться столь же буквально». [Н. Винер, Творец и робот. М., «Прогресс», 1966, стр. 70.]

Так, «мировой мозг», предсказанный А. Кларком уже на 2090 год, вытеснит, по его мнению, человека как слабое и излишнее звено системы. «Если это в конце концов случится, — пишет он, — нам не о чем жалеть, и, уж конечно, нечего бояться». [А. Кларк, Черты будущего, стр. 274—275.] С этим трудно согласиться не только по эмоциональным мотивам, которые не принимаются в расчет железной логикой развития производительных сил, но и по мотивам рациональным, исходящим из самой этой логики. Человеческий интеллект успел продемонстрировать огромные возможности развития на предыдущих ступенях каскада усиления, и ничто не говорит о приближении предела этих возможностей. Напротив, есть все основания ожидать их колоссального расширения на нынешней ступени каскада за счет усиления умственных способностей человека с помощью машин и всех остальных элементов сложного кентавра. Поэтому было бы безумием не только с субъективной, но и с объективной точки зрения, принести эти потенции в жертву стихийному саморазвитию автоматов, особенно учитывая, что организационно-управленческие потенции человеческого интеллекта в единой системе с интеллектами иной природы даже еще не начали по-настоящему раскрываться.

Отсюда с полной ясностью вытекает необходимость познания реальных тенденций развития и управления ими, а этому и служит Интегральный Интеллект.

Однако людям, мыслящим конкретно, такой ответ может показаться чересчур общим. Они хотят узнать, какова же будет не только общепознавательная, но и практическая польза такого рода системы для человеческой жизнедеятельности.

Начать с того, что Интегральный Интеллект явится, насколько можно судить, едва ли не единственно эффективным средством борьбы с человеческим несчастьем. Несчастье многолико: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему» (Л. Толстой, Анна Каренина). К числу злейших несчастий человечества относятся наследственные заболевания. Их природу и поистине зловещую роль со всей беспощадностью выявили новейшие медико-биологические исследования, начатые расшифровкой генетического кода белка в начале 1960-х годов.

По данным Национального статистического бюро Италии, около 2 миллионов итальянцев из 53 (почти 3,8 процента) являются носителями наследственной аномалии крови — микроцитомии, характеризующейся уменьшенными размерами красных кровяных шариков. Хотя родители, пораженные микроцитомией, могут не испытывать никаких недомоганий и даже не подозревать о своей болезни, при наличии у них 10 детей лишь 2 будут здоровыми, 5 унаследуют аномалию крови и 3 заболеют средиземноморской анемией («болезнь Кули») и умрут, если только им каждые 15 дней не переливать 300—400 кубических сантиметров крови. [«За рубежом», 1968. № 30, стр. 28.] В Испании — другой средиземноморской стране — 1,5 процента населения (500 тысяч из 32 миллионов человек) страдает врожденными физическими и психическими недостатками, и число их быстро увеличивается, поскольку с такими дефектами рождается 10 процентов всех детей. Власти, бессильные что-либо с этим поделать, склонны считать такое положение вещей естественным для своей страны. [«За рубежом», 1968, № 45, стр. 183.] Из 4 миллионов детей, ежегодно рождающихся в США, около 250 тысяч имеют серьезные врожденные заболевания, причем 20 процентов из них относятся исключительно за счет унаследованных генетических дефектов. По оценке, в генетической консультации и лечении нуждается до 5 процентов всего населения США. [Там же, 1969, № 29.] Известны и еще более грозные факты. По некоторым оценкам генетиков, до 30 процентов мирового населения несут гены, ответственные за серповидную клеточную анемию. При случайных бракосочетаниях это дает 10 процентов браков с патологическими генами у обоих родителей, что, в свою очередь, обусловит болезнь у 1/4 их детей. [Э. Янч, Прогнозирование научно-технического прогресса.] Современная наука пока не умеет эффективно бороться с подобными болезнями; более того, ее успехи в области общего здравоохранения, сокращения детской смертности и предотвращения эпидемий (не говоря уже об общей интенсификации общения) невольно могут даже способствовать распространению наследственных заболеваний. [См., например, „Science and Society", p. 544.]

Единственным выходом из положения представляется в настоящее время организация службы генетического надзора во всемирном масштабе. Сосредоточив у себя астрономическую по объему информацию о генотипе каждого из 7 миллиардов людей, которые будут жить на планете к 2000 году, она должна оперативно предоставлять им при бракосочетаниях необходимую справку, чтобы избежать наследственных аномалий у детей и в конечном счете предотвратить биологическую дегенерацию человечества. Мысль о таком контроле над святая святых не слишком приятна, но еще неприятнее мысль о вырождении человечества. Из двух зол приходится выбирать наименьшее; но ведь это надо еще доводить до сознания людей, обуреваемых нерассуждающим чувством. Справиться с подобной планетарной по масштабам и космической по сложности задачей может только Интегральный Интеллект.

Но тот же Интегральный Интеллект несет с собой средство от мучений неразделенной любви. Ведь эти мучения сплошь и рядом вызываются простым неведением одного человека о чувствах к нему другого. Ибн Хазм еще в XI веке посвятил целую главу своего трактата «Ожерелье голубки» описанию признаков любви. Но и по сей день нередко «он живет, не знает ничего о том, что одна дивчина думает о нем...». Результатом является ситуация, не раз описанная в мировой литературе, когда Он лишь к концу жизни узнает, что был небезразличен Той, к которой питал чувство.

Гораций двадцать столетий назад восклицал:

Знать, Венере дано души несродные и тела сопрягать

Уз неразрывностью по злокозненной прихоти...

Поистине за 2000 лет человечество не продвинулось сколько-нибудь заметно к предотвращению подобных драм, если поэты исторгают из себя все тот же «крик души». На него уже пытаются отвечать «электронные свахи», дополнившие в последние годы в ряде стран брачные объявления в газетах и устраивающие «союз двух сердец» по оптимальному подбору признаков. [Сообщают, что «электронные браки» оказываются прочнее обычных. См.: В. Пекелис, Морально-этические аспекты и кибернетика. (Сб. «Кибернетика ожидаемая и кибернетика неожиданная) М., «Наука», 1968, стр. 212—225.)] Но по-настоящему это под силу лишь Интегральному Интеллекту с его Единой Информационной Системой, обеспечивающей безотлагательный контакт между людьми, где бы они ни находились. Разумеется, наивно было бы ожидать и от Интегрального Интеллекта гарантий всеобщего безоблачного личного счастья. Но существенно уменьшить в мире несчастье по неведению или недоразумению— в пределах его досягаемости. Сам характер человеческих взаимоотношений неизбежно изменится при этом в желательном направлении.

Это же относится и к трагедии одиночества, которая нередко бывает связана с трагедией неразделенной любви. Однако в отличие от последней она имеет скорее социальную, нежели чисто личную, основу. Вот гениальный голландский художник Рембрандт, избравший собственный «крестный путь» в искусстве и в жизни, затравленный, разоренный, оставленный всеми, но продолжающий работать:

Продавец красок.

Я к вам не вовремя?

Рембрандт.

Нет, нет... садись...

Я рад потолковать с единоверцем...

(Растирает рукою грудь.)

Продавец красок.

Как вы бледны! Вы вовсе извелись!

Рембрандт.

Так. Пустяки. Немножко болен. Сердце.

Продавец красок.

Вот, сударь, краски вам.

Рембрандт.

Я гол и бос, Чем мне платить?

Продавец красок.

Оставьте, ради бога!

Я сепию и сажу вам принес.

Да жженой кости раздобыл немного...

Рембрандт.

Ага, и жженой!

Продавец красок.

Вы довольны?

Рембрандт.

Да.

Продавец красок.

А светлых нет, хоть у других проверьте.

Рембрандт.

Их мне не надобно. Тащи сюда

Все краски старости, все краски смерти.

(Дм. Кедрин, Рембрандт.)

В обществе, где «каждый за себя, один бог за всех», одиночество в порядке вещей. В Англии в 1968 году была создана новая организация — «Национальный проект против одиночества». Ее основатель А. Джордж считает, что в стране «от безысходного одиночества страдают, по меньшей мере, 4 миллиона человек». В помощь им Джордж намерен организовать «службу друзей по телефону».

Но и новое общество, свободное от эксплуатации, не сразу освобождается от одиночества, как и от отчуждения вообще, чьим проявлением одиночество является. Обеспечивая полное использование каждого человеческого интеллекта в любом возрасте и беспрепятственный контакт людей по общности интересов, Интегральный Интеллект дает максимально достижимое в предвидимом будущем решение этой проблемы.

Наконец, в перспективе Интегральный Интеллект несет людям избавление от самого страха смерти. Этому будет способствовать, во-первых, необычайная интенсификация всех форм человеческого общения, духовная интеграция людей: «...Когда все сольемся воедино, то тем самым исчезнет самый страх смерти и тем самым кончится и умрет самая смерть». [М. Пришвин, Глаза земли, стр. 287.] В известном смысле трагедия смерти индивидуума заменяется в Интегральном Интеллекте процессом растворения капли в океане. Во-вторых, возрастающее значение будет иметь возможность неограниченно продлить жизнедеятельность своего интеллекта и после физической смерти тела посредством сохранения работающего мозга или, в большей мере, посредством передачи в Интегральный Интеллект личного творческого метода. «Поведение или метод в искусстве — это система сигналов своей личности, себя самого, своей собственной души другой душе, как на другую планету. С другой стороны, душа человека вообще одна, и сигналы какой-то души есть сигналы единства». [М. Пришвин, Глаза земли, стр. 70. «Творю, значит, я существую. И вместе с этим все больше и больше овладевает мною мысль о каком-то хорошем месте моем в будущем сознании людей». (Там же, стр. 71.)]

Может быть, наиболее трудной проблемой человеческих отношений является проблема борьбы с асоциальным поведением, которая также встает перед Интегральным Интеллектом. Выдающийся польский фантаст Ст. Лем в гротесковом рассказе «Нашествие с Альдебарана» ярко изобразил столкновение инопланетян, оснащенных автоматом-переводчиком и прочими чудесами техники, с подвыпившим Яцеком, который вооружился колом и разнес их вдребезги, когда они стали докучать ему попытками установить контакт. Интегральный Интеллект в силу его сугубо земного происхождения, а также в силу его атрибутов «всеведения», «вездесущности» и «всемогущества» не стоит перед опасностью подобного рода. У него будет иметься простой и эффективный способ воздействия на алкоголиков, наркоманов, дебоширов и прочих асоциальных типов. В условиях, когда интенсивное общение, обмен информацией станет одной из важнейших жизненных потребностей людей и жизнь без возможности такого общения окажется невыносимой, всякое отклонение от социальных норм будет эффективно пресекаться более или менее длительным отключением виновного от каналов связи. Эффект такой меры наказания, вероятно, окажется сильнее, чем действие одиночного заключения. Изобретение ирландских крестьян, игнорировавших заносчивого английского землевладельца Бойкотта и добившихся полной победы, окажется здесь, таким образом, весьма полезным.

Можно, однако, предположить, что социальная психология в эпоху Интегрального Интеллекта изменится настолько радикально, что нужда в подобных санкциях будет быстро убывать. Мы решительно не согласны с безрадостным прогнозом члена Комиссии 2000 года Национальной академии наук США, американского социолога Г. Бекера (Северо-западный университет), писавшего: «Известная комбинация тайной асоциальной практики, уже укоренившейся в традиционных социальных институтах, с деятельностью преступных групп, пытающихся воздействовать на обычное общество извне, легко может привести о течение следующих 35 лет к постепенному, но вполне определенному сдвигу в направлении признания практики, считающейся ныне асоциальной, обычной практикой». [„Working Papers of the Cortimission on the Year 2 000 of the American Academy of Arts and Sciences", Vol. IV, p. 4.]

Дело в том, что осуществление системы, подобной Интегральному Интеллекту, несовместимо ни с частнособственническими отношениями, ни с основанной на них психологией воинствующего индивидуализма, обусловливающей асоциальное поведение. Общество эпохи Интегрального Интеллекта может быть лишь обществом коммунизма — обществом, условия жизни которого будут «подчинены контролю общего интеллекта и переделаны соответственно его требованиям» (К. Маркс). Интегральный Интеллект выступает, таким образом, конкретной нормативной целью коммунистического строительства.

Заключение

Итак, допустим, что мы убедили читателя в необходимости, возможности и целесообразности Интегрального Интеллекта перед лицом проблем, поднимаемых научно-технической революцией. Но что потом? Явится ли Интегральный Интеллект венцом творения, делающим дальнейшее развитие излишним? Такой вопрос не только может, но и должен возникнуть. Более того: чем лучше сумела эта книга убедить читателя в закономерности процесса, ведущего к созданию подобной системы, тем неизбежнее возникает у него вопрос о перспективах дальнейшего развития. Иначе говоря, мы должны показать еще место Интегрального Интеллекта в историческом процессе.

Первым суждением такого рода, касающимся перспектив Интегрального Интеллекта, является то, что можно назвать концом эпохи индивидуалистической разобщенности. С этим связан перелом, значение которого трудно охватить сразу. Достаточно вспомнить, что все человеческие горести и радости носили и носят исключительно индивидуальный характер, даже если они разделяются многими людьми и социальными группами, а не одиночками. «Почему мы испытываем радость на свадьбе и горе на похоронах? Потому, что это не касается нас лично», — писал Марк Твен. Действительно, страх смерти, трагедия одиночества, волнения любви — все это имеет сугубо индивидуальную природу. Но дело не только в этом. Индивидуалистичный характер социальной психологии настоящего накладывает свой отпечаток не только на мир эмоций, но и на рациональную, познавательную деятельность.

Сознаем мы это или нет, в основе наших научных представлений лежит индивидуалистичное мировосприятие. Даже пытаясь прогнозировать прогресс науки и техники в далеком будущем, мы невольно переносим на него сегодняшние представления об отдельных людях, двигающих вперед развитие цивилизации для того, чтобы отдельные же люди пользовались его плодами. Хотя в социальную науку наших дней прочно вошли понятия и категории, описывающие различные социальные группы и коллективы, мы не мыслим себе эти группы иначе, чем состоящими из обособленных друг от друга индивидов и, вольно или невольно, экстраполируем это представление на любое время в будущем. Может быть, наиболее красноречивый пример того, насколько ограничивают эти рамки полет нашей мысли, мы находим в талантливой, богатой идеями книге Ст. Лема «Сумма технологии». «...Отдельные сознания, — пишет он, — все же не объединяются в единую систему... Не может быть так, чтобы сознание отдельных людей, объединившись, создало нечто вроде высшего Интеллектуального поля, где будет сформулирована истина, которую каждый мозг в отдельности вместить не способен. Ученые, разумеется, сотрудничают, но в конечном счете кто-то один должен сформулировать решение проблемы, ведь не сделает же этого некий «хор ученых». [Ст. Лем, Сумма технологии, стр. 341—342.]

Чтобы лучше уяснить суть чрезвычайно характерной ошибки, которая здесь допускается, обратимся еще раз к Черному Облаку, созданному фантазией астрофизика Фреда Хойла. [Отметим, что сам Лем считает такого рода систему осуществимой, хотя и не в ходе естественной межпланетной эволюции. («Сумма технологии», стр. 434.)] Колоссальная интеллектуальная мощь, которой обладает фантастическая система Хойла, обязана не в последнюю очередь тому, что она свободна от ограничений индивидуализма; ее элементы функционируют как единое целое. Единство этого целого тотально: оно охватывает вещество (материю), энергию и информацию. Или, точнее говоря, в системе Черного Облака реализуется эквивалентность материи и энергии, открытая А. Эйнштейном. И более того: в ней воплощено единство энергии, материи и информации. [«Эквивалентность массы и энергии получила дополнение в эквивалентности объективного мозга и субъективного сознания. Сознание является результатом функционирования живого мозга». (Н. Busher, The Scientific Man, p. 98.) По словам американского экономиста Сигеля, информация стала фундаментальной экономической и технологической субстанцией, сравнимой с энергией и материей и соединяющей такие понятия, как сущность и явление. (Э. Янч, Прогнозирование научно-технического прогресса, стр. 151.)] А это устраняет трудности коммуникации подобно тому, как исчезает проблема электрического сопротивления в условиях сверхпроводимости (это не только внешняя аналогия: сверхпроводимость открывает небывалые перспективы перед техникой связи обозримого будущего). Быть может, величайшей задачей физики будущего явится открытие и обоснование принципа эквивалентности информации и энергии, а следовательно, и информации, и материи. [Ср.: Б. Г. Кузнецов, Наука в 2000 году. М., «Наука», 1969, стр. 107—108, 126.]

Интегральный Интеллект, как мы уже видели, будет во многом подобен Черному Облаку, или, точнее, будет стремиться к этой системе как к своему предельному случаю. Материально-энергетический и информационный синтез человечества с усилителями его интеллектуальных способностей неминуемо будет означать наступление новой эры, идущей на смену эре индивидуалистической разобщенности. Индивидуалистические рамки, вмещавшие в себя ремесленное и мануфактурное производство прошлого и машинное — настоящего, окажутся узки для автоматического производства будущего. Сама логика комплексной автоматизации производства диктует создание надындивидуальной системы, подобной Интегральному Интеллекту.

По всей вероятности, конец эры разобщенности в истории общества землян совпадет с концом индивидуального, изолированного существования земной цивилизации в космосе. Ныне почти все астрофизики считают весьма маловероятным, чтобы земная цивилизация была единственной во Вселенной. По самой осторожной оценке, число космических цивилизаций должно исчисляться многими тысячами.

Почему же тогда ни мы о них, ни они о нас до сих пор ничего не знаем? Почему не дали результата первые поиски сигналов искусственного происхождения в радиоизлучениях галактик? Мы не будем здесь подробно останавливаться на этом вопросе, которому посвящено уже немало специальных и популярных книг и, в частности, блестящие страницы в упомянутой книге Ст. Лема, признающего себя здесь учеником известного советского ученого-астрофизика профессора И.С. Шкловского. Отметим лишь, что, на наш взгляд, серьезного внимания заслуживает недавно высказанная гипотеза советского астронома Ф. Зигеля. Согласно этой гипотезе, в такого рода сигналах нет недостатка, и они известны ученым-землянам уже не один год. Это прежде всего излучения так называемых квазаров и пульсаров, а также лучи лазерного типа, наблюдаемые в определенных участках Вселенной и получившие название «мистериум». [«Юность», 1969, № 8, стр.102—104. Кстати, подобная же догадка высказывалась в одном из научно-фантастических рассказов в отношении полярного сияния.]

Очень может быть, таким образом, что ученым нашей планеты предстоит сделать еще одно — и, вероятно, решающее — открытие неизвестного в известном, чтобы «выйти на связь» с инопланетными цивилизациями.

Возможно, что в космосе, как и на Земле, с точки зрения коммуникаций развитие идет от первично-сплошного (изначальный синтез) через дискретное (анализ) к непрерывному (высший синтез). Первобытное общество в силу низкого интеллектуального уровня не знало деления на индивидуумы. Развитие интеллекта потребовало увеличения разнообразия путем формирования индивидуумов и было оплачено ценой «атомизации», достигшей предела в современном буржуазном обществе. Именно с этим дискретным этапом связаны, вообще говоря, все виды человеческих драм, превращение счастья в абстрактный, недосягаемый идеал. Но социальное развитие не может остановиться на этом — оно неуклонно идет дальше, к высшему синтезу в Интегральном Интеллекте. Примерно те же этапы проходит, вероятно, в своем развитии и сообщество космических цивилизаций. Расцвет индивидуального своеобразия каждой из них служит подготовке межгалактической ноосферы с неисчерпаемым количеством степеней свободы.

Провозвестником Интегрального Интеллекта в этом смысле, а также в смысле раскрытия потенций его человеческой составляющей, издавна выступало, явление, известное на Земле под названием гений. В силу своей исключительности это явление обросло множеством выспренних риторических определений, подмечавших лишь его отдельные и, главным образом, внешние черты. Значительным шагом вперед явилось определение Н.Г. Чернышевского, согласно которому гениален человек, чьи задатки развились в нормальных обстоятельствах (имеется в виду не благополучие, а обстоятельства, даже неблагоприятные, но способствующие полному раскрытию задатков личности). Нынешняя точка зрения еще проще. Гений, пишет Жерар Бонно, — это, может быть, всего-навсего человек, у которого лобная доля мозга лучше развита и более интенсивно работает, беспрестанно сравнивая имеющиеся ассоциативные цепи, комбинируя их и строя новые. [«За рубежом», 1967, № 41, стр. 29.] Такое толкование соответствует количественной характеристике гения посредством интеллектуального индекса, получаемого в результате теста на умственное развитие. Так, во Франции считают, что при среднем уровне интеллектуального индекса, равном 100, 2,5 процента школьников имеют индекс порядка 130, 0,5 процента — порядка 160, а «далее идут уже феномены и гении». [«За рубежом», 1968, № 27, стр. 27.]

Разумеется, подобные представления довольно условны уже хотя бы потому, что высота интеллектуального индекса отражает скорее разносторонность развития интеллекта, нежели его глубину, тогда как глубина гения бывает нередко весьма односторонней. Но в своей области научного или художественного творчества гений концентрированно выражает потенции человеческого интеллекта в связи с наиболее всеобщей и главной тенденции данной эпохи. [«Великий гений, — писал Лихтенберг, — редко делает открытия, следуя по чужому пути... Гении прокладывают дороги в науках, а люди, обладающие умом и вкусом, разравнивают и украшают их. Улучшение дорог следует рекомендовать для того, чтобы лучше переходить с одной на другую». («Афоризмы», стр. 83, 58.)] Богатство ассоциативных связей, характеризующее гения, есть не что иное, как дар системного видения, понимания диалектических взаимосвязей реальной действительности в ее исторической динамике.

Гений бессмертен, поскольку тенденция каждой эпохи — необходимое звено в общеисторической тенденции, равно как умонастроение эпохи — необходимая ступень в интеллектуальном развитии человечества. Именно в этом смысле феномен гении является провозвестником Интегрального Интеллекта.

Гениальный уровень творческих способностей обычно связывают с соответствующим уровнем развития интуиции.

Но что такое интуиция? Четкое и однозначное определение этого понятия найти сейчас, пожалуй, не менее трудно, чем понятия «энтропия», хотя первое — краеугольный камень психологии творчества, так же как второе — современной термодинамики. Между тем уже на нынешнем уровне развития науки можно, на наш взгляд, предложить достаточно определенную гипотезу о природе интуиции как неотъемлемой предпосылки творческой способности интеллекта. Исследования над дельфинами, проведенные в СССР в последние годы, позволяют заключить, что прогрессивное усложнение поведения животных в процессе эволюции шло в соответствии с диалектическим законом «отрицания отрицания». Прогресс на каждом новом этапе достигался не через простое вытеснение примитивных механизмов переработки информации в мозгу более сложными, а через отрицание диалектическое, через включение менее совершенных механизмов в более совершенные «в снятом виде».

Целесообразность такого пути развития очевидна. Известно ведь, что, как отмечал Ф. Энгельс, прогресс в одном отношении есть всегда регресс в другом (кстати сказать, в поисках ответа на вопрос, почему это так, У. Гиббс и ввел понятие «энтропия»). Иначе говоря, всякое приращение новой информации сопровождается потерей старой информации. Но, будучи перекрыта новой информацией, старая информация далеко не всегда и не полностью является бросовой. В ней могут содержаться прообразы ответов на вопросы, которые не были заданы ни на уровне старой, ни на уровне новой информации, но которые неизбежно встают на уровне новейшей информации, в свою очередь перекрывающей новую. Такие явления давно уже известны в истории науки и техники как преждевременные открытия и изобретения. Поэтому предотвращение утраты полезной информации явилось крупнейшим достижением биологической эволюции, которое полностью смогло быть использовано, однако, лишь в ходе исторического развития человеческого общества. Ибо только здесь появились социальные каналы и механизмы передачи информации, выступающие внешним дополнением к собственно биологическим (генетический код): была изобретена звуковая речь, затем письменность, затем книгопечатание, затем звукозапись, фотография и кинематограф. [См. Ст. Лем, Сумма технологии, стр. 123, 182, 344, 358—359, 363, 525—528. (К слову сказать, в этом пункте мы опять расходимся с Лемом, который считает, что, наоборот, человеческие механизмы информации должны «достраиваться» до биологических.)]

Член-корреспондент АН СССР Л. Воронин, опираясь на экспериментальные исследования над животными, уже высказывал в широкой печати предположение, что и в деятельности человеческого мозга как бы принимает участие вся предыстория развития нервной системы, то есть в ней могут участвовать также механизмы и закономерности, присущие менее высокоорганизованным существам. [См.: «Известия», 31 декабря 1968 года.]

В развитие и уточнение этого предположения заметим, что, во-первых, наиболее вероятно участие в интеллектуальной деятельности современного человека опыта, накопленного человеческими предками — вплоть до пралюдей. И, во-вторых, этот опыт, накапливающийся как генетическим, так и социальным путем, носит не столько индивидуальный, сколько коллективный, родовой или, точнее сказать, общевидовой характер. Этот-то общевидовой опыт homo sapiens, аккумулированный его генетической и социальной памяти, и составляет, на наш взгляд, основу интуиции.

Действие интуиции в момент открытия, в момент творческого озарения, подобно с этой точки зрения разовому переходу потенциальной энергии в кинетическую, что опять-таки наталкивает на мысль об эквивалентности энергии и информации. Важно еще раз подчеркнуть, что в любом индивидуальном творческом акте участвует незримо все накопленное за десятки тысяч лет антропогенеза всем человеческим родом в целом. В этом смысле можно считать, что Интегральный Интеллект предсуществовал в общевидовой памяти человечества, что называется, испокон века. Причем уже тогда он был кентавром, включая в себя не только формирующиеся разнокачественные человеческие интеллекты с их общевидовым опытом, но и лежащий, в свою очередь, в его основе опыт всей предшествующей цефализации с его миллионами лет проб и ошибок, более того — весь опыт становления и эволюции нервной системы. Единственно, чего ему недоставало, чтобы «родиться на свет» и «креститься» по всем правилам, — это «умных машин», в зеркале которых перед человеком впервые предстала как бы со стороны (извне) эволюция его собственного интеллектуального развития.

Таким образом, задача состоит сегодня не в создании системы «Интегральный Интеллект» на пустом месте, подобно Афине из головы Зевса, а в научном объяснении уже частично сложившейся и продолжающей формироваться системы, в ее адаптации к условиям современной научно-технической революции. Моделью — правда, довольно примитивной — того, как это может выглядеть, служит знаменитый метод «мозговой атаки». Ее участники, мобилизуя в разовом напряжении все свои знания и интуицию, дополняя и развивая, а затем критикуя друг друга, пытаются найти решение многоаспектной комплексной проблемы. Если этот метод дал меньше, чем сулил, то виной здесь недостаточное понимание моделируемой системы, то есть Интегрального Интеллекта как такового.

Роль интуиции в научном творчестве показывает, что наука связана с преднаукой, пранаукой неразрывной генетической цепью. Она не была создана разовым актом «в один прекрасный день», процесс ее создания продолжается и поныне, он бесконечен, как и само познание. Но интуиция бессильна, когда она сталкивается с решением задачи, не имеющей никаких аналогов в опыте предшествующей эволюции. Может быть, этим объясняется, в частности, интуитивное неприятие современными учеными гипотезы об искусственном характере сигналов, посылаемых загадочными объектами во Вселенной, которые не отвечают исконным человеческим представлениям о носителях разума.

Ведь наше воображение точно так же ограничено пределами генетической и социальной памяти «человека разумного» и его предшественников. Именно поэтому человеческая фантазия способна лишь комбинировать элементы реальности («люди с песьими головами»), но не изобретать их «из ничего». Художественная комбинаторика обладает большим числом степеней свободы, чем научная. Поэтому-то научная интуиция черпает силы в художественной, теоретическое освоение человеком действительности — в эстетическом. [Дети, еще учась говорить, рифмуют слова, чтобы лучше запомнить их. Не потому ли поэзия исторически предшествует прозе? Не является ли мнемонический механизм поэзии средством развития и сохранения общевидовой памяти?]

В земной ограниченности интуиции как основы интеллектуального творчества звучит печальная нота. «Когда человек узнает, что движет звездами, Сфинкс засмеется, и жизнь на Земле иссякнет», — гласят иероглифы, высеченные на базальтовой стеле Абу-Симбела. [Цит. по сб. «Пиршество демонов». М., «Мир», 1968, стр. 378.] Даже дерзкая фантазия профессора Ф. Хойла пасует перед этим призраком смеющегося Сфинкса: Черное Облако сообщает земным ученым о том, что и ему не дано перешагнуть порога абсолютного знания, за которым пространство неумолимо смыкается перед познающим разумом, прекращая его существование.

Из такой же молчаливой экстраполяции земной ограниченности человеческой интуиции исходит Ст. Лем, считающий в своей «Сумме технологии» наиболее вероятной перспективу превращения цивилизации в закрытую, самоизолирующуюся систему, прекратившую космические исследования.

На недавнем Международном симпозиуме по вопросам научной политики англичанин Адамс высказал предположение, что общество обзаведется более эффективными, чем наука, методами для достижения своих целей, либо изменит самые цели так, что меньше будет нуждаться в науке для их достижения.

Итак, что же остается: отказаться, подобно Фаусту, от бесплодных попыток познания абсолютной истины и заняться фантоматикой?

Концепция Интегрального Интеллекта позволяет принять другое решение. Этот сложный кентавр обладает поистине гениальной интуицией, и гениальность ее — в непрерывном развитии и обогащении. Она обогащается небывалым опытом сознательного взаимодействия интеллектуальных ресурсов человека и высших животных на прочной основе их общей генетической памяти и содержащегося в ней миллионолетнего опыта. Она обогащается еще более небывалым опытом сознательного взаимодействия интеллектов естественного происхождения с первыми на Земле представителями искусственного интеллекта. Правда, сами ЭВМ пока практически лишены интуиции, и потребуется немало времени, чтобы запрограммировать и ввести в их запоминающие устройства неописуемый объем информации, адекватный опыту генетического и социального развития человечества. Но с продвижением науки этот опыт мало-помалу все же описывается — от погребальных обычаев в Древней Месопотамии до гипотезы «релятивистской цивилизации», и это позволит рано или поздно ее формализовать.

В перспективе же Интегральный Интеллект приобретет еще более ярко выраженные черты гениальности. На фундамент аккумулированного в нем земного опыта ляжет неведомый и невообразимый в земных рамках опыт внеземных цивилизаций, и фундамент едва ли бы выдержал, если бы этот новый опыт не поступал малыми дозами из-за трудности коммуникаций. «...В Галактике в течение миллиардов лет, — пишет Хойл, — ...все время происходит обширный обмен информацией, а мы и не подозреваем об этом, точно так же как пигмеи в африканских лесах не подозревают о радиоволнах, которые со скоростью света проносятся вокруг Земли. По моему предположению, в галактическом справочнике может быть миллион или более абонентов. Нам необходимо внести в этот справочник свое имя. Вот тогда мы окажемся на первой ступеньке некой лестницы». [Сб. «Горизонты науки и техники», стр. 63.]

За первой ступенькой этой лестницы, буквально ведущей в небо, быстро — вероятно, гораздо быстрее, чем мы думаем, — последуют все более высокие, и линия горизонта Интегрального Интеллекта проляжет далеко за земными пределами.

Хорошо, скажет читатель, пусть так. Но если развитие само идет в нужном направлении, надо ли его подталкивать?

Да, надо. Надо потому, что оно может идти гораздо легче и быстрее, чем шло до сих пор. А для этого необходимо прежде всего понять логику и смысл развития. Если прогноз правилен, он нередко оказывается «самоисполняющимся пророчеством». Прогноз превращается в план и активно формирует ход событий. Из разнообразия вариантов выбор падает на один, и коллективная воля направляется на его осуществление — при участии интеллектов всех родов и уровней.

Но это и есть то, чему призван служить Интегральный Интеллект.