Книга разделена на три части. В первой излагаются некоторые вероятные пути в будущее и выводятся следствия первого порядка, от ближайших и до весьма вероятных отдаленных и менее определенных.

Во второй части рассматриваются философские вопросы, возникающие в связи с возможностью манипуляции природой и психическим состоянием человека. Утверждается, что природа человека играет определяющую роль в нашем понимании правого и неправого — то есть прав человека — и излагается способ, которым можно вывести концепцию человеческого достоинства, не зависящую от религиозных допущений о происхождении человека.

Последняя часть сильнее связана с практикой: в ней утверждается, что если нас тревожат некоторые отдаленные последствия биотехнологии, то мы можем кое-что в связи с этим предпринять, создав законодательную базу, отличающую легитимные применения биотехнологии от нелегитимных. Может показаться, что подход этой части противоположен подходу части второй, поскольку детально рассматриваются специфические ведомства и законы в США и других странах, но для этого есть причина. Технология наступает так быстро, что и нам надо побыстрее переходить к более конкретному анализу вопроса о том, какие институты требуются, чтобы на это наступление реагировать.
 

Люди по натуре — культурные животные, то есть они умеют учиться на опыте и передавать этот опыт своим потомкам не генетическим образом. Следовательно, человеческая природа не определяет жестко поведение человека, но ведет к большому разнообразию в способах общения, воспитания детей, правления, добывания средств к существованию и так далее. Постоянные усилия человечества по культурному самоизменению — вот что создает человеческую историю и прогрессивный рост сложности и разветвленности человеческих институтов.

Многие из тех, кто верил в социальное конструирование поведения человека, имели сильные подспудные мотивы: эти люди надеялись с помощью социальной инженерии создать общества справедливые или честные в согласии с некоторыми абстрактными идеологическими принципами. Начиная с Французской революции, мир сотрясали политические утопии, стремящиеся создать рай на земле путем резкой перестройки самых основных общественных институтов — от семьи и частной собственности до государства. Эти движения достигли своего пика в двадцатом веке, когда произошли социалистические революции в России, Китае, на Кубе, в Камбодже и в других странах.

К концу столетия практически все эти эксперименты провалились, и на место утопий пришли усилия создать или восстановить равно современные, но менее радикальные политически либеральные демократии. Одна важная причина такой конвергенции мира к либеральной демократии связана с упорством человеческой природы. Дело в том, что хотя поведение и психическое состояние человека пластично и изменчиво, эти свойства имеют некоторый предел: в какой-то момент глубоко укорененные природные инстинкты и модели поведения восстают и подрывают самые лучшие планы социальной инженерии. Многие социалистические режимы отменили частную собственность, ослабили семью и потребовали от людей альтруизма по отношению к человечеству в целом, а не к ближайшему кругу семьи и друзей. Но эволюция не выковала у человека подобного поведения. На каждом повороте индивидуумы сопротивлялись новым институтам, и когда социализм рухнул после падения Берлинской стены в 1989 году, повсюду восстановились прежние, более привычные модели поведения.

Политические институты не могут полностью отменить природу человека или его воспитание и добиться успеха. История двадцатого столетия была определена двумя страшными крайностями — нацистским режимом, который утверждал, что все есть биология, и коммунизмом, который ее практически ни во что не ставил. Либеральная демократия возникла как единственная жизнеспособная и легитимная политическая система для современных обществ, поскольку она избегает обеих этих крайностей и формирует политику согласно исторически созданным нормам справедливости и без лишнего вмешательства в естественное поведение.

Биотехнология и более глубокое понимание наукой мозга и психики человека будут иметь существенные политические последствия — они заново открывают возможности социальной инженерии, от которой отказались общества, обладавшие технологиями двадцатого века. Говоря о биотехнологической революции, важно помнить, что речь идет о понятии существенно более широком, чем генная инженерия. То, что мы сегодня переживаем, — это не просто технологическая революция в расшифровке ДНК и манипулировании ее структурой, но революция в биологии, лежащая в основе такой способности. Подобная научная революция приводит к открытиям и прорывам во многих смежных областях, помимо молекулярной биологии, в том числе в когнитивной неврологии, популяционной генетике, эволюционной биологии и нейрофармакологии. И научное наступление во всех этих областях имеет потенциальные политические последствия, потому что оно расширяет наши знания о мозге, источнике человеческого поведения, а следовательно — и возможности управлять им.

Рассмотрим следующие три сценария, каждый из которых описывает различные варианты, которые могут реализоваться в ближайшие тридцать-пятьдесят лет.

Первый связан с новыми лекарственными средствами. В результате прогресса нейрофармакологии психологам стало известно, что человеческая личность куда пластичней, чем предполагалось ранее. Уже сейчас такие психотропные средства, как прозак или риталин, усиливают некоторые черты характера, например, самооценку и способность к сосредоточению, но они же могут порождать сонмы нежелательных побочных эффектов для психического здоровья, и потому их стараются не применять, кроме случаев явной клинической необходимости. А в будущем, когда знание геномики позволит фармацевтическим компаниям делать лекарства на заказ согласно генетическому профилю пациента, нежелательные побочные эффекты будут весьма сильно подавлены. Флегматики станут живыми и веселыми, мрачные люди — открытыми и общительными. Можно будет носить одну личность в среду и совсем другую — на выходные. Не будет больше извинений подавленным или несчастливым. Даже "нормально” довольные люди смогут сделать себя еще довольнее, не беспокоясь о привыкании, похмелье или повреждении мозга при долговременном использовании.

Серотонин — ключевой нейромедиатор: его низкий уровень у людей и у приматов связан с плохим контролем над порывами и неконтролируемой агрессией, направленной на несоответствующие цели, а у людей — еще и с депрессией, агрессией и суицидом.

Очевидно, что в мире есть миллионы людей с клиническими проявлениями депрессии, и у них чувство собственной ценности куда ниже, чем должно бы. Для них прозак и его аналоги — дар Божий. Но низкие уровни серотонина не отмечены четкой демаркационной линией патологии, и существование прозака открывает путь тому, что Крамер удачно назвал косметической фармакологией; то есть приему лекарства не ради его терапевтического действия, а просто потому, что от него человеку становится "лучше, чем хорошо”. Если для человеческого счастья так необходимо чувство самооценки, то кто же откажется от его добавки? И тогда открыт путь лекарству, которое во многом неприятно напоминает сому из "Дивного нового мира” Олдоса Хаксли.

Риталин — это стимулятор центральной нервной системы, химический родственник таких строго контролируемых веществ, как метамфетамин и кокаин. Его фармакологическое действие весьма похоже на действие этих двух наркотиков; повышение длительности внимания, создание чувства эйфории, кратковременный подъем энергии и улучшение способности сосредоточиться. И действительно, лабораторные животные, которым была предоставлена возможность выбора между введением себе кокаина или риталина по выбору, не выказывали явного предпочтения одного средства другому. Эти вещества повышают сосредоточенность, внимание и уровень энергии и у нормальных людей. При избыточном применении риталин может привести к побочным эффектам, таким же, как метамфетамин или кокаин, в том числе к бессоннице и потере веса. Вот почему врачи, выписывающие риталин детям, рекомендуют периодические "каникулы от лекарства”. В малых дозах, в которых его и выписывают детям, риталин и близко не дает такого привыкания, как кокаин, но при больших дозах эффект может быть аналогичным. Вот почему ведомство контроля над лекарствами США отнесло риталин к Схеме II, в которой врачи должны выписывать рецепт в трех экземплярах, и общий объем производства препарата находится под контролем.

Существует несколько тревожная симметрия между прозаком и риталином. Первый широко назначается депрессивным женщинам с дефицитом самооценки; им он дает самоощущение самцов альфа, вызванное повышением уровня серотонина. С другой стороны, риталин в основном назначается мальчикам, которые не могут тихо сидеть в классе, поскольку природа их для этого не предназначила. Таким образом два пола исподволь подталкиваются к средней андрогинной личности, довольной собой и социально приемлемой, что в современном американском обществе считается вполне политически корректным результатом.

Распространение психотропных средств в США выявляет три сильных политических тренда, которые вновь проявятся при появлении генной инженерии. Первый — это желание со стороны обыкновенных людей как можно больше вывести свое поведение в область медицины и тем снять с себя ответственность за свои действия. Второй — давление сильных экономических интересов, способствующее этому процессу. Среди носителей этих интересов — люди, оказывающие социальные услуги, например, учителя и врачи, которые всегда предпочтут прямой биологический путь сложным обходным путям воздействий на поведение, а также фармацевтические компании — изготовители этих лекарств. Третий тренд, возникающий из попыток все на свете отнести к медицине, — это тенденция расширять область применения лекарств на все большее число состояний.

Термин "социальный контроль”, конечно, пробуждает правого толка фантазии о правительствах, использующих препараты перемены сознания с целью превращения народа в послушных подданных. Это конкретное опасение, мне кажется, не относится к предвидимому будущему. Но социальный контроль — это вещь, которой могут воспользоваться иные социальные силы, кроме государства: родители, учителя, школы и другие, чьи интересы связаны с поведением людей. Демократия, как указывал Алексис де Токвиль, "подвержена тирании большинства”, и в ней мнение населения изгоняет подлинные разнообразие и различия. В наши дни это явление известно под названием политической корректности, и действительно стоит побеспокоиться, не станет ли современная биотехнология вскоре мощным средством для прямого биологического достижения целей политической корректности.

Что нас может — и должно — волновать, это использование таких лекарств либо для "косметической фармакологии”, то есть либо для улучшения в остальном нормального поведения и достижения состояния "абсолютно здоровой психики", либо для замены одного нормального поведения на другое, которое кем-то считается социально предпочтительным.

Во втором сценарии успехи исследований стволовых клеток позволят ученым регенерировать практически любую ткань тела, и ожидаемая продолжительность жизни перевалит далеко за сто лет. Если человеку потребуется новое сердце или печень, их просто вырастят в теле коровы или свиньи; повреждения мозга от болезни Альцгеймера или инсульта станут обратимыми. Единственная проблема здесь — что есть множество тонких и не слишком тонких аспектов старения человека, которые биотехнологическая индустрия еще не до конца придумала, как лечить: у человека развивается умственная окостенелость, он фиксируется с возрастом на своих взглядах, и, как бы люди ни пытались, им не повысить свою сексуальную привлекательность и не добиться успеха у партнеров репродуктивного возраста. Хуже всего то, что они не захотят уходить с дороги не только своих детей, но и внуков и правнуков. С другой стороны, так мало людей будут иметь детей или какую бы то ни было связь с традиционным размножением, что это вряд ли будет важно.

В 1961 году Леонард Хейфлик открыл, что у соматических клеток есть верхний предел общего числа делений, и число возможных делений уменьшается с возрастом клетки.

Существует не одна теория, объясняющая, почему существует этот так называемый предел Хейфлика. В основе главной из них лежит накопление случайных повреждений гена при репликации клетки. При каждом клеточном делении действуют факторы среды, например, дым, радиация, химикаты, известные под названием свободных гидроксильных радикалов, и продукты распада клеток, которые мешают точному воспроизведению ДНК в следующем поколении клетки. В организме существует много ферментов восстановления ДНК, которые следят за процессом копирования и устраняют неполадки транскрипции по мере их возникновения, но все ошибки они отловить не в состоянии. При неоднократной репликации клетки повреждения ДНК накапливаются, приводя к неверному синтезу белков и неправильному функционированию. Эти ошибки функционирования являются, в свою очередь, причиной болезней, характерных для старения, например, артериосклероза, заболеваний сердца и злокачественных опухолей.

Еще одна теория утверждает, что барьер Хейфлика связан с теломерами, то есть некодирующими участками ДНК, присоединенными к концу каждой хромосомы. Теломеры действуют как лидеры кинопленки, обеспечивая точную репликацию ДНК. В процессе деления клетки происходит расплетание двух нитей ДНК и создание новых полных копий этой молекулы в дочерних клетках. Но при каждом делении клетки теломеры становятся чуть короче, и в итоге они уже не в состоянии защитить концы нитей ДНК; тогда клетка, сочтя короткие теломеры за поврежденные ДНК, прекращает рост. У овечки Долли, клонированной из соматической клетки взрослого животного, оказались укороченные теломеры взрослого организма, а не теломеры новорожденного ягненка.

Есть три основных типа клеток, для которых не существует лимита Хейфлика: половые клетки, раковые клетки и некоторые типы стволовых клеток. Причина, из-за которой эти клетки способны к бесконечному размножению, связана с наличием фермента теломеразы, впервые выделенного в 1989 году — этот фермент препятствует укорочению теломер. Вот что позволяет клеткам зародышевого пути продолжаться через поколения, и вот что лежит в основе взрывного роста раковых опухолей.

Медики профессионально убеждены, что все, способное победить болезнь и продлить жизнь, является добром по определению. Страх смерти — одна из глубочайших и упорнейших людских страстей, и потому понятно, что мы готовы прославлять заранее любые достижения медицины, позволяющие отодвинуть смерть. Но люди интересуются не только временем жизни,но и его качеством — то есть благополучием, обесечивающим психическое здоровье. В идеале человек хочет не просто жить дольше, но и еще чтобы различные его способности и умения отказали как можно ближе к смерти, и тогда не придется в конце жизни проходить через период беспомощности.

Социальные эффекты продления жизни сильно будут зависеть от того, как именно разыграется гериатрическая революция — то есть останутся ли люди физически и умственно бодры в эти продленные годы или общество будет все больше походить на гигантскую богадельню.

Мысль о том, что человек в двадцать лет может приобрести умения и знания, которые пригодятся ему на сорок лет вперед, даже сейчас уже кажется неправдоподобной, если учесть скорость технологических изменений. Мысль, что эти навыки останутся полезными в течение пятидесяти, шестидесяти или семидесяти лет, еще более нелепа. Людям старшего возраста придется сдвигаться вниз по социальной лестнице не только ради переподготовки, но и чтобы освободить место новым силам, поднимающимся снизу. В противном случае к классовым и этническим конфликтам присовокупится вражда поколений, разделяя общество еще одной границей. Убрать стариков с пути молодых — это будет непростая борьба, и в мире высокой ожидаемой продолжительности жизни обществу, возможно, придется прибегнуть к безличным, институционализированным формам эйджизма.

Есть поговорка, что прогресс экономической науки движется вперед не шаг за шагом, а похороны за похоронами; и это, к сожалению, вернее, чем многие хотели бы признать. Выживание базовой "парадигмы” (например, кейнсианства или фридманизма), формирующей мышление большинства интеллигентов на данном отрезке времени, зависит не столько от эмпирической очевидности, как можно было бы подумать, но от физического выживания людей, которые эту парадигму создали. Пока они находятся у вершин возрастных иерархий вроде ученых советов, комитетов по постоянной должности и советов попечителей фондов, базовая парадигма остается практически неколебимой.

Чтобы избежать даже намека на дискриминацию пожилых людей или предположения, что их жизнь в чем-то менее ценна, чем жизнь молодых, всякий, кто пишет о будущем старения, ощущает необходимость вещать, будто прогресс медицины не просто продлит жизнь, но и качество этой продленной жизни будет превосходным.

Особенно это заметно по отношению к сексуальности. Согласно одному автору: "Один из факторов, подавляющих с возрастом сексуальность, это, несомненно, промывка мозгов, от которой нигде не скрыться и которая утверждает, что с возрастом сексуальная привлекательность падает”. Ах, если бы все дело было только в промывке мозгов! К сожалению, есть хорошие дарвинистские причины, по которым сексуальная привлекательность связана с молодостью, особенно у женщин. Эволюция создала сексуальное желание для поощрения размножения, и немного есть селективных причин для людей испытывать сексуальное влечение к партнерам, вышедшим из расцвета репродуктивного возраста. Следствие из этого таково, что через пятьдесят лет общество в развитых странах может стать "постсексуальным” в том смысле, что большинство членов этого общества не будут включать секс в верхние строчки списка важных дел.

Изменится и отношение людей к смерти. К ней могут начать относиться не как к естественному и неизбежному аспекту жизни, а как к предотвратимому злу вроде полиомиелита или кори. Если так, то принятие смерти окажется глупым выбором, а не чем-то, к чему надо относиться с достоинством и стойкостью. Будут ли люди по-прежнему согласны жертвовать жизнью ради других, если эта жизнь может длиться бесконечно, или оправдывать жертву жизнью со стороны других? Не станут ли они отчаянно цепляться за жизнь, предлагаемую биотехнологией? А может быть, перспектива бесконечно пустой жизни окажется попросту невыносимой?

В третьем сценарии богатые стандартным образом проверяют эмбрионы до имплантации и таким образом заводят себе оптимальных детей. По внешнему виду и интеллекту юноши или девушки все четче определяется их социальное происхождение; человек, не отвечающий социальным ожиданиям, обвиняет в этом не себя, а генетический выбор своих родителей. Человеческие гены пересаживают животным и даже растениям — для научных целей и для создания новых медицинских препаратов; животные гены добавляются некоторым эмбрионам, чтобы улучшить их физическую выносливость и сопротивляемость болезням. Ученые не решаются изготовлять полномасштабные химеры, полулюдей-полуживотных, хотя и могут, но молодые люди начинают подозревать, что их товарищи по школьной скамье, сильно от них отстающие, генетически не вполне люди. Тем более что так оно и есть.

Несмотря на завершение проекта "Геном человека”, современная биотехнология сегодня очень далека от возможности модифицировать ДНК человека так, как модифицируется ДНК кукурузы или мясного скота. Некоторые утверждают, что на самом деле мы никогда не придем к такой возможности и что дальние перспективы генетической технологии сильно преувеличены. Изменение человеческой природы, по утверждению некоторых, невозможно сейчас и еще долго не будет стоять на повестке дня современной биотехнологии.

"Конец истории" Фрэнсис Фукуяма. Краткое содержание

Фрэнсис Фукуяма "Конец истории и последний человек" - скачать бесплатно